Дзяды. Отрывок части III | Памятник Петру Великому
Шел дождь. Укрывшись под одним плащом,
Стояли двое[1] в сумраке ночном.
Один, гонимый царским произволом,
Сын Запада, безвестный был пришлец;
Другой был русский, вольности певец,
Будивший Север пламенным глаголом.
Хоть встретились немного дней назад,
Но речь вели они, как с братом брат.
Их души вознеслись над всем земным.
Так две скалы, разделены стремниной,
Встречаются под небом голубым,
Клонясь к вершине дружеской вершиной,
И ропот волн вверху не слышен им.
Гость молча озирал Петров колосс,
И русский гений тихо произнес:
«Вершителю столь многих славных дел
Воздвигла монумент Екатерина.
На буцефала медный царь воссел,
И медный конь почуял исполина.
Но хмурит Петр нетерпеливый взор:
Хоть перед ним без края даль открыта,
Гиганту тесен родины простор.
Тогда за глыбой финского гранита
В чужой предел царица шлет баржи,
И вот скала, покорствуя царице,
Идет, переплывает рубежи
И упадает в северной столице.
Тут скакуну в веселье шпоры дал
Венчанный кнутодержец в римской тоге,
И вихрем конь взлетел на пьедестал
И прянул ввысь, над бездной вскинув ноги.
Нет, Марк Аврелий в Риме не таков[2].
Народа друг, любимец легионов,
Средь подданных не ведал он врагов,
Доносчиков изгнал он и шпионов.
Им был смирен домашний мародер,
Он варварам на Рейне и Пактоле[3]
Сумел не раз кровавый дать отпор,
И вот он с миром едет в Капитолий.
Сулят народам счастье и покой
Его глаза. В них мысли вдохновенье.
Величественно поднятой рукой
Всем гражданам он шлет благословенье.
Другой рукой узду он натянул,
И конь ему покорен своенравный,
И, кажется, восторгов слышен гул:
«Вернулся цезарь, наш отец державный!»
И цезарь едет медленно вперед,
Чтоб одарить улыбкой весь народ.
Скакун косится огненным зрачком
На гордый Рим, ликующий кругом.
И видит он, как люди гостю рады,
Он не сомнет их бешеным скачком,
Он не заставит их просить пощады.
И дети близко могут зреть отца,
И мнится — ждет бессмертье мудреца
И нет ему на том пути преграды.
Царь Петр коня не укротил уздой.
Во весь опор летит скакун литой,
Топча людей, куда-то буйно рвется,
Сметает все, не зная, где предел.
Одним прыжком на край скалы взлетел,
Вот-вот он рухнет вниз и разобьется.
Но век прошел — стоит он, как стоял.
Так водопад из недр гранитных скал
Исторгнется и, скованный морозом,
Висит над бездной, обратившись в лед.
Но если солнце вольности блеснет,
И с запада весна придет к России,
Что станет с водопадом тирании?»
[1] Один из выступающих в стихотворении собеседников — это Конрад-Мицкевич. Другой — несомненно, Пушкин, что ясно уже из строк, характеризующих «русского» как поэта своего народа, прославленного «по всему Северу». Впрочем, отдельные польские литературоведы, основываясь на поверхностном представлении о Пушкине и его мировоззрении, считали отображенный Мицкевичем эпизод невозможным и предлагали во втором из юношей видеть К.Ф. Рылеева. Данное стихотворение нельзя, конечно, рассматривать как дневниковую запись и требовать от него летописной точности: это поэтическое выражение представлений Мицкевича о России и ее будущем. Но любопытно, что все-таки находится свидетель разговора между Пушкиным и Мицкевичем о памятнике Петру. П.Л. Вяземский на полях «Медного всадника» написал против строки «Россию поднял на дыбы…» следующие слова: «Мое выражение, сказанное Мицкевичу и Пушкину, когда мы проходили мимо памятника. Я сказал, что этот памятник символический. Петр скорее поднял Россию на дыбы, чем погнал ее вперед». И примечательно, что как раз эту строку своей поэмы Пушкин сопроводил ссылкой на «Памятник Петру Великому»: «Смотри описание памятника в Мицкевиче…»
[2] …Марк Аврелий в Риме не таков. — Конная статуя императора Марка Аврелия установлена на Капитолийском холме. Мицкевич основал это описание, вложенное в уста русского поэта, на собственных впечатлениях очевидца.
[3] Пактоль — река в Малой Азии.
