Адам Мицкевич и «Пан Тадеуш». Послесловие. Часть 2
В 1828 году Мицкевич переехал в Петербург. Он напечатал там созданную им еще в Москве поэму «Конрад Валленрод». Главный ее герой — великий магистр Ордена крестоносцев, он ведет рыцарей в поход на Литву, но своими нелепыми действиями способствует их поражению. Постепенно выясняется, что это похищенный в детстве немцами литвин, он поклялся спасти отечество и отомостить своим врагам. Имя Конрада Валленрода, патриота, совершающего ради родины предательство, стало в Польше нарицательным. Обращаясь при повторном издании этой поэмы с верноподданническими словами к Николаю I, Мицкевич, надо полагать, сам чувствовал себя кем-то вроде Валленрода. Но считал такое обращение необходимым, поскольку таким образом надеялся получить право на публикации в России и в дальнейшем возможность уехать за границу. «В оковах ползал я змеей у ног тирана» — скажет он позже об этом эпизоде в стихотворении «Русским друзьям». В Петербурге Мицкевич также пользовался большим успехом в салонах. Он познакомился с Крыловым и Жуковским.
Еще раньше, в октябре 1826 года, Мицкевич впервые встретился с Пушкиным. Оба почувствовали друг к другу симпатию. Бытует такой куртуазный анекдот: Пушкин встречается в дверях с Мицкевичем и уступает ему дорогу: «Стой, двойка, туз идет!» На что Мицкевич отвечает: «Козырная двойка и туза бьет!»
Мицкевич обладал даром импровизации и не раз выступал в салонах перед слушателями, развивая на французском языке заданную ему тему. В числе гостей бывал и Пушкин, высказывавшийся о даре своего приятеля с восторгом. Вплоть до 1829 года, то есть до отъезда Мицкевича из России, поэты встречались в Москве и в Петербурге. У Дельвига Пушкин читал в присутствии Мицкевича драму «Борис Годунов» и выслушивал его советы. Чем-то вроде продолжения их отношений были взаимные переводы. Пушкин перевел значительный отрывок из вступления к поэме «Конрад Валленрод» — «Сто лет минуло, как тевтон...», а также две баллады Мицкевича: «Воевода („Дозор”)» и «Будрыс и его сыновья». Мицкевич — стихотворение Пушкина «Воспоминание», опубликовав его в 1829 году в петербургском сборнике «Поэзия». Мицкевич и Пушкин встречались в Петербурге у подножия Медного всадника, и эта их встреча запечатлена польским поэтом. Хотя Пушкин не назван там по имени, очевидно, что именно о нем Мицкевич говорит в стихотворении «Памятник Петру Великому»: «Певец, в полночных странах чтимый, / Российский бард, прославленный поэт».
Однако отношения Мицкевича и Пушкина не были безоблачными. Их можно было бы охарактеризовать как состояние взаимного притяжения и отталкивания. Когда Мицкевич очутился на Западе, и в Польше прогремело знаменитое Ноябрьское восстание 1830 года, Пушкин, забыв, может быть, что он писал о «младенцах Праги», отозвался на новую войну двумя стихотворениями: «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», изданными в 1831 году в брошюре «На взятие Варшавы» вместе со стихотворением В.А. Жуковского «Русская песня на взятие Варшавы». Такая проимперская позиция была для Мицкевича неприемлема. Непосредственно на это выступление он не откликнулся, но ответом может считаться его стихотворение «Русским друзьям», помещенное в «Дзядах» («Отрывок части III»), там же, между прочим, где и «Памятник Петру Великому». Отдавая в этом стихотворении дань уважения поборникам демократической борьбы в России в лице казненного Кондратия Рылеева и сосланного в Сибирь Александра Бестужева, Мицкевич, не называя при этом имен, гневно возражал тем, кто берет сторону притеснителей. Впрочем, не только за границей, но также и в России раздались голоса, возражавшие Пушкину. Петр Вяземский писал, имея в виду стихотворение «Клеветникам России»: «За что возрождающейся Европе любить нас?.. Мне также уже надоели географические фанфаронады наши: „От Перми до Тавриды” и проч. Что же тут хорошего, чему радоваться и чем хвастаться, что мы лежим врастяжку?.. Неужели Пушкин не убедился, что нам с Европой воевать было бы смерть?».
Там же, в «Отрывке» из «Дзядов», есть два стихотворения, вернее, две небольших поэмы «Петербург» и «Смотр войска», где Мицкевич с неприязнью трактует не только царское самодержавие, но и Петербург как символ деспотического режима. Пушкина, в свою очередь, задели эти суждения Мицкевича, и во вступлении к поэме «Медный всадник» содержатся элементы скрытой полемики с польским поэтом.
Когда Пушкин погиб на дуэли, Мицкевич тяжело переживал его безвременную смерть и написал в парижской статье-некрологе: «Пуля, поразившая Пушкина, нанесла интеллектуальной России ужасный удар».
Перед отъездом за границу Мицкевич ездил из Петербурга в Москву, чтобы попрощаться со своими друзьями-литераторами. Те подарили ему серебряный кубок с автографами. Разрешение на отъезд, которое удалось получить благодаря хлопотам влиятельных друзей, в последний момент было отменено. Однако запрет опоздал. Английский пароход «Георгий IV», на борту которого находился Мицкевич, вышел 15 мая 1829 года из Кронштадта в море.
Литературный талант Мицкевича окреп и вырос в России. Лучше всего это передал в словах, обращенных к Одынцу, один из русских друзей Мицкевича поэт Иван Козлов: «Взяли мы его у вас сильным, а возвращаем могучим».
Прибыв в Любек, Мицкевич совершил затем путешествие по Германии. В Берлине он слушал лекции Гегеля, которые ему не понравились, в Веймаре повидался с Гете, где, ласково встреченный маститым старцем, присутствовал на его восьмидесятилетнем юбилее. Оттуда он направился в Италию, где повидался с давними знакомцами и в первую очередь с переселившейся в Европу Зинаидой Волконской. В Риме он встретился с Генриком Жевуским, с этим отпрыском магнатского рода он был знаком еще по Одессе. Тот был автором «Записок Соплицы» (опять пересечение имен!), знатоком старопольских обычаев и характеров, несравненным рассказчиком, что повлияло на созданные Мицкевичем в «Пане Тадеуше» образы уходящей в прошлое шляхты.
В Риме Мицкевича застала весть о Ноябрьском восстании. Он воскликнул: «Какое несчастье!» Вероятно, предчувствовал, что восстание обречено. Мицкевич хотел ехать в Польшу, но задержался и отправился сначала в Париж. Возможно, он держал туда путь как эмиссар итальянских карбонариев, во всяком случае он ждал, что Франция всколыхнется и поддержит его родину. Реакция правительства в Париже глубоко его разочаровала.
В Польше, в западной части страны, в черте прусского раздела, вблизи Познани, Мицкевич очутился в августе 1831 года, когда участь восстания была решена. В течение осени Мицкевич с фальшивым паспортом на имя немца Мюля, профессионального гувернера, жил в поместьях познанской шляхты, которая гостеприимно его принимала. Несколько недель он провел в Смелове во дворце Гоженских (позднее Хелковских), где ныне находится самый большой в стране музей поэта. Атмосфера тех мест, окрестная природа подействовали на его воображение. Описанные в «Пане Тадеуше» пейзажи навеяны не одной только Литвой.
Мицкевич поселился затем в Дрездене, где в 1832 году опубликовал «Дзяды, часть III», которая явилась дополнением ко второй и четвертой частям, написанным (так же, как незавершенная первая часть) в виленско-ковенский период его творчества. В основе произведения лежат фольклорные мотивы. В центре драматической поэмы образ Густава-Конрада, прототипом которого является сам поэт со всеми перипетиями его судьбы. Герой страдает от неразделенной любви, но, мужая, понимает все значение религиозного и патриотического долга. Третья часть, по сравнению с остальными, содержит больше реалистических элементов, в ней изображены политические кулисы процесса филоматов-филаретов. Александр Бестужев не только упоминается, но предстает также как персонаж драматического действа. Самодержавие олицетворяется в образе сенатора Новосильцева, царского сатрапа, который в свое время был инициатором судебного процесса против молодых вольнодумцев.
