Каневский замок (Часть I)

Часть первая

 

1

 

Над замкомКаневский замок в дни восстания 1768 г. на Украине, подобно нескольким другим замкам в тех же местах, был разрушен и сожжен гайдамаками. Существует предание, будто жена управителя, или, как его тогда называли, губернатора замка, схваченная казаками и уже раненная, сумела все же вырваться и бежала через покои, пока ее вконец ослабевшую, не поймали и не добили. Всюду, где она коснулась окровавленной рукой стены, остался след; говорят, что эти кровавые пятна, которые ничем не удавалось стереть, виднелись там, пока существовали стены. Их руины, впрочем, исчезли окончательно всего несколько лет назад. Канев — маленький и бедный городок, тем не менее его жители и магистрат сохранили еще некоторые свободы и привилегии, пожалованные им польскими королями. Канев живописно раскинулся на обрывистых берегах Днепра.[1], словно руки великана,

Величественно башни поднялись.

Окрестным землям грозная охрана,

Воинственное знамя тянут ввысь.

Вблизи домишки Канева, как дети,

Сбежались к замку — их опекуну.

Вскипает Днепр, минуя башни эти,

Довольный тем, что катит здесь волну.

И лес, по диким, словно скорбь, громадам

Холмов нагих взбегая в вышину,

Как дева, свежим светится нарядом.

 

 

2

 

Осенний ветер к вечеру слышней,

И омуты в Днепре кипят сильней,

И тучи пробегают сизой мутью,

Бес мороком подобрался к распутьюЕсли кому-то случается заблудиться, то, согласно представлениями украинского простонародья, происходит это не по случайности. Бес, который там вездесущ, преследует путников и старается всячески выманить их на бездорожье; ночной вихрь считается первым его помощником, способным затуманить разум даже самого осведомленного человека.[2].

Шумит под вихрем жалобно тростник;

Спешит с молитвой путник одинокий.

На стадо в поле зверь напал жестокий,

И слышится из тьмы предсмертный рык.

А ветер круче верхом забирает,

Скрип виселицы издали донес —

Мертвец качается… И воет пес.

Сон, будто смерть, над замком нависает.

Позвякивая саблею кривой,

Под виселицей ходит часовой.

То крутит ус, в раздумье погруженный,

То, виселицы скрипом пробужденный,

На мертвеца глядит, в глазах испуг —

Боится ли, что тот воскреснет вдруг?

То, словно смелость обрести желая,

На башню, кверху, устремляет взор,

Где дружелюбно, как звезда ночная,

Сиянье льет сторожевой костер.

Чу! Шум в кустах… вспорхнула, верно, птица.

Кто там мелькнул, приблизился, исчез?..

Тьфу!.. Господи помилуй, это бес:

Рассыпался в тумане, с ветром мчится.

Проверил саблю и ружье казак

И, ободренный, ускоряет шаг.

 

 

3

 

Меж рваных туч мелькнул луны осколок,

Вдали белеет что-то… Песнь слышна.

Ее распев так сладостен, так долог…

Тревожит сердце казака она.

И можно ли дивиться? Сын Украйны,

Знакомый голос ловит он сквозь тьму.

И дух мятежный, дух земли бескрайной

Приходит с песней девушки к нему.

Лишь миг — и нет на взгорье часового,

И туча вновь луну заволокла,

Собака воет, и клубится мгла,

И виселица заскрипела снова.

Плюется ветер брызгами дождя,

Над башней кружит, жалобно гудя.

 

4

 

Подруга филина на башне стонет,

Забилась в щель: не мил ей нынче свет.

Луна погасла, филина все нет,

И ветер прочь из теплой щели гонит.

 

Но что это? Махнул ли кто крылом?

Нет, это девушка у башни бродит,

Дрожащею рукой по камням водит,

Нащупывает путь себе с трудом.

«Небаба, ты ли?» — шепотом спросила.

«Я, Орлика», — ответил кто-то ей.

«Как рада я, что ты со мною, милый, —

И речь ее лилась уже вольней: —

Как здесь темно! Как страшно! Как в могиле.

А впрочем, мне хоть в пекло… Этот лях

Так досаждает! Все в его речах

Любовь, любовь, да речи мне постыли.

Как страшно! Все сильнее ветра вой,

Но хорошо мне — милый, ты со мной!»

Любимую в объятьях согревает,

Откинув бурку, юный атаман.

Холодный вихрь над башней завывает,

И понизу проносится туман.

 

 

5

 

Вновь говорят — то нежно, то тревожно.

О чем? Кто знает… Но расслышать можно

Двух филинов влюбленных разговорБеседа двух филинов, так же, как и весь замысел пролога, основана на представлениях простонародья, считающего, что бесы выбирают для своих проделок самые темные и ненастные ночи, а филины хохочут оттого, что наблюдают ухищрения и выходки этих существ, которых наша простонародная мифология рисует то в страшном, то в комическом свете. Поимо поэтичности самого эпизода, автору хотелось включить беседу филинов в свой бесовский пролог еще и по той причине, что в украинских песнях и думках птицам нередко приписывается дар речи, а желание поэта заключается в том, чтоб черпать полнее из сокровищницы нашей народной поэзии.[3].

 

                            Первый филин

 

Где был ты? Что так весел?..

 

                            Второй филин

 

                                                         Ах, твой взор,

Красоточка моя, во тьме пылает,

Сияет, как сучок гнилой,

Засмейся же и клюв открой!

Твой любый смех тот вопль напоминает,

Который я у матери исторг,

Когда сказал, что сын погибнет скоро.

Гляди, гляди: какой восторг —

Близ часового бесы вьются сворой.

                                                                                     Уху-уху!

                            Один махает тростниками,

                            Туман рассеял наверху.

                            Другой мелькнул меж облаками

                            И вихрем в высоте кипит.

                            А этот помогает куму,

                            Пыль закрутил, наделал шуму.

Как стонет виселица, как скрипит!

 

                            Первый филин

 

Что это значит?

 

                            Второй филин

 

Стой, что-то белое среди кустов маячит.

Другая парочка! Ручаюсь головой,

Что девушки своей не сыщет часовой.

Морочит дьявол их. Вот появился с кличем.

Зовет в ветвях, ползет во мху.

Сто раз промчался в образе девичьем.

                            Уху-уху!

 

                            Первый филин

 

Что это значит?

 

                            Второй филин

 

Гляди-ка, всадник на горе маячит.

Под виселицей стал, поводья натянул.

Страж за ружье схватился. Вот потеха!

Блеснул кремень, прогрохотало эхо.

Но бес чихнул,

И все исчезло снова,

Перед глазами часового

Взметнулась пыль, взвилась труха.

Сто всадников вокруг маячит.

Ха-ха-ха-ха!

 

                            Первый филин

 

Что это значит?

 

                           

Второй филин

 

Ага! Нашел красотку казачок!

И к виселице подскакал ездок.

Срывает тело с перекладин,

Гляди, гляди, мертвец украден!

А на веревке бес повис.

(Уж он всегда готов к услугам!)

Вишь, корчит рожи, глядя вниз,

Где бесенята вьются кругом,

Забава эта неплоха,

Ха-ха, ха-ха!

 

                            Первый филин

 

Что это значит?

                           

Второй филин

 

А всадник с мертвым скачет все да скачет.

Летит — дымятся у коня бока.

Уже едва-едва маячит…

 

                            Первый филин

 

Что это значит?

 

                            Второй филин

 

Надули казака.

Всласть покуражились над неумелым:

Не видел он, как висельник исчез,

Казак спокоен, весел бес.

 

                            Первый филин

 

А запоет петух, что будет с телом?

 

                            Второй филин

 

Развеется как дым.

 

                            Первый филин

 

А что тогда случится с часовым?

 

                            Второй филин

 

Что?.. Самого тогда повесят.

 

                            Первый филин

 

Что значит это все?

 

                            Второй филин

                                         

Бес куролесит.

Придется малому попрыгать наверху,

Уху-уху!

 

 

6

 

А там, у башни, льются что за речи?

Нам этот голос, кажется, знаком.

«Скажи, о чем он говорил при встрече,

Ведь я сегодня видел вас вдвоем!..» —

Спросил Небаба. «Все одно и то же:

Что я ему на свете всех дороже,

И что счастливый ждет меня удел,

Как стану управителя женою.

Он как с ребенком говорит со мною,

Он надоел мне, ой, как надоел!

И все сулит наряды неустанно.

Ну, а казак? Какой же тут почет?

Пусть даже лучший… Что он против пана?

Мол, счастье с казаком тебя не ждет!»

«Напрасно с ним ты говоришь, напрасно!» —

Кричит Небаба. Только помяни

При нем о пане — уж в глазах огни,

А в сердце зреет замысел опасный!

«Да, Орлика, с ним говорить напрасно!

Скажи, меня ты любишь или нет?»

В его вопросе было столько пыла,

Что дух у Орлики перехватило.

Молчит. Но вот произнесла в ответ:

«Слова, любимый, убеждают мало…

Так вот же… чтобы ты поверить мог…»

Ревнивого она поцеловала,

И поцелуй ее как пламя жег.

«Пусть, Орлика, того Господь спасает,

Кто стать между тобой и мной дерзает.

И завтра… Нет, сегодня же. Гляди,

Вон замок, а вон пуща позади…

Верь, эту саблю я ношу недаром.

Коль бес его на злое соблазнит,

Сам Бог его потом не защитит».

От слов Небабы грозным веет жаром.

Нет, смертному жар этот незнаком.

Так призраки клеймят стволы огнем,

Пугая тех, кто в них еще не верит.

Хотя, не отпылав, не откипев,

В его глазах пока сверкает гнев,

Но он сейчас неистовство умерит.

Вот речь уже спокойно потекла:

«Нет, этот жар погаснуть вдруг не может,

Того, кто это пламя потревожит,

Оно испепелит, сожжет дотла.

Я сотворил заклятье под тобою».

Двух филинов в ответ раздался смех.

Любимцы тьмы, им лучше нет утех,

Чем слышать речь, грозящую бедою.

И Орлику их голоса страшат.

Уж полночь бьет, и это вроде знака.

Расстались… Сон крадется к ним из мрака.

Безмолвен мир, покоем он объят,

Безмолвен мир, и филин лишь хохочет.

Посланец тьмы, он новых шуток хочет

И чует ночью радости прилив.

Он дразнит эхо в крепости старинной,

Во тьме драконьи зубы обнажив,

Огнем болотным вьется над трясиной.

 

 

7

 

О, ангел юности — веселая звезда,

На золотом луче ты к нам приводишь лето.

Надежду нам несешь, пока ты молода,

Осенней же порой ты в сумерки одета.

Покинешь ты в тоске Украйны небеса,

Мил край тебе, где всё — невинности краса,

Где нежность воздуха, как ласковость обличья,

Где дуновение как легкий вздох девичий,

Где воды — синь очей, сияющих дрожа,

Где плавные холмы — как груди юной девы,

Цветы — как лик ее, а вихри — как напевы,

Листва пленительна и девственно свежа.

Ах, почему, звезда, перед зимой жестокой

Твое туманится и умирает око?

Восход твой пасмурен, уныл закатный луч,

Ты, встав средь облаков, садишься между туч.

Под каплями росы цветка играют краски,

Но завтра до зари сожжет его мороз.

(Так деву нежную злодея губят ласки!)

Трепещущий листок холодный вихрь унес,

С родимым деревом он не успел проститься,

Средь листьев умерших лежит он на земле.

Прощусь я со звездой, погаснувшей во мгле,

Напевом журавлей, летящих вереницей

К полуденным краям, ветвями, что шуршат,

И ревом жалобным бредущих к селам стад,

И плеском тихих струй, что в мертвых руслах спят,

И розы вздохами, и трепетаньем стебля,

Что гнется на ветру, свой зыбкий стан колебля.

 

 

8

 

Всплыл месяц из подземной глубины,

Как призрак солнца — с мертвенным отливом.

В Днепре играют отблески волны,

Вдали песок белеет по обрывам,

И купы рощ подобны облакам.

А за Днепром простерся лес огромный,

Как туча хмурый и как туча темный,

Растекся по пустынным берегам.

И лишь порою под его шатрами,

Лишь кое-где под сводом вековым

Забрезжит, замелькает дальний дым,

Да зарево взметнется над кострами.

 

 

9

 

Луна, как страж, обходит небеса,

И ветер рыщет путником веселым.

Забылся притеснитель сном тяжелым,

Меж тем слышны во мраке голоса.

На берег вышли толпы молодежи —

Им песня вольная всего дороже.

 

За городом, у сонного Днепра,

Где над подвижным зеркалом стремнины

Возносят липы древние вершины,

Смеются и танцуют до утра

С парнями чернобровые красотки.

Вот на холмах близ берега воссев,

К широким водам тихий шлют напев.

Но дудки запищали вдруг на сходке,

И кобзы неуемные звенят.

Ну, шум какой! Ведь это сущий ад.

 

 

10

 

Пускай пищат напропалую дудки,

Пускай земля под каблуком гудит,

Пусть все быстрее хоровод летит,

Пусть громче смех, пускай беспечней шутки,

Пусть девушка с задорным казаком,

Прильнув друг к другу, шепчутся тайком.

Но в стороне негромки разговоры,

Там чаши полны, там серьезны взоры.

У девушек там речь и у парней

О путнике, что в вихре смерть находитВсе это плод фантазии украинского люда. Согласно его представлениям, вихрь, гуляющий в поле — а в тамошних необозримых просторах увидишь его нередко, — это воплощение нечистой силы. Рассказывают о людях, застигнутых этим вихрем в пути и бесследно исчезнувших. Порой нож, кропленый святой водой и брошенный в середину такого вихря, падал на землю весь в крови. С этим перекликается и строка из «Марии» Мальчевского. Падучая звезда, согласно все тем же верованиям, летун, род злого воздушного духа. О его любовных историях с женщинами услышишь сплошь и рядом. Считается также, что умершие без крещения дети блуждают по воздуху, жалуясь и стеная, пока кто-нибудь не осмелится признать их и окрестить. [4],

О призраке багровом — кровь детей

Сосет порой ночной он близ дверей.

О ведьме, что тайком во мраке бродит

И в сливки капает росой с цветка,

О душах некрещеных, что стенают,

О дьяволах, что к девушкам слетают, —

От этого всего страх да тоска.

 

 

11

 

«Гей-гей!» — донесся голос вдруг со склона.

Унылый, будто сов полночный крик,

Все громче он, виденье показалось.

«Утопленница КсенияВведенный в поэму персонаж утопленницы Ксении следует рассматривать в свете местных представлений и суеверий. Все важные события на Украине предваряются каким-либо знамением, чем-либо странным, таинственным. Украинский бунт, называемый здесь Колиивщиной, и в особенности уманская резня (о которой, добавим в скобках, существуют современные, написанные очевидцами поэмы и свидетельства, жалкие как произведения искусства, но существенные как верная картина кровавой драмы), тоже были возвещены сверхъестественными явлениями: в частности, какой-то женщиной, то ли сумасшедшей, то ли одержимой, которая со странными криками и бормотанием пробегала по селам Украины. Не собираюсь ни оправдывать автора, ни объяснять его намерений, хочу лишь указать на своеобразие украинского колорита.[5] примчалась…

Да. Ксения…» — пронесся шепот вмиг.

