Дзяды. Часть III | Литва. Пролог
ЛИТВА. ПРОЛОГ
В Вильно на улице Остробрамской, в монастыре отцов Базилианов, превращенном в государственную тюрьму. Тюремная камера.
Узник, опершись на подоконник, спит.
Ангел-хранитель
Ты, дитя дурное, злое,
Вспомни мать! Пока жила —
Хрупкий век твой берегла.
Как скончалась — не забыла,
За тебя Творца молила,
От беды тебя блюла.
Так цветет, благоухая,
В мае роза молодая,
Сада нежный серафим,
Детский сон оберегая
Благовонием своим.
Материнским вняв моленьям,
Часто, Божьим изволеньем,
По златым лучам луны
Нисходил я с вышины
И стерег твой сон украдкой,
Опустясь над вашей хаткой.
Я не спал в тиши ночей,
Мир души твоей лелея, —
Так, склонясь, глядит лилея
В замутившийся ручей.
И в душе твоей упрямо
Я искал к добру пути —
Жаждал зерна фимиама
В муравейнике найти.
И, найдя их, брал я смело
Спящий дух, и к Богу сил,
В мир, где вечность пламенела,
С тихой песней уносил, —
С тою песней, что спросонок
Забывает вмиг ребенок,
А забыв, не вспомнит он
Звуков, слышанных сквозь сон.
Предвещая светлый жребий,
Я тебя баюкал в небе,
Но увы, твой грешный дух
Был к небесным песням глух.
Бесом огненным являлся
Я тогда в твоих очах,
Чтоб, изведав сердцем страх,
Ты прозрел и убоялся;
Но, как раб — хозяйский кнут,
Принимал ты Божий суд.
А проснувшись, злобы смутной
И гордыни полон был,
Словно ты напиток мутный
Из ключа забвенья пил.
И небес запечатленья
Влек ты в прах, как водопад
Мчит с подоблачных громад
В бездну хрупкие растенья.
В те минуты плакал я,
И в небесные края
Не хотел я возвращаться,
Чтобы там не повстречаться
С милой матерью твоей;
Ибо что ответить ей,
Если спросит: «Все ль в порядке?
Был ты, ангел, в нашей хатке?
Как мой сын? Здоров ли он
И какой он видел сон?»
Узник
(просыпается усталый и смотрит в окно — утро)
О ночь отрадная, откуда в мир пришла ты —
Кто спросит, кто поймет? Увидев сонмы звезд,
Кто может предузнать по ним твой путь крылатый?
Светило дня зашло, так скажет астроном,
А почему зашло — никто не отвечает;
Покрыла землю тьма, забылись люди сном,
Но чем навеян сон — никто не вопрошает.
И бодрствуют без чувств, как спят без чувств они,
И не придут в восторг, опять зарю встречая.
Сменились ночь и день, как стража полковая,
Но где же командир, им данный искони?
А сон? Безмолвный мир, таинственная сфера
Жизнь духа — вот предмет, достойный мудреца!
Кем будут найдены ему число и мера?
Тревожен спящий, встал — и страх бежит с лица.
Но мудрецы твердят, что сон — воспоминанье.
О, мудрость, духа нищета!
Ужель не знаю сам, где память, где мечта?
Ужель мое тюремное страданье —
Одно воспоминанье?
Нам говорят: во сне восторг и боль души —
Игра фантазии, родившейся в тиши.
Игра фантазии! Что знает мир об этом?
Глупцы вступают в спор с поэтом!
Нет, мне фантазии знакома широта,
Я знаю грань ее — за ней лежит мечта.
Скорее полночь — день, скорей восторг — страданье,
Чем боль — фантазия, чем сон — воспоминанье.
(Ложится и встает снова, идет к окну.)
Нет отдыха душе! Как сны томят меня,
То устрашая, то маня.
(Дремлет.)
Ночные духи
Пух черный, пух мягкий страдальцу подложим,
Тихонько споем, не вспугнем, не встревожим.
