Вне исторического контекста стихотворение Тадеуша Новака может показаться непонятным. Принимая во внимание то, что большинство получающих аттестат зрелости заканчивает изучение истории на Второй мировой войне, смысл произведения ясен тем, кто помнит 1980 год и забастовки на Балтийском побережье.
Начинается оно невинно, почти расслабленно, с замечания на тему приморского лета, но уже вторая строка вводит в суть тех дней. Ведь горькое пение национального гимна говорит о стачечной атмосфере, а образ остановленных кранов на верфи напоминает о знаке креста. Якорь — это символ надежды, начало же польского гимна свидетельствует о вере в непреложное существование государства (конечно, при определенных условиях, таких как существование нации), и даже сам крест — это символ не только страданий, но и обетования спасения. Так откуда эта горечь при обращении к такому количеству символов? Те, кто читал это стихотворение сорока годами ранее, таких вопросов не задавали, поскольку знали ответы на них, прежде чем они были заданы: они жили в стране, в которой все эти символы отрицались либо унижались ложью.
Следующая строфа углубляет эту оценку. Парафраз церковного гимна «Боже, что Польшу»Юзеф Циранкевич (премьер-министр ПНР, 1911—1989), выступление по радио после событий июня 1956 года в Познани: «Каждый провокатор или безумец, который решится поднять руку против народной власти, пусть будет уверен, что эту руку народная власть ему отрубит в интересах рабочего класса, в интересах трудового крестьянства и интеллигенции, в интересах борьбы за повышение уровня жизни населения, в интересах дальнейшей демократизации нашей жизни, в интересах нашей Родины», https://www.polskieradio24.pl/39/156/Artykul/2332690,Czolgi-przeciwko-robotnikom-wolajacym-o-chleb-Rocznica-tragicznych-wydarzen-z-1956-roku [доступно: 12.08.2021][1] указывает на увечье нации и, в то же время, становится просьбой о возвращении прежнего уклада. Ведь образ «отсечения руки» — это не изобретение поэта, а видоизмененная угроза коммунистических политиков, которые запугивали протестовавших рабочих тем, что «отрубят руку, поднятую на народную власть»Юзеф Циранкевич (премьер-министр ПНР, 1911—1989), выступление по радио после событий июня 1956 года в Познани: «Каждый провокатор или безумец, который решится поднять руку против народной власти, пусть будет уверен, что эту руку народная власть ему отрубит в интересах рабочего класса, в интересах трудового крестьянства и интеллигенции, в интересах борьбы за повышение уровня жизни населения, в интересах дальнейшей демократизации нашей жизни, в интересах нашей Родины», https://www.polskieradio24.pl/39/156/Artykul/2332690,Czolgi-przeciwko-robotnikom-wolajacym-o-chleb-Rocznica-tragicznych-wydarzen-z-1956-roku [доступно: 12.08.2021][2]. Поэт не только создает аллюзию на эти угрозы, но и напоминает, что они выполнялись — в июне 1956 года на улицах ПознаниЗабастовка 28 июня 1956 года на Металлургическом заводе им. Х. Цегельского (в 1949—1956 годах носившем название «Завод им. Иосифа Сталина») закончилась крупными демонстрациями в городе. Для подавления восстания было привлечено 10 тыс. солдат и 400 танков. Подтверждена смерть 58 человек. См. П. Гжельчак, Познанский июнь 1956. Борьба за память в 1956—1989 годах, [P. Grzelczak, Poznański Czerwiec 1956. Walka o pamięć w latach 1956–1989], Познань 2016.[3], в декабре 1970 года на улицах городов польского побережьяБойня на Побережье — рабочие протесты 14-22 декабря 1970 года в Гдыне, Гданьске, Щецине и Эльблонге после объявления о повышении цен на продукты питания. Демонстрации были кроваво подавлены милицией и армией (баланс: более 80 человек убито, около 1200 ранено и 3 тысячи арестовано). В результате столкновений и несчастных случаев погибло также несколько функционеров министерства обороны и солдат Войска Польского, а несколько десятков получило ранения.[4], а в 1976 году в Радоме и УрсусеВолна забастовок после телевизионного выступления премьера Петра Ярошевича (24 июня 1976 года) с объявлением о повышении цен на продукты питания. В забастовках участвовало более 80 тысяч человек по всей Польше. Наибольшие репрессии были применены в Радоме и Урсусе, где бунт был самым крупным (несколько сот арестованных, в том числе несколько многолетних тюремных сроков). Широко известными стали «тропинки здоровья», то есть избиение дубинками арестованных, прогоняемых сквозь строй сотрудников милиции.[5]. Задача вновь приросшей символической руки (то есть солидарных рабочих) — почтить память убитых. Как известно, это было одним из главных требований бастующих на Судоверфи им. Ленина. Неслучайно, когда делегация коммунистического правительства договаривалась об условиях окончания забастовки, на фоне ведущихся переговоров виднелся макет большого памятникаПамятник павшим в 1970 году рабочим верфи в виде трех крестов был установлен на площади Солидарности вблизи ворот №2 Гданьской судоверфи, но макет предполагал четыре креста, что видно на снимках.[6].
