«Финальный аккорд статьи Бальцежана: „Книга отважная, небанальная, личностная, страстная, широкоэкранная, полезная”».
ГОДЫ 2000—2005
254.
В первом номере «Вопросов литературы» 2000 года журнал дал два с половиной печатных листа из первой версии этой моей книги, которую я теперь дописываю и переписываю.
Вообще же 2000 год не был годом публикаций. Было просто некогда. Оставались последние месяцы, да что там — последние недели, чтобы достроить антологию. Мы уже были в цейтноте, книга должна была, по условию субсидировавшего ее Польского фонда литературы, выйти к Франкфуртской ярмарке. Месяца за три до сдачи в набор издатель решился издать вместо однотомника двухтомник. Но в эти последние три месяца время неслось неудержимо быстро, очень многих стихов, циклов, фрагментов поэм из уже готового, переведенного добавить мы не успели. Не успела Астафьева и перевести в последний момент маленькую поэму Кароля Войтылы «Каменоломня». Только тогда, когда антология уходила в набор, уже двухтомная, двуединая, но двураздельная, почувствовалось, сколь уместа была бы «Каменоломня» — эта каменная глыба — в конце первого тома, начинающегося хрестоматийным стихотворением Стаффа «Кузнец». Насколько сильнее выглядел бы весь первый том в целом, если бы кончался поэмой Войтылы, а не стихами Анны Каменской, очень хорошими стихами, но все же не глыбой. И насколько сильнее звучал бы тогда открывающий второй том Тадеуш Ружевич.
Некоторых поэтов недоразвернул именно я. Особенно пугали меня поэмы, мне казалось, что фрагменты поэм придают антологии громоздкость. В итоге не представлены поэмы Ружевича, недопредставлены поэмы Пшибося и Вирпши. Не представлен целиком в антологии хоть один цикл Ивашкевича. В мировой поэзии ХХ века форма цикла компенсировала постепенное умирание формы поэмы, о смерти поэмы много говорили, поэма не умерла, но, действительно, уходила, а ее место отчасти заняла форма поэтического цикла. Ивашкевич, композитор по образованию, — великолепный мастер этой формы.
Но, хотя объем двух томов использован не в полной мере, двухтомность антологии — огромная удача. Двухтомность позволила открыть первый том Стаффом, второй — Ружевичем, это создавало в двухтомнике четкое двуединство и двураздельность: первое полустолетие — второе полустолетие, классика — авангард. Композиция и концепция становилась ясной и наглядной.
255.
Книга вышла в октябре 2000 года. В конце октября была презентация книги в Петербурге, в Музее Ахматовой. Еще весной мне предложили провести в Музее мой вечер, а тут как раз вышла наша антология, и Музей согласился на такую замену. Тогда по-прежнему свежи были воспоминания о прошедшей там осенью 1997-го выставке моего отца в год его столетия, так что новый наш праздник, через три года, мы ощущали отчасти как продолжение того праздника. Были Кушнер с Еленой Ушаковой, Лев Мочалов, Уфлянд, Илья Фоняков. Пришли Гордин и Арьев. Пришли наши друзья-нелитераторы: геологи, биологи, физиологи, инженеры, конструкторы, музыканты, люди театра... Народу было много.
Московская презентация была в декабре в Польском культурном центре. Гвоздем программы стали наши внуки — Андрей и Олег. Андрей читал оригиналы, Олег — переводы. Часть переводов чиатли и мы. Один особенно полюбившийся ему перевод Астафьевой из Иллакович — об ослике над колыбелью Младенца Христа — прочел наш издатель Игорь Савкин. Андрей спел под гитару одну из песен Яна Петшака — о его родословной — в моем переводе. Зал был в восторге. А больше всех — польский советник по культуре Сандецкий, бывший директор варшавского Большого театра.
— Вы не только поэты! — воскликнул он. — Вы прекрасные шоумены! (Если бы!)
Виктория Тихомирова, которая некогда защищала диссертацию по современной польской поэзии, а теперь руководит в университете кафедрой славянских языков, предлагала нам накануне вечера, что она пришлет своих студентов почитать оригиналы. Но услышав наших внуков, она попросила, чтобы мы их прислали ей в университет — пусть они поучат ее студентов, как надо читать польские стихи.