И песня обрывается, и пляска,

И робко сбились девушки толпой.

Туда, где слышен голос гробовой,

Взгляд устремили казаки с опаской.

«Гей-гей, Небаба! Где ты, атаман?»

Все ближе зов, раздвинулся туман,

И вот выходит чудище из леса.

Ее несут, наверно, крылья беса,

Дрожит и извивается она,

Взор — как огонь, лицом как смерть бледна,

Одежда вся изодрана, намокла,

Коса увита лентою поблеклой,

А в волосах — увядшие цветы.

Ударила в ладоши вдруг и с криком

То здесь, то там мелькнула в вихре диком.

«Гей-гей, Небаба, где же ты, где ты?» —

Так дух зовет, и страх и трепет множа.

Куда ни ступит, ни направит взгляд,

Все знамение крестное творят:

Видение, хоть с человеком схоже,

Но, как и черт, креста боится тоже.

Да, чудище такое надо гнать:

Беда спознаться с ведьмою облезлой.

«Гей-гей, Небаба!» — крикнула опять,

Как появилась, так же и исчезла.

 

 

12

 

Наверно, замку бедствие грозит,

И это вещий знак, предупрежденье.

Недаром же близ Канева скользит

С недавних пор проклятое виденье.

Как путник, заблудившийся в лесах,

Так бродит Ксения меж дебрей с криком,

Белее смерти неподвижным ликом.

Мелькнет на миг — посеет в сердце страх.

То воет, как над мертвецом собака,

То, как сова, хохочет веселясь,

«Храни Небабу от напасти всякой,

О Господи…» — сказали так, крестясь,

И старики, и юноши в смятенье,

Хоть и пропало в зарослях виденье.

 

 

13

 

«Где ж атаман?» Он, может, неспроста

На вечерницу не пришел с друзьями?

«Где ж атаман?» — идет из уст в уста.

На круге старший и над стариками,

И перед ляхами он горд, как лях,

И быстр он, точно блеск разящей стали,

И в мести тверд — ему неведом страх.

Небабу как святого почитали.

Все девушки в Небабу влюблены:

Усы его над ртом румяным вьются,

Взор — светлый день, а брови так черны,

Как ночь черна. А если понесутся

Друзья его на бешеных конях,

Он, впереди, под буркой, схож с ладьею,

Которая в Днепре бежит с волною,

Полощет парус в бешеных ветрах.

Та счастлива, кого обнимет он,

Всех счастливее та, в кого влюблен,

Чьей лентой оселедецУкраинские казаки наголо стригут голову, оставляя сбоку длинную прядь, в которую вплетают, согласно обычаю, ленту — подарок возлюбленной.[6] свой повяжет.

 

 

14

 

Где ж первый из надворных казаков?

Какие мысли им владеют ныне?

Сидит Небаба в сумрачной низине,

Не слыша гула дальних голосов.

Близ башен замка, у стены старинной,

Где ключ журчит в овраге под осиной,

Ждешь Орлику весь вечер ты, и что ж?..

Закат померк, а ты, тоскуя, ждешь.

Хоть в сердце гнев, но и любовь там рядом:

И Орлика влечет тебя, казак,

Ресничкой каждой, вздохом каждым, взглядом.

Уж село солнце, и густеет мрак.

Темнеет мир, но нет подруги милой.

В тревоге напрягает слух душа,

И вдаль тревожно взоры устремила,

Порхает ветер, вьется лист шурша,

Душа мечтает о душе любимой.

Лист улетел, промчался ветер мимо.

А Орлики желанной нет как нет.

За взгорьем тихо облако качалось,

Плыло… и облаку глядел он вслед,

Ее шаги он различал, казалось,

Вблизи от замка сквозь далекий шум.

