«Довольно долго мы оба переводили польскую поэзию главным образом в стол».

94.

Довольно долго мы оба переводили польскую поэзию главным образом в стол. На поверхности Астафьева как переводчица польских поэтов до 1972 года присутствовала в гомеопатических дозах, а я печатался до поры до времени почти исключительно как автор статей.

В «Вопросах литературы» я по-прежнему был желанным автором.

В 1971-м, после статьи о барокко, я опубликовал у них статью о польском авангарде 1920-х годов. Формально это была рецензия, но, поскольку рецензия была на двухтомник, то места мне дали много, три четверти печатного листа. Поводом для разговора была двухтомная книга варшавянина Анджея Ляма о польском авангарде: антология манифестов польского авангарда и монография о нем. Книга давала возможность поговорить о польском авангарде. Знали у нас о нем очень мало. Относились к нему очень настороженно. Во втором томе «Истории польской литературы», вышедшем только что, в 1969-м, польскому авангарду впервые было посвящено страниц пять, написанных Виктором Хоревым беспристрастно, без обязательной прежде ругани. В прежней же «Истории польской литературы» 1960 года, в книге ленинградского, к сожалению, автора, сказано было, что «поэты-авангардисты разрушали фразу, образ, отказывались от логической и синтаксической связи между словами, делали свои стихи неудобочитаемыми и малопонятными». Свою статью я озаглавил фразой Тадеуша Пайпера «Но споры наши не пропали даром». Впервые Пайперу как идеологу авангарда было уделено столько страниц русского текста.

Пайпер скончался незадолго до этого, в 1969-м. Ему пришлось многое пережить. В январе 1940-го во Львове НКВД арестовало его вместе с Броневским и Александром Ватом. Пережитое настигло Пайпера позже, психика его не выдержала. В последние годы, с середины 1950-х, он полностью отошел и от литературной жизни, и от людей, жил отшельником, в своем внутреннем сумраке. Но интерес к нему в Польше как раз с этого времени возродился и нарастал, особенно в 1970-х, когда им занялись ценившие его молодые поэты и критики «поколения 68». Писал о нем, в частности, Рышард Крыницкий. В 1979-м в Польше одновременно издали избранные произведения Пайпера и огромный фолиант поэм, произведений для театра и переводов. Избранное продавалось в Москве, в «Дружбе», а фолиант Пайпера я привез из Варшавы. Между прочим, в недрах фолианта, среди коротких стихотворных набросков по-польски, написанных Пайпером в годы пребывания в Советском Союзе, внимательный читатель мог найти и единственный текст Пайпера, написанный по-русски, —в январе 1943-го, в Куйбышеве — четверостишие:

Это не жизнь, это не жизнь,

это совсем другое;

возьму это выброшу за дверь

и дверь навсегда закрою.

Я вчитывался и вдумывался в Пайпера, ценил его, но переводить его так и не собрался. Это, пожалуй, единственный поэт, за отсутствие которого в нашем двухтомнике-2000 я себя упрекаю. Виноват.

95.

В славянскую редакцию издательства «Художественная литература» я пришел с большой рукописью моей отвергнутой статьи. Это был триптих о Стаффе — Ружевиче — Херберте, зарубленный в «Иностранке» Дангуловым. В редакции в тот день встретила меня Стелла Тонконогова. Одна из «трех граций», занимавшихся Польшей. Прочтя, она дала почитать текст Юлии Живовой, а Живова, прочтя, тут же нашла мне конкретное дело: готовился к изданию томик Стаффа, она заказала мне предисловие к этой книге (я написал его к концу 1971-го, вышла книга в начале мая 1973-го) и попросила полностью пересоставить книгу, составленную одной аспиранткой. Формально эта бывшая аспирантка, давно уже кандидатка, так и значится составителем книги. Живова не хотела ее обижать, не сказала ей, что книга пересоставлена мною, а изменение состава объяснила тем, что переводчики отклонились от состава каждый в свою сторону. Отчасти это было правдой: Астафьева и Гелескул некоторые стихи Стаффа перевели по своему выбору, а не по моему составу.