Дух с левой стороны
В тюрьме печаль и мрак, а в городе — огни,
Поют о радости поэты,
И ночи веселы, как праздничные дни.
По улицам скользят кометы,
Кометы с глазками и светлою косой.
Узник засыпает.
И кто им вслед ладью направит,
Тот на волне уснет, лелеемый мечтой,
Пробудится у нас и берег наш восславит.
Ангел
Молили Бога мы о том,
Чтоб ты захвачен был врагом.
Мудрец обрящет свет в пустыне,
А ты в тюремной келье ныне
Пойми, прочувствуй как пророк,
Чем стать тебе назначил Бог.
Хор ночных духов
Днем Бог докучает, а ночью — веселье,
Для бражников ночь создана.
Свободнее ночью поют менестрели,
И учит их петь сатана.
И дум чистоту, обретенную в храме,
И жажду бесед или книг —
Все шумная ночь осквернит за пирами,
Пиявкою высосет вмиг.
Споем ему песню, — придет наше время,
Он станет слугой сатаны,
Вползем ему в сердце и вспрыгнем на темя,
А прочее — сделают сны!
Ангел
Молились о тебе — и знаем ныне мы,
Что выпустят тебя тираны из тюрьмы.
Узник
(просыпается и думает)
Ты ближнего казнишь, гноишь в тюрьме, пытаешь,
Пируя по ночам и улыбаясь днем.
Едва ли поутру свой сон ты вспоминаешь,
Когда же вспомнишь вдруг — что ты читаешь в нем?
(Дремлет.)
Ангел
Узнай, твой срок придет, свободен будешь снова.
Узник
(просыпается)
Свободен? Помню, так вчера сказали мне;
Но Бог ли то вещал, иль слышал я во сне?
(Засыпает.)
Ангелы
Теперь лишь охранить его от духа злого —
Уже с самим собой ведет он в мыслях спор.
Духи с левой стороны
Удвоим натиск мы.
Духи с правой
Удвоим мы отпор.
А зло в нем верх берет, добро ли одолело,—
Покажут завтра нам и речь его, и дело;
Одна минута здесь решит исход борьбы
И станет роковой для всей его судьбы.
Узник
Свободен! Кто сказал? И эта весть не ложна?
Под скипетром царя свобода невозможна:
Злодей освободит лишь тело от оков.
Но, душу заковав, певца навек принудит
Уйти в изгнание, скитаться меж врагов,
В стране, где песнь его непонятой пребудет
И в пустоте умрет. Последний этот меч
Еще в руке моей, и служит он отчизне.
Но вот они хотят отнять у барда речь,
Чтоб для родной страны он мертвым стал при жизни,
Чтоб мысль в душе его вкушала темный сон,
Как чистый бриллиант, что в камне заключен
(встает и пишет углем на стене, с одной стороны):
D. О. М.[1]
GUSTAVUS
OBIIT MDCCCXXIII
CALENDIS NOVEMBRIS.
(С другой стороны):
HIC NATUS EST
CONRADUS
MDCCCXXIII
CALENDIS NOVEMBRIS.
(Опирается на подоконник и — засыпает.)
Дух
Когда бы смертный знал, как мысль его сильна!
Едва, незримая, блеснет, как искра в туче, —
Тотчас рождает гром и молнию она,
И плодоносный дождь, и град, и вихрь летучий.
Когда бы смертный знал: чуть мысль его блеснет,
Уже в молчанье ждут, как грома ждут стихии,
И духи темных сил, и духи всеблагие —
Метнет ли тьмой он в ад, иль светом в небосвод.
А ты — летишь один, как тучка грозовая,
Не зная, что творишь, куда летишь — не зная.
О люди! И в тюрьме для мысли нет препон:
Она и вознесет, она и свергнет трон.
[1] D. О. М. — Deo Optimo Maximo. В переводе: «Богу наилучшему, наивысшему. Густав умер 1823 года 1 ноября. — Здесь родился Конрад 1823 года 1 ноября». Надпись эта фиксирует автобиографичность героя, свершившийся в нем внутренний переворот и связь между IV и III частями «Дзядов».