И ошибался… Над водой прозрачной

Он ждал, безмолвный, неподвижный, мрачный,

И погрузил всю горечь черных дум

В ручей, как в сердце, где давно в глубинах

Созрела буря, но в ответ ручей

Лишь небо отразил да блеск очей —

Так живописцы пишут на картинах.

Играет словно зарево закат.

Он небо то остудит и погасит,

То сполохом неистовым украсит.

И кажется Небабе, что горят

Его возлюбленной вот так же щеки.

Над ним осины листик одинокий

Тоскует тихо на сучке своем;

Так дряхлый дед живет порой на свете,

Супруги нет, в гробу уснули дети,

И старец усыхает день за днем,

Лишь об одном мечтая — о могиле.

Тускнеет в небе алый жар лучей,

И гаснет голубеющий ручей,

И отсветы последние проплыли

В ветвях осинки голой у холма.

Трепещут блики в зеркале потока,

Так Орлики в ночи сверкает око.

Но что это? Да не она ль сама?

Сбегает вниз… быстрее… все быстрее.

Все ближе… Любо на нее взглянуть.

Как раскраснелась! Часто дышит грудь,

И вьются ленты пестрые за нею,

И косы в воздухе легко скользят,

И гибкий стан очерчивает платье.

Он хочет заключить ее в объятья,

Но заслонило облако закат.

Ручей померк, видение пропало.

Минута счастья, как ты далека!

И мрачно на душе у казака.

Тень горестная на сердце упала.

Что б это значило?.. Он весь поник,

Понурился, о чем-то размышляет.

Но вот метнулся, гневом блещет лик.

И вновь остыл. Но почему? Не знает.

Вот вынул из-за пояса кинжал,

Взглянул, остер ли, долго им играл.

Чего он хочет? Что он в сердце прячет?

 

 

15

 

«Гей-гей, Небаба!» — бес в ночи маячит,

Чтоб ты смолой растекся, чтоб исчез!

Приманивает, верно, жертву бес,

Уж по полету видно, что за птица…

Но с призраками лучше не шути,

Беду скорее надо отвести:

Небаба начал истово креститься,

Запахивает бурку поплотней.

Чего нечистый хочет от людей?..

Пусть поорет, побегает, помашет.

Потом — и в путь, не вечно же кричать!

«Гей-гей, Небаба!» — с воплем кругом пляшет.

«Гей-гей, Небаба!» — слышится опять.

Глаза пылают, сея блеск неверный,

Голубоватый, точно пламень серный.

Бес это или ведьма? С казаком

Весь ад, однако, справиться не в силах.

Излила душу в окриках унылых

И с воплями пропала за кустом:

Натешилась, напрыгалась, умчалась.

И сердце злым предчувствием полно.

Нет Орлики, но Ксения являлась.

Пора отсюда уходить… Темно.

Ползут туманы полосою влажной,

Трубач из замка подает сигнал,

Стреляет пушка — гром пророкотал,

И в ближний лес умчался гул протяжный.

 

 

16

 

Сам старостаМиколай Потоцкий, магнат, хозяйничавший на этих землях.[7] ль быть в замке обещал?

А может быть, справляет именины

Пан управитель? Но сияет зал,

И стол для пира накрывают длинный.

Он весь уже уставлен серебром.

Там зеркалом, здесь звонким хрусталем

Отражено сияние светилен.

Как шумен будет пир и как обилен!

Пан управитель вяжет пояс свой,

Что золотом по кунтушу стекает,

Он слуг принарядить повелевает,

Сзывает бандуристов. Люд простой

Сегодня тоже весел — из подвала

За бочкой бочку катят по двору.

Народу будет ныне на пиру!

Всех увлекает праздник небывалый!

 

 

17

 

Что, праздник?.. Да. Об этом речь идет.

Обвенчан с Орликою управитель:

Снимает ризы капеллан; служитель

В часовне гасит свечи, запер вход.