Аспирантка писала диссертацию о Стаффе. Я столкнулся с ней единственный раз случайно в Институте Славяноведения год или два спустя, когда уже были опубликованы и мое предисловие к томику Стаффа, и моя статья о Стаффе в «Вопросах литературы»; в статье я разворачивал концепцию Стаффа-классициста, в предисловии — концепцию Стаффа-реалиста.

— Вы действительно думаете, что Стафф — реалист? — спросила она, глядя на меня своими голубыми глазами.

— Это одна из возможных концепций, — ответил я. — Возможны и другие.

Добавлю сейчас, что из всех возможных концепций эволюции поэтического творчества Стаффа эти две наиболее близки к истине (и дополняют друг друга). Уложить же в какую-либо одну концепцию всю поэзию Стаффа, писавшего на протяжении пятидесяти семи лет и менявшегося с годами, немыслимо. Можно, например, сконструировать концепцию Стаффа-символиста, который начинал как символист в первой книге 1901 года и остался-де символистом до конца, но в такую концепцию уложилась бы лишь очень небольшая часть написанного Стаффом, такая концепция была бы для него слишком прокрустовой.

Без концепции ни написать статью или предисловие, ни составить книгу нельзя. Двухтомное польское собрание стихотворений Стаффа — это две тысячи страниц. Человек, не способный предложить концепцию, утонет в них, а бесконцепционно составленный Стафф может оказаться сколь угодно серым и бессмысленным.

Одна из двух моих концепций изложена в статье, которую я писал одновременно с предисловием к книге (но совсем иначе: иной жанр) и предложил в «Вопросы литературы». Статья называлась «Классик неклассического века». Она появилась в журнале в 1972-м. К ней отсылает заметка о Стаффе в Большой Советской Энциклопедии, но название воспроизведено с опечаткой: «Классик неоклассического века».

96.

Книжка Стаффа вышла в 1973-м в серии, которая издавалась славянской редакцией. Это были единообразно издаваемые — довольно большим тиражом — маленькие книжки в мягкой обложке, с суперобложкой. Книжки избранных стихов крупнейших поэтов Восточной Европы.

Славянскую редакцию в тот момент курировал тогдашний замглавного Валерий Столбов. Прочтя мое предисловие, он попросил меня где-нибудь добавить фразу, что Стафф — гуманист, и где-нибудь фразу, что он — демократ. Слово «демократ» еще не имело теперешних неприятных ассоциаций, Стафф же действительно был демократом в давнем прекрасном смысле этого слова. А уж гуманистом тем более. Я с легкостью и с удовольствием вписал эти две фразы.

Более политический и более политичный диалог с начальством по поводу того же томика Стаффа пришлось иметь редактору, Юлии Живовой.

— Как относится к Стаффу Эдвард Герек? — спросил начальник.

— Хорошо относится, — не моргнув глазом, ответила Живова.

(Герек, придя к власти в 1970 году, вначале продемонстрировал было свои симпатии в области поэзии, посетив музей Броневского. Но больше он, к его чести, никогда свои предпочтения в области литературы или искусства не декларировал).

Это серия существовала долго. Двенадцать лет спустя в той же серии я составил книжку Марии Павликовской и написал предисловие к ней; тогда же, в середине 1980-х, издали такую книжку Влодзимежа Слободника. В 1978-м составил в этой серии книжку Кшиштофа Бачинского Анатолий Гелескул.

Предшествовали же книжке Стаффа книжка К.И. Галчинского в 1967-м, одна из первых, если не первая в серии (составлена Гильдой Языковой, предисловие Самойлова, переводы Самойлова и других, в том числе несколько переводов Бродского) и книжка Лесьмяна в 1971-м (составлена Гелескулом, с его же предисловием, в переводах его, Городецкого, Мартынова, Самойлова, Петровых, Слуцкого).