Третья часть была написана за короткое время и явилась началом бурного плодотворного периода в жизни поэта. За ней последовала работа над «Паном Тадеушем», созданном в фантастически короткие сроки, явление тем более поразительное, если учесть, что у Мицкевича было в это время много других забот. Немало сил у него отнимает публицистическая деятельность. Он пишет в ту пору произведение, названное им «Книги польского народа и польского пилигримства», которое основано на мессианской концепции. В польском народе он видит народ-мессию, призванный своими страданиями искупить грехи других народов. Это произведение Мицкевича было переведено на ряд европейских языков и пользовалось популярностью в Европе, но не нашло широкого признания у эмиграции.
В те самые последние месяцы 1832 года, когда выходят из печати «Дзяды, часть III» и «Книги польского народа...», Мицкевич начинает в Париже интенсивно работать над «Паном Тадеушем». Тогда же он завершил перевод поэмы Байрона «Гяур» и отредактировал томик стихов участника Ноябрьского восстания тяжело больного Стефана Гарчинского. Он спешно выезжал в Швейцарию, где застал в постели умирающего от чахотки друга. Затем вернулся в Париж и вновь принялся за «Пана Тадеуша».
Если сложить воедино все то время, какое понадобилось Мицкевичу для создания самой значительной его поэмы, то выяснится, что он затратил на нее всего одиннадцать месяцев.
Хотя «Пан Тадеуш» писался с головокружительной быстротой, замысел в процессе работы менялся. Вначале Мицкевич сообщает в письме к своему другу Одынцу: «Теперь пишу шляхетскую поэму в жанре „Германа и Доротеи”».
Работа, прерванная поездкой к умирающему Гарчинскому, возобновилась в ноябре 1833года: «Закончил пятую песнь „Тадеуша” — пишет Одынцу Мицкевич, — осталось еще три. Затрудняюсь послать тебе отрывки, ибо по ним ты ничего не узнаешь, как по нескольким страницам, вырванным из Вальтера Скотта».
Почему поэт упоминает Вальтера Скотта? Надо прежде всего вспомнить, какое место занимали романы этого писателя в жизни Европы первой четверти XIX века. Английским романистом зачитывались все. Новинки подхватывали переводчики, едва ли не одновременно с оригиналом романы появлялись на других языках. Особенным рвением, как ни странно, отличалась Франция — страна с давней традицией романа. Не в последнюю очередь это объясняется тем, что Вальтер Скотт впервые так приблизил историю к читателю, из созерцателя тот становился как бы участником исторического процесса и мог отождествлять себя с кем-либо из персонажей, столь живо воссозданных. Новой технике психологического портрета соответствовала и новая техника сюжета.
Зачитывался Вальтером Скоттом в юности и Мицкевич. Обратясь поначалу к Гете, он понял вскоре, как полезен может быть ему Вальтер Скотт. Создавая «шляхетскую историю», как это подчеркивается в подзаголовке на титульном листе поэмы, он пишет о наезде — характерном эпизоде из жизни того сословия, к которому сам принадлежал и которое составляло цвет нации, ее активную часть. Эпизод, положенный в основу произведения, был знаменательным для той Польши, которая уходила в прошлое, но была дорога поэту. Ее он хотел воспеть, хотя в ней коренились все пороки, ставшие причиной краха. Шляхту Мицкевич и воспел, и осудил. К центральному эпизоду поэмы, наезду, он обращается также в комментариях к поэме, рассматривает этот старинный способ восстанавливать справедливость, не прибегая к помощи. Осуждая такую практику в «Объяснениях» к поэме, он, тем не менее, в основном тексте говорит устами Войского:
Жизнь без полиции у нас была счастливой.
И вольность чтили мы, и веру, как могли...
..........................................................................
А что в чужих краях? Жандармы да констебли.
Зато порядок-то полиция хранит.
(XII, 113—114, 117—118)
Мицкевич так же, как Вальтер Скотт, рисовал персонажей уходящего мира, пытался поймать последнее исчезающее их отражение. Недаром в поэме многократно повторяется слово «последний». Это «последний» Ключник на пороге полуразрушенного замка, это Подкоморий, «последний» из тех, кто по-настоящему танцует полонез, и — самое главное — это «последний» наезд на Литве, о чем нам сообщает подзаголовок к титулу поэмы. Это рубеж, за которым ничто не повторится — об этой поэме как о «могильном камне, положенном рукою гения на могилу Польши»
Конечно, это еще не значит, что Мицкевич блуждает между Гете и Скоттом. Он оставляет сюжетную технику Вальтера Скотта в стороне, пренебрегает его многословием и бесконечными описаниями, он берет лишь то, что нужно для стихотворного произведения, и там, где историческое повествование грозит выйти за рамки поэмы, он останавливается, не разрушая жанра. Используемые им ходы имеют особую тональность. И поэтому при восприятии «Пана Тадеуша» в прозаическом переводе присутствует некий парадоксальный момент: нарочито вплетенные в ткань поэмы прозаизмы теряют свою функцию, и происходит что-то похожее на аннигиляцию авторского приема.
Фабула поэмы относительно проста. Молодой человек, студент университета Тадеуш, приезжает в родное поместье, где он живет вместе с дядюшкой-опекуном, Судьей, и там встречает девушку по имени Зося, но оказывается случайно вовлеченным в роман с искательницей мужей Телименой. Любовная линия осложняется: Судью обвиняют в том, что он присвоил себе земли убитого некогда Стольника, сторонника Барской конфедерации. Шляхта совершает вооруженный набег — «наезд» по терминологии поэмы, на имение Судьи. Вызванный кем-то отряд русского войска защищает Судью и арестовывает шляхтичей. Однако другая часть шляхты, вначале настроенная лояльно по отношению к Судье и даже вознамерившаяся его спасать, объединяется в патриотическом порыве с противниками Судьи, и все общими силами громят отряд русских егерей. После этого победители-шляхтичи вынуждены бежать, поскольку опасаются расправы со стороны царской администрации. Однако менее чем через год начинается война, и Наполеон во главе великой армии вступает в Литву, что вызывает всеобщий патриотический порыв. Мало того, что все шляхтичи уже примирились друг с другом, Тадеуш еще женится на Зосе, внучке Стольника. Важной фигурой в поэме является ксендз Робак, как постепенно выясняется, — настоящий отец Тадеуша и одновременно убийца Стольника. Искупая свою вину, он совершает подвиги во имя свободы родины и в конце концов погибает от случайной пули.
Действие заключено в узкие временные рамки. События первых десяти книг развиваются в течение пяти дней от пятницы до вторника, события двух последних, происходящих ближайшей весной, уже в 1812 году, занимают всего два дня. Исследователей интересовало и место действия, они пытались выяснить, какое поместье послужило прообразом Соплицова. Было установлено, что в окрестностях Новогрудка не существует усадьбы, которая могла бы соответствовать тому, что изображено в «Пане Тадеуше». Считается, что поэтом создана некая обобщенная картина, куда включены географические реалии разных мест.
В поэме есть два исторических персонажа, генералы Ян Генрик Домбровский и Кароль Князевич, но и они проходят как бы стороной. Внимание автора сосредотачивается на самой обыкновенной шляхте. Возникает, разумеется, проблема прототипа ксендза Робака. Дело в том, что дом Николая Мицкевича, отца поэта, посещал не раз некий ксендз Булгак, квестор бернардинского монастыря. В прошлом этот человек был депутатом Четырехлетнего сейма, одним из организаторов восстания Ясинского, он потерял семью, попал в плен после разгрома восстания, бежал из Сибири, принял монашество, стал ксендзом, квестором монастыря. Он помогал молодым людям, желающим бежать из Литвы, с территории российского раздела, в Варшавское герцогство для того, чтобы они вступили там в армию. Существуют еще и другие, также исторически засвидетельствованные прообразы этого персонажа.
Говоря о литературных корнях «Пана Тадеуша», называют еще Сервантеса. Дон-Кихот с его безрассудно-детской отвагой был чем-то вроде предшественника Графа. Его готовность сражаться во имя попранной, как он считает, справедливости, его свойство замечать одни только романтические моменты жизни, и неизбежные при этом столкновения с трезвой действительностью — все это роднит его с великолепным идальго. Но Граф был поляком. Похожие персонажи можно обнаружить и в других польских произведениях, предшествовавших «Пану Тадеушу», например, в произвдениях Юлиана Немцевича. Любопытно, что модники, любители всего иностранного, не были литературной выдумкой, они брались прямо из жизни. Это сплав отважного Дон-Кихота с легкомысленным франтом-космополитом.
Истоки «Пана Тадеуша» обширны и многообразны. Классик по образованию, Мицкевич не мог пройти мимо великих эпических поэм. В тексте имеются намеки на «Иллиаду» Гомера, на «Освобожденный Иерусалим» Тассо, есть прямые упоминания Вергилия и его «Энеиды». Как правило, все это носит пародийный характер. Отсюда лишь шаг до ирокомических поэм, столь популярных в европейских литературах XVII—XVIII веков. В «Пане Тадеуше» ощущается стилевой опыт «Мышеиды» и «Монахомахии» — произведений польского поэта-епископа XVIII века Игнация Красицкого. Чтобы убедиться в основательности такого сближения, достаточно взглянуть на батальные сцены. Их, собственно, в «Пане Тадеуше» две. Одна — в книге «Ссора», построенная на чисто комических эффектах, и другая — в книге «Битва», где она является ядром девятой книги. Но даже в «Битве», овеянной дуновением трагизма, витает тем не менее дух насмешки, мягкой и мудрой. Этот дух присущ всей поэме, он входит в нее как непременная составляющая, от авторской насмешки не свободна ни одна ситуация, ни один персонаж.
Юмор постоянно снимает внутреннее напряжение, облегчает переход от эпизода к эпизоду, от одного стилистического пласта к другому, к изменению тональности. В умении объединить разнородные элементы Мицкевич достигает несравненного совершенства, все органически слито, спаяно воедино неким синтезирующим устремлением.
Отражены в «Пане Тадеуше», правда, краешком и общественно-политические проблемы. Мицкевич, глубоко верующий христианин, взирает с подозрением на преобразователей-материалистов, на социалистических агитаторов, таких, как Бухман, фигурирующий в поэме. Подобного рода людей Мицкевич, несомненно, встречал в Париже, и ему претило их безмерное честолюбие, в угоду которому они готовы были жертвовать благополучием ближних. В ту эпоху Маркс и Энгельс еще не запустили в Европу свой призрак коммунизма, но он был уже, конечно, на пороге, и доктринеры предвещали его приход.
Еще один нелюбимый персонаж Мицкевича — майор Плут, офицер русской армии, перекрасившийся поляк. У Мицкевича самое отрицательное отношение к ренегату, отказавшемуся от своей сути и рядящемуся в выгодную для себя личину. Трус и мошенник, он противопоставлен русскому капитану Никите Рыкову, старому служаке, для которого нет ничего важнее воинской службы. Рыков наделен многими симпатичными чертами и способен понять трудное положение поляков. Однако для него важнее идея службы императору — идея государственности заслоняет от него все остальное. Относясь с сочувствием к Польше, он остается при своих убеждениях:
Отчизна... Ляхи... Эх... Я все пойму, но царь
Велит нам воевать, вот и выходит — жарь!
(X, 139—140)
Еще в Ноябрьское восстание стал популярен лозунг «за вашу и нашу свободу!», с которым поляки обращались к другим народам. Его смысл заключался в том, что только народ, полностью свободный, может уважать свободу другого народа. Этот призыв был обращен не в последнюю очередь к вольнолюбивым людям России.
Главным глашатаем освободительной идеи в поэме является близкий родственник байроновских героев Робак-Соплица. Человек, совершивший тяжкое преступление, он мучительно ищет искупления в бесконечной череде своих предприятий, страдает и, казня себя, взвешивает свои поступки. Трагическая недосказанность этой фигуры — это недосказанность, незавершенность общей судьбы Польши. Весь «Пан Тадеуш» наполнен контрастами, но они не всегда на поверхности. Мицкевич, который сам всю жизнь не мог найти спокойствия, сочувствует переживаниям героя, однако заставляет его пройти сквозь самые жестокие испытания, через муки совести и дает ему отпущение грехов лишь на смертном одре.
Понимая, что трагедия Робака как главное событие эпопеи окрасит чрезмерным пессимизмом все произведение, Мицкевич сдвигает ось поэмы и вводит другого героя, титульного, Тадеуша, которому безраздельно отдает свои симпатии и сулит счастливое будущее. Поэт хочет быть оптимистом и хочет, чтобы его соплеменники с верой и радостью смотрели в будущее своей родины.
Хотя Тадеуш всего лишь титульный герой, Мицкевич, отчетливо изображая его недостатки, в то же время дает ему несколько существенных функций. Он предоставляет ему сделать важный демократический жест — освободить от крепостной зависимости своих крестьян. Поэт вкладывае в его уста свои суждения о живописи и дает возможность изложить взгляды на этот предмет, превышающие его интеллектуальные способности. Есть еще один пункт, где автор максимально приближает Тадеуша к себе, превращая его едва ли не в своего двойника. Это его отношения с женщинами — Зосей и Телименой. Обе удивительным образом соответствуют тем типам женщин, которых любил Мицкевич и которые играли принципиальную роль в его жизни.
Один тип — это нежная девушка. Поэт ее безмерно любит и к ней сватается. Такой была Мария (Марыля) Верещака — юношеская любовь Мицкевича, ей он посвятил ряд стихотворений, по ней сходил с ума, ее замужество с богатым графом Путткамером переживал как тяжелый удар. Само собой разумеется, он идеализировал свою возлюбленную. Огромное разочарование он пережил позже в Риме, когда в 1830 году сватался к Генриетте Анквич, дочери влиятельного магната. Мария и Генриетта — две схожие девушки, две подобные ситуации. Зося — их ближайшая литературная родственница. Разумеется, не такая утонченная, разумеется, рядом с ней нет возлюбленного поэта, но надо учесть, что Зося, как Генриетта, тоже внучка магната. Пусть этот магнат, Стольник, убит, пусть его имения подверглись разорению, но все-таки она внучка богатого и влиятельного человека. И она воплощает идеал поэта, она сублимация его представлений о возлюбленной, она наделена самыми привлекательными чертами, ее образ граничит с ангельским, о чем так убедительно говорится в двенадцатой книге, в описании полонеза. Впрочем, ее внутренний мир прорисован слабо. Идеализация предмета увлечений, может быть, подтолкнула в свое время Мицкевича к женитьбе на Целине Шимановской, дочери его давней приятельницы по России, знаменитой пианистки и композитора Марии Шимановской. Целина была девочкой, когда он впервые встретился с ней еще в Москве. Но поэт не был счастлив в браке. Отношения между супругами сложились не лучшим образом, душевная болезнь и ранняя смерть Целины добавили ему мучений.
Другой женский тип олицетворяет Телимена. Это женщина старше поэта, замужняя или разведенная, властная, привыкшая по собственной инициативе устраивать свое счастье. Первый роман с такой женщиной Мицкевич пережил еще в Ковне, куда приехал в качестве учителя классических языков, поскольку ему полагалось отработать бесплатное университетское образование. Там у него был роман с Каролиной Ковальской, местной красавицей, сведшей с ума всю мужскую половину города. У Мицкевича была и знаменитая связь с Каролиной Собанской, сестрой Генрика Жевуского. Этой Каролиной тоже увлекалось пол-Одессы, был в нее в свое время влюблен и Пушкин. Много позже выяснилось, что Собанская была агентом III отделения, присматривала за ссыльным Мицкевичем. В свое время она прервала их отношения, повергнув поэта в глубокую тоску. И еще была Констанция Лубенская, интеллектуалка, как мы бы теперь сказали, мать пятерых детей, жена генерала Лубенского. Их роман развивался в усадьбах помещиков под Познанью осенью 1831 года. Именно Констанция ближе всего к Телимене, именно она, скорее всего, явилась ее прообразом, что, впрочем, бурно отрицал в свое время Мицкевич. Итак, второй тип женщины — любовь пылкая, непременно осуществленная и чреватая неприятностями.
Но и Телимена, которая по-своему и осмеяна и развенчана, все же является в поэме в ореоле красоты. Даже в самые невыгодные, казалось бы, моменты, когда она лежит, читая книгу на зелени лесной поляны, похожая на «гусеницу на листе диковинного клена», и тогда, когда Тадеуш внимательно изучает ее внешность во время ужина, выясняя при этом, что кармин с ее щеки «осыпался нежнее лепесточка, / Слетел, как с бабочки нарядной оболочка».
Обаяние персонажей объясняется не только снисхождением к ним автора, но и желанием видеть их красивыми. Красота изображаемого постоянно волнует поэта, уходящий мир своего детства он хочет видеть сияющим и благоуханным. Поэт предстает художником и скульптором, которого вдохновила красота людей и мира.
Природа в «Пане Тадеуше» изображена необычайно широко, в разных состояниях, в разных планах. Одно и то же явление повторяется в разных ситуациях и воплощается в зависимости от этого разными способами. Состояние природы соотносится с состоянием героев произведения. Вначале это исполненные тихой прелести картины, потом от безмятежности Мицкевич переходит постепенно к буре, которая является чем-то вроде повтора только что разыгравшейся битвы. При проходе наполеоновских войск поэт рисует картины полной напряженных ожиданий весны. Цвета и краски играют огромную роль в повествовании. Чаще всего Мицкевич прибегает к красному цвету с многочисленными оттенками, много десятков раз, за ним следует зеленый и гораздо реже встречается синий. Особое место занимают золотой и серебряный цвета. Они существуют не для пышности, а для того, чтобы обогатить буйную палитру.
Изображения не только красочны, но и рельефны. Явления становятся объемными и приобретают едва ли не кинематографическое свойство. Вот молния, сверкнувшая в момент грозы:
Но вдруг в разрыве туч возник, как в амбразуре,
Лик ослепительнее солнца: ангел бури
Мелькнул и, саваном накрытый, вновь исчез,
Смыкая грохотом пролом среди небес.
(Х, 80—83)
Все, что поэт изображает, существует в развитии, в движении, чувства человека находятся в соприкосновении с остальным миром. Одно и то же явление он описывает порой с разных позиций: достаточно вспомнить, как изображена автором Садовница-Зося, и как потом видит ее и окружающие предметы Граф (III, 48—78, 187—196).
Этому соответствуют и разворачиваемые поэтом метафорические ряды. К изображаемому объекту он подбирает целую серию сравнений. Так изображен бегущий по полю заяц и преследующие его борзые (IV, 934—944).
Но поэт выстраивает не только зрительный ряд. Он окунает нас и в мир звуков. Иногда легких и отдаленных, существующих скорее в намеках, иногда это целая громада, буря звуков. В поэме присутствуют три значительных по объему музыкальных эпизода. Это так называемый «концерт Войского» (четвертая книга), концерт ночной природы (начало шестой) и — самый значительный — чудо-концерт Янкеля (двенадцатая книга), который заключает в себе как бы срез истории Польши последних десятилетий. Надо учесть, что Мицкевич жил в Париже как раз в ту эпоху, когда существовал большой интерес к программной музыке, в частности, к произведениям Берлиоза, создавшего свою «Фантастическую симфонию» в 1830 году.
Любопытно, что выразителем своих взглядов на историю Мицкевич делает польского еврея-патриота, что именно в интерпретацию его игры на цимбалах он вкладывает свою скорбь об отечестве. Возможно, выбор здесь связан с религиозными исканиями поэта, ибо еврейскую религию Мицкевич считал краеугольным камнем вероучения. Традиционному католицизму Мицкевич противопоставлял свои убеждения, основанные на мистической концепции возрождения Польши. Взгляды Мицкевича разделял известный религиозный французский писатель Ф. Ламмене, оказавшийся в конфликте с Ватиканом. Явным диссонансом была отмечена аудиенция Мицкевича у Папы римского. Когда Папа не пожелал слушать о бедствиях польского народа и выразил неприятие революции, Мицкевич, жестикулируя, воскликнул: «Бог оживает в блузах парижских рабочих!» И тогда Папа поспешил его остановить: «Тише, сын мой, тише».
Существовали, таким образом, предпосылки для того, чтобы Мицкевич вместе с некоторыми эмигрантами попал под вияние мистика Анджея Товянского, наделенного гипнотическим даром шарлатана, изобретшего собственное вероучение, где после Бога он отвел первое место собственной персоне. Это глубоко огорчало друзей и почитателей Мицкевича, который смог стряхнуть с себя наваждение лишь через четыре года после сближения с сомнительным проповедником.
В 1840—44 годах Мицкевич читал на французском языке огромный курс славянских литератур в Париже в Коллеж де Франс, особенно подробный в польском и русском разделах, фактически это был курс культурологии, истории и литературы. Не обладая возможностями тщательной подготовки, он сумел создать интереснейший цикл лекций, который вызвал восторг у современников и сохранил свое значение до наших дней. Социально-мистические увлечения Мицкевича, его близость с Товянским, отразившаяся в этом курсе, поставили французские власти в неловкое положение. В конце концов Мицкевичу пришлось расстаться с кафедрой. Его преследовала нужда, и друзьям удалось выхлопотать для него место библиотекаря Арсенала.
Идея освобождения родины все более захватывала Мицкевича, вытесняя остальное. В 1848 году он отправляется в Италию и организует там польский легион, так называемый «легион Мицкевича». Целью этого легиона в год подъема революционного движения в Европе была борьба за освобождение Италии от Австрии, одной из душительниц независимости Польши. Крымская война также взволновала Мицкевича, и в 1855 году он устремился в Стамбул с мыслью организовать еврейский легион, которому предстояло выступить в составе военной коалиции против России. В Оттоманской империи существовали уже военные формирования, созданные из казаков, которые принимали участие в боевых действиях. Был у этих казаков и свой предводитель — поляк Михал Чайковский, писатель, автор известных романов, позже турецкий генерал Садык-паша, тесно связанный однако же с Адамом Чарторыйским, главой правого крыла эмиграции в Париже. Чайковский-Садык, одержимый той же патриотической идеей, что и Мицкевич, восторженно принял поэта в Стамбуле, но его пребывание там было кратким и трагическим. Через несколько месяцев, в ноябре 1855 года, Мицкевич скончался от холеры. Существует также версия, что его отравили.
Как поэт Мицкевич едва ли не полностью исчерпал себя «Паном Тадеушем». После опубликования поэмы он написал лишь несколько небольших стихотворений на уровне своих лучших шедевров — это его лозаннская лирика.
«Пан Тадеуш» занимает особое место в творчестве поэта. Если современники высказывали различные, часто диаметрально противоположные мнения об этом произведении, то с течением времени значение поэмы становится все более ясным и в Польше, и за ее пределами. От «Пана Тадеуша» тянутся живые нити ко всей польской поэзии, и к той, которая ему предшествовала, и к более поздней. Он стоит как бы в центре ее огромного здания.
Сейчас, на исходе ХХ века, в 1998 году, когда празднуется 200-летие рождения поэта, нам видится особенное значение Мицкевича в родной литературе. Ни одно явление в ней невозиожно правильно оценить и осмыслить, не учитывая того вклада, какой он внес в ее сокровищницу. Приковывает к себе внимание его патриотическая и нравственная позиция. В дни, когда Польша сгибалась под тяжкими ударами своих недругов, когда само существование нации находилось под угрозой, все лучшие люди выступили в едином порыве на защиту родины. Мицкевич был активнее многих. Его публицистическая деятельность была важной страницей в истории общественной мысли, он выступил инициатором освободительных акций. Он обладал уникальной позицией как филолог и историк культуры, он способствовал сохранению польского слова и его утверждению за рубежами страны. Не во всем, конечно, он равно преуспел, порой заблуждался. Характерно, однако, что он отдавал себя своему делу до конца, неизменно сохраняя высокую нравственную позицию. Это проходит красной нитью и через все художественное творчество, и особенно отчетливо ощущается в «Пане Тадеуше», его самой могучей, самой значительной поэме. Трактуя с пониманием человеческие слабости, он с великой строгостью судил самого себя. Заблуждаясь, он прилагал титанические усилия, чтобы идти в правильном направлении. Он жил в полный накал, не ведая к себе снисхождения. В литературе его фигура стоит рядом с великими поэтами его времени, которые тоже страстно боролись за нового человека и новое общество и с необыкновенной щедростью расходовали свой талант во имя тех идеалов, которым служили в свою бурную эпоху, отмеченную революционными потрясениями. Вновь приходит на ум старший по возрасту Гете и, конечно, Байрон, так много значивший для Мицкевича, как и Пушкин, с которым в роковое время свела его судьба пилигрима. Мицкевич двигался в русле новых концепций. Написав «Пана Тадеуша», он создал произведение, не имеющее аналогий в современной ему поэзии и в то же время дополняющее все лучшее, что дала миру европейская литература. Такова национальная эпопея, почитаемая в Польше и далеко за ее пределами как вершина классической польской поэзии.