Союз нежданный! Все тому дивятся,

Как он поспешно с нею в брак вступил,

Хоть, правда, он давно ее любил…

А Орлика! Вот диво-то, признаться!

Сама сказала нынче поутру:

«Я? Полькой стать? Нет, лучше уж умру».

 

Под самый вечер, слуг послав подале,

Он с Орликою заперся вдвоем.

Беседовать они о чем-то стали.

Вдруг крик ее услышал целый дом,

И ужас, и страданье было в нем.

Пока он говорил, она молчала:

Едва закончил, громко застонала.

И сбивчивая раздается речь:

Она о чем-то говорит, рыдая,

А он все ходит, тяжело ступая.

Он грозно крикнул, точно остеречь

Хотел ее, вот тихо молвил слово,

Потом с угрозой продолжает снова.

Вот замолчал, ответа, верно, ждет,

Но Орлика ответа не дает.

Он ходит взад-вперед в негодованье.

Вот повернулась ручка у дверей,

Она вскричала — он вернулся к ней.

Потом послышались ее рыданья.

Упорство, верно, он переборол —

Возможно ли все объяснить иначе?

Он в утешенье что-то долго плел

И вышел, весь в сиянии удачи.

У рва, где окнами сияет зал,

Небаба хлопца встретил молодого.

Тот шел с бандурой и про все, что знал,

Что слышал, — рассказал, хоть бестолково.

 

 

18

 

Разит иное слово точно гром,

У самых стойких жизнь оно отъемлет.

Тьма для Небабы разлилась кругом,

И адский ужас волосы подъемлет,

И смерть рукою за сердце взяла,

Желтея, встала перед взором мгла,

Лицо в поту, смятеньем дух расколот,

Свинцовый наплывает в жилы холод,

Все тело разом охватила дрожь…

Рука спокойна — ищет верный нож.

 

 

19

 

Пылают ярче факелы и свечи,

И веселей, и громче в зале речи.

Вот сонм теней метнулся по стенам,

Не молодые ли сошли к гостям?

Звенят тарелки, суетятся слуги:

Должно быть, сесть за стол спешат супруги…

Да, льются струи пенного вина,

Все поднялись средь говора и смеха,

Встревожена весельем тишина,

И вторит крику стен старинных эхо.

Сначала песни легкие звенят,

Потом бандуры вещие гремят.

 

 

20

 

А над Днепром привольный ветер вьется,

Над синей гладью воет и поет.

Хмельное зелье с песней в чарки льется,

Несется вихрем шумный хоровод.

Нутро земли покрякивает глухо,

Как в танце запыхавшийся казак.

Небаба мимо направляет шаг,

Туда, подальше, где не слышит ухо

Веселый гам. Он прочь спешит, угрюм,

Его не привлекают и не манят

Ни буйный пляс, ни звук старинных дум.

Одной лишь мыслью он сегодня занят,

Торопится по улицам крутым,

Так ветер гонит облако иль дым.

 

 

21

 

Своя, чужая ль тень за ним стремится?

Скользит рекою атаман в челне,

А тень за ним петляет в тишине.

Иль потерять она его боится?

То ляжет на блистающую гладь,

То в лунном свете нежится, играет,

Над быстриной беззвучно замирает,

То вбок метнется и начнет плясать.

Нет, песни нынче не споет Небаба!

И слышится лишь тихий рокот волн.

Луны же свет, изменчивый и слабый,

Струится так, что кажется — не челн

Завис в реке над омутом зеленым,

А ястреб в небе движется бездонном.

 

 

22

 

Но вот замедлил бег челна казак,

Прислушался и поглядел во мрак.

Зловещий шорох ближе, ближе, ближе.

Он знает, что не ждать ему добра.

Пробормотал: «Ну, ведьма! Погоди же,

С тобою я разделаюсь… Пора!

Хотя явилась ты из преисподней,

А все же избегаешь кулака.

Пусть растерзают бесы казака,

С тобою он расправится сегодня!