И в третьей строфе смерть упоминается на фоне летних пейзажей. Идиллическую картину прерывает воспоминание о нищете и трауре по убитым. Видение бойни десятилетней давности не отпускает бастующих ни во сне, ни наяву, о чем напоминают следующие образы, такие как залпы военных по безоружной толпе. Окончание напоминает еще и о чувстве унижения и горечи (ведь в польских рабочих стрелял не чужак, а солдат «народной» армии — этнический поляк под командованием этнически польских офицеров) с одновременной верой в могущество слова, которое обрело свою силу, как в тексте «Еще Польша не погибла». Это ведь небольшое стихотворение, в котором буквально представлены самые существенные элементы польской судьбы.
Заслуживают внимания усилия поэта, чтобы стихотворение не стало рифмованным фельетоном, а идеи выступали в виде метафор и образов, а не лозунгов. Парадоксом поэтики Новака является обманчивая простота рифмованного произведения, стилизованного под балладное направление народного творчества, но с необычайно сложной линией поэтического зрения, переплетенных образов и метафор, выстроенных из далеких друг от друга смыслов и образов. Особенно тонко изображены проявления человеческого труда и солидарности. Ткань метафор становится плотной, часто сплетенной из многих не подходящих друг к другу элементов. «Ржавчина пота с обшивки на веслах» — перифраз тяжелого труда — пронзительно охватывает своей семантикой не только труд корабела, но и человеческую деятельность вообще, на что указывает весло — многозначный символ действия. Оскверненный гимн приправляется полынью, чтобы его первые слова звучали горько (о чем говорится прямо), а вдобавок фраза появляется дважды, подчеркивая душевную муку от того, что описываемый мир отнюдь не подтверждает тезис о жизнеспособности Польши и поляков.
Чаще всего появляется метафора руки — наиболее емкая, многозначная и, к тому же, видоизменяющаяся от строфы к строфе. В парафразе религиозного гимна она может подразумевать, что это благословляющая рука БогаДополнительно она может ассоциироваться с началом последней строфы «Песни о Рождестве Господнем» («Бог родится») Францишека Карпинского: «Подними, Младенец, руку! / Милый край благослови» (в наше время поется «Родину благослови»).[7], затем она кажется просто pars pro totoЧасть вместо целого (лат.).[8] рабочих — тех, что были убиты, но в то же время и тех, что выжили и обязаны напоминать о своих товарищах, так что она превращается в единое целое, раз уж в конце стихотворения «снова дана» телу. Но личный символ нации и его возвращение к единству смешивается с совершенно иными смыслами. Рука мимолетно становится рукой, восстанавливающей справедливость (вторая строфа), а в картине сидячей забастовки (ведь речь идет о человеке, заснувшем на судоверфи) рука рабочего «становится булавой», то есть символом предводительства нацией. Заметим, что — для поэзии Новака это норма — мы не должны выискивать в этом «проходном» символе рациональную логику, поскольку не она руководит стихотворением. Ассоциации бывают отдаленными и не всегда ясными: руку призывают «закрыть медяками веки», то есть оказать последнюю услугу убитым, и это понятный приказ, а уже в следующей строке звучит таинственное веление: «на камни уст возложи камня тяжесть»Если метафору «камни уст» понимать как символ подавленной речи (а из нее, вероятно, происходит символ «отсеченной руки»), то, возможно, «возложить камня тяжесть» означает перечеркнуть силу угроз власти. Однако такой дословный перевод метафор Новака на дискурсивный язык весьма рискован по причине неясности образов и использования поэтом личных символов.[9]. Добавим, что символ, о котором идет речь, относится к числу личных, не отмеченных в словарях культурных символов, и его бросающаяся в глаза уникальность и даже странность следует из того, что он построен на основе индивидуальной ассоциации (судя по первому появлению в стихотворении, «отсеченная рука» — развиваемый образ, который берет свое начало из речи коммунистического палача).