Несколько слов сказал Серго Ломинадзе. Как поэт и критик он вспомнил о своей давней-давней рецензии в 1962-м в «Литературке» на вторую книгу стихов Астафьевой. Как заместитель Лазарева в «Вопросах литературы» он объявил залу при случае, что редакция журнала уже решила присудить мне премию за лучший текст 2000 года — за фрагмент книги воспоминаний о поездках в Польшу. Проникновенно говорили о нас и о нашей работе московские полонисты — Виктор Хорев и Алексей Липатов.
В январе появится и первая реакция на антологию: рецензия Липатова в «Литературке». Летом-осенью рецензии и статьи пойдут подряд — в июньском «Новом мире» — Леонида Цывьяна, в июльской «Звезде» — Ильи Фонякова, а августовской «Иностранной литературе» — Алексея Зверева, в сентябрьской «Дружбе народов» — Льва Аннинского.
256.
Мгновенно откликнулся на антологию журнал «Новая Польша» (2000, №12) — рецензией Эдварда Бальцежана. Мастер широких синтезов, он оценил антологию как синтез поэзии целого столетия. «...То, что авторы последовательно связывают, объединяют, противопоставляют поэтов и их произведения, делает антологию увлекательным чтением, придает ей просветительский характер и в то же время подкрепляет ее концепцию (ибо у этой антологии есть своя концепция)...». Блестящий конструктор историко-литературных концепций, он оценил нашу концепцию истории польской поэзии ХХ века.
«...Ощущение историко-литературной достоверности, — писал Бальцежан, — усиливает предисловие к книге, которое читается как эскиз эпического произведения. Здесь есть все, чего требует эпос: поэты как герои эпоса, их конфликты, мечты, поражения, пересечения их судеб с историей <...> Такой эпической трактовке истории литературы помогает биографический метод. В семидесятых годах в подарил Британишскому свою книгу, в которой выражал неприятие познавания литературы сквозь призму жизни писателя; Британишский в ответ присала мне книгу прозы с надписью: «Антибиографисту — биографист». И поныне он, как и его жена, остался себе тогдашнему верен. Судьбы поэтов интересуют Астафьеву и Британишского, если уж они говорят о поэзии...».
Бальцежан прочитывает в нашей антологии и наши биографии: «...Книга заслуживает прочтения в двух планах. Можно трактовать ее как историко-литературную хронику, писанную на протяжении девяноста девяти лет девяноста авторами, а можно искать в ней автопортреты переводчиков. Астафьева и Британишский начали работу над этой книгой в 1963 году (не зная, станет ли то, что они делают, книгой). ХХ веку оставалось тогда немногим меньше половины, а Яцек Подсядло, самый младший из представленных польских поэтов, еще не родился. Теперь переводчики-авторы знакомят нас со своим домашним архивом, показывая только часть сделанного. Мы знаем, что книга создавалась много лет, что это были разные времена: годы кризисов, годы, когда трудно было попасть в Польшу, годы цензурных ограничений, годы взлетов и падений надежды на свободу слова...».
Бальцежан оценил и нашу независимость: «...антология Астафьевой и Британишского заслуживает уважения как книга нонконформистская. Ее форма и содержание не зависят от капризов меняющейся моды (что является недостатком многих польских антологий). Субъективность выборов, личные вкусы переводчиков, их интерес к творчеству тех (например, Влодзимежа Слободника, Яна Выки, Яна Спевака, Мариана Яхимовича), кого не признают салоны моды, диктуемой польскими СМИ, — все это заставляет верить авторам антологии...».
Он пишет о субъективности, о личных вкусах, но видит объективность и верность целого: «...Верность искусства состоит в верности передачи картины поэзии другого языка. В переводах Астафьевой и Британишского присутствуют два эстетических качества стихотворной речи: традиционная польская метрика и ценимая русскими музыкальность слова. С одной стороны, они отважно сохраняют польские ритмы силлабического стиха (например, тринадцатисложный стих «Разговора с ангелом» и «Немодного поэта» в переводах из Лехоня), с другой — усиливают эффекты инструментовки, а там, где это возможно без ущерба для смысла, создают аллитерации, множат ономатопеи...».
Финальный аккорд статьи Бальцежана: «Книга отважная, небанальная, личностная, страстная, широкоэкранная, полезная».