Бивал он многих на своем веку,

Проломит, верно, и тебе башку…»

С шальной издевкою нахмурил брови,

В глазах сверкнули злые два луча.

Тряхнул, и бурка сорвалась с плеча,

Занес кулак и держит наготове.

 

 

23

 

А Ксения? Как радость велика…

Полгорода, наверно, обежала

И, наконец, нашла, кого искала.

Да, радость ведьмы нынче велика:

Взметнулась в плясе тощая рука —

Кривые ногти щелкают, как зубы;

Пылает взор, как адская смола.

Да, Ксения сегодня весела!

Спешит, бежит… он здесь, он близко, любый!

Она обнять торопится его,

Желанного, единственного друга.

Казак не сходит с места своего.

На чудище взирает без испуга.

«Гей-гей, Небаба, я тебя зову!»

Торопится прильнуть к устам устами,

Обвила шею дряблыми руками

И… падает со стоном на траву:

Разбитый череп хрустнул, и из раны

Ударила багровая струя.

«Гей-гей, с тобою расплатился я!» —

Сказал — и вот уж нету атамана.

 

 

24

 

«Где свет костров, туда плыви, туда,

Спеши туда, где лес темней и гуще,

Спеши, спеши под своды этой пущи,

Пусть тише плещет под веслом вода.

Река быстра, а времени-то мало…»

Так рыбака Небаба остерег,

Когда садился снова в свой челнок,

И вот весло о волны заплескало.

Широк простор могучего Днепра,

Волна целует грудь ладьи все чаще,

Среди равнин подвижных серебра

Луна парит чешуйкою дрожащей.

Плеск весел будит эхо берегов,

И кажется, оно зовет пловцов.

Вслед за челном струя бежит, вскипая,

Во мраке берег тает, отступая.

Шум Канева уже почти затих.

Костры в овраге — верный знак для взгляда.

Отчетливее песнь вершин лесных…

Но что это там вправо за громада,

Собою заслонила небосклон?

Да это ж замок! Он все выше, выше.

Небаба смотрит на зубцы, на крыши —

Бледнеют щеки. Замок озарен:

Зал блещет, и сияют галереи.

 

 

25

 

«Пусть окна блещут ярче, веселее,

Мне нынче худо: я плыву во тьму,

Но завтра будет худо и ему,

А может, хуже будет и темнее!

Беда тому, кто мне беду сулит».

Кровь сатанинской злобой закипела,

И ужас смерти в воздухе разлит,

И страсть отмщенья сотрясает тело,

И дрогнул челн. Сидевший на весле

Старик рыбак глядит на атамана.

Как бледен он, как изменился странно,

Едва лишь замок увидал во мгле!

Но тихнет постепенно пламя гнева;

Так исчезает вестник адских сил,

Но смрадом огнедышащего зева

Уже кругом он воздух заразил.

Да, кровь отравлена, хоть гнев остыл.

«Ах, было б лучше, пани дорогая,

И в том готов тебе поклясться я,

Когда б сто лет, в труде изнемогая,

Ты черпала бы воду из ручья,

Носила бы снопы весь день к овину

И вековала век свой с мужиком,

Рядилась бы в сермягу, гнула спину

В поту кровавом на поле чужом,

И знойным летом, и зимой студеной

Стонала бы под крышей закопченной,

Что сохнет тело белое твое,

Чем уходить к поляку на житье,

Чем ночь одну проспать с ним под парчою!»

 

Плеснул на берег набежавший вал

И сразу думы казака прервал.

Быстрее челн поплыл ночной рекою.

О, злые мысли… вдруг ушли они.

Жаль! Так приятно тешиться мечтами

И видеть мертвецов, руины, пламя…

О, месть и слава, а ведь вы сродни!

Вы диким и губительным мечтаньям

Чистейший, лучший дарите наряд.

Так призраки, которых выслал ад,

Под ангельским таятся одеяньем.