Книги польского пилигримства (4)

XIX.

Иные среди вас рассуждают об аристократии и демократии и о прочих вещах ветхозаветных; эти братья ваши ошибаются, как первые христиане, рассуждавшие об обрезании и омовении рук.

Народы будут освобождены не Ветхим Заветом, а заслугою Народа-Мученика, и крещены будут во имя Бога и Свободы. И кто так крещен — тот брат ваш.

Не рассуждайте много о законах; закон — что долговая запись, правители подобны заимодавцам, а Отчизна имуществу. Чем хуже и лукавее заимодавец, тем бóльшие обязательства на него возлагают; но отцу и брату доверяют без обязательств.

Будьте же совершенны, как апостолы, и народы доверятся вам, и то, что вы постановите, будет иметь силу закона не только для вас, но для всех свободных народов.

Не слишком вдавайтесь в рассуждения о форме будущего управления в Польше. Лучшими представителями будут не те, кто рассуждает, а те, кто обладает наибольшей чуткостью и прекраснее всех жертвует собою.

Некие сироты искали опекуна, который мог бы распорядиться их имениями и воспитать их самих. И вот обратили они взоры на соседа, который был добрым помещиком, но корыстолюбцем; он скопил немалые деньги, и ходила о нем молва, и сказали: «Не хотим его, он будет богатеть на наш счет».

И вот подумали о другом соседе, который написал книгу о хозяйстве, но сам никогда не хозяйствовал; и вот сказали они: «И этого не хотим, он в наших имениях будет учиться хозяйству». Но слышали они о третьем, о человеке бедном, истратившем большое состояние на поддержание жалоб вдов и сирот, и сказали: «Вот его пригласим».

Форма будущего правления подобна образу речи, произносимой мужем совета.

Ловкий человек, идя в народный совет, обдумывает, как ему начать речь, о чем заговорить прежде всего, что дать в середине речи и чем закончить; так он научился в школе; но так как он не чуток к требованиям народным, то речь его, несмотря на искусное изложение, будет пуста и пройдет, не оставив по себе следа.

Но человек совести, придя в народный совет с сердцем полным любви к родине и чувством правдивости своих слов, говорит, не думая о порядке речи, но всякое слово его будет на месте, а скорописцы запишут его речи для примера другим, и сам он будет дивиться мудрости своей речи.

Так и законодатели, полные любви к Отчизне, создадут учреждения в стране, сообразные ее нуждам, и страна получит прекрасное управление, и многие возьмут за образец управление это, и будут ему следовать.

Республика, которая будет основана вами, подобна лесу, засеваемому владельцем.

Если владелец сеет доброе семя на хорошую землю, можно наверное сказать, что деревья вырастут, и нет нужды думать о внешности их и бояться, что вырастут хвойные дубы и лиственные ели.

Сейте же любовь к Отчизне и дух самопожертвования, и знайте наверное, что возрастет Речь Посполитая великая и прекрасная.

ХХ.

Некая женщина впала в летаргию, и сын ее позвал врачей.

И все врачи сказали: «Избери одного из нас для лечения ее».

Один врач сказал: «Я буду лечить ее по способу Брауна», — но прочие ответили: «Это плохой способ, лучше пусть она лежит в летаргии и умрет, но никогда не лечится по способу Брауна».

Другой сказал: «Я буду лечить ее по системе Ганнемана», — но остальные ответили: «Это дурная система; лучше ей умереть, чем когда-либо лечиться по системе Ганнемана».

Тогда сын этой болящей сказал: «Лечите, как только можете, только вылечите ее». Но врачи не хотели прийти к согласию, и ни один не хотел уступить другому.

Тогда сын с отчаянием и скорбью воскликнул: «О, мать моя». А женщина проснулась, услышав голос сына, и ожила. Врачи были изгнаны.

Есть люди в среде вашей, говорящие: «Пусть лучше Польша спит в неволе, нежели пробудится когда-либо на голос аристократии», и другие, которые говорят: «Пусть лучше спит, нежели проснется однажды по воле демократии»; есть и третьи, они говорят: «Пусть спит, лишь бы не проснулась в этих пределах», а иные требуют «иных пределов». Все они врачи, а не дети, и не любят они матери Отчизны.

Истинно скажу вам, не доискивайтесь о том, какое будет правление в Польше, довольно вам будет знать, что оно будет лучше всех вам известных; и не загадывайте о границах, ибо они будут шире, чем когда-либо.

И каждый из вас в душе своей носит семя грядущего закона и меру будущих пределов.

Поскольку увеличите и украсите души ваши, постольку улучшите законы ваши и расширите границы.

XXI.

Вы слышите, что говорят евреи и цыгане, и люди с душою еврейскою и цыганскою: «Родина там, где хорошо»; но поляк говорит народам: «Родина там, где плохо», ибо где только есть угнетение свободы в Европе и борьба за свободу, там идет борьба за Отчизну. И в той борьбе обязаны бороться все.

Некогда сказано было племенам: «Не полагайте оружия, пока враг занимает хотя бы пядь земли вашей», — но вы возвестите народам: «Не слагайте оружия, пока деспотизм угнетает хотя бы одну пядь свободной земли».

Ибо и француз, и англичанин, и немец защищают свое добро и ненавидят врагов своих. Однако же, когда француз, и англичанин, и немец путешествуют среди народов, то не выходят навстречу им люди других национальностей и не поют им песни их. А вас встречают и чествуют, и поют вам песни ваши, ибо чувствуют, что вы ведете войну за Свободу мира.

И все же если ваше учение о свободе и ваша жертва ради нее не будут совершеннее учения и жертвы французов, немцев и англичан, то, воистину, скажу вам, вы не войдете в Отчизну вашу.

Христос возвестил богоизбранному народу: «Если ты, племя Авраамово, не пойдешь за мною, то Бог отринет тебя, из камней сотворит детей Аврааму»; что значило: из греков и римлян сотворит христиан.

И поляк говорит французам и англичанам: «Если вы, дети Свободы, не последуете за мною, то Бог отринет потомков ваших и сотворит поборников Свободы из камня»; что значит: призовет Россию и Азию.

Ибо кто отвергнет призыв Свободы, тот не увидит лица Ее.

Была некая царица, которая призвала простого солдата, поставив его во главе войск, и сказала: «Истреби всех врагов моих, и я дам тебе полцарства и буду женою твоею».

И этот солдат вышел на поле, и шли с ним войска, которым он приказывал именем царицы, и разбил противника, и прославился, и вошел в силу.

И сказал царице: «Время уже пришло, госпожа, сочетаться браком с тобою и царствовать спокойно». А царица сказала: «Не время еще, ибо еще не всех врагов моих ты побил».

Тогда сказал разгневанный предводитель: «Вот я старею и тучнею, а все должен воевать ради женщины; лучше водворюсь я среди имений своих и буду отдыхать». И стал он жить в поместье, и оставил границы без обороны, а противник, возросши силами, приблизился к его владениям и стал опустошать их.

Тогда предводитель этот воспрянул быстро и выехал к народу, и кликнул клич: «Беритесь за оружие и идите за мною защищать поместья мои, как прежде вы ходили за мною, побеждая великими победами».

Но люди сказали: «А кто ты, безрассудный человек, чтобы нам идти за тобою, защищать твои поместья? Прежде мы шли за тобою, ибо ты звал нас именем царицы, но теперь ты не полководец царский, ты простой человек, такой же, как и все». И изгнали его.

Так как царица избрала уже другого простого солдата, и он стал вождем, ему повиновались, и с ним побеждали.

Эта царица — Свобода, а вождь ее был французом[1].

XXII.

Когда в пилигримстве вашем вы приходите в город, благословляйте его со словами: «Свобода наша да будет с вами». Если примут вас и услышат, то будут свободными; но если пренебрегут вами и не послушают вас, то благословение ваше вернется к вам.

Покидая город и страну безверную и раболепную, отряхните прах от ног ваших; и воистину, скажу вам, что легче было Тулону, и Нанту, и Лиону во дни Конвента[2], нежели будет городу этому в дни Европейской Конфедерации.

Ибо когда Свобода воцарится в мире, она будет судить народы.

И скажет она одному из народов: «Вот я подверглась нападению и взывала к тебе, прося брус железа на оружие и щепотку пороху, а ты дал мне газетную статью». А народ этот спросил: «Госпожа, когда же ты взывала ко мне?» И ответит Свобода: «Вот я взывала устами этих пилигримов, но вы не послушали меня, и вот идите в рабство, где будут свист кнута и окрики команды».

Воистину говорю вам, что пилигримство ваше станет пробным камнем государств.

И обратится Свобода к другому народу со словами: «Вот я была в мучениях и беде, я просила у тебя покровительства закона и твоей охраны, а ты забросал меня указами». И народ этот спросит: «Госпожа моя, когда же ты приходила ко мне?» И ответит Свобода: «Я пришла к тебе в одежде этих пилигримов, но ты пренебрег мною, и вот иди в рабство, где будут свист кнута и окрики команды».

Державы отвергли камень ваш в европейской постройке, и вот камень этот станет камнем краеугольным возникающего здания; но на кого он падет, тот сокрушен будет, и кто о него споткнется, тот упадет и не встанет.

И от огромного политического здания Европы не останется камня на камне.

Ибо столица Свободы будет в ином месте.

О Иерусалим, предающий смерти провозвестников Свободы, убивающий пророков своих. Народ, убивающий пророков своих, бьет сам себя в сердце свое, как в припадке безумия самоубийца.

Настанет великое гонение на Иуду и Израиля.

XXIII.

Правители Франции и ученые Франции, говорящие о свободе и служащие деспотизму, между народом своим и иноземным деспотизмом вы падете, как брус холодного железа меж молотом и наковальней.

И будут ковать вас, и горящие оковки и искры от вас будут лететь до пределов мира, и скажут народы: поистине там идет великая ковка, как в адской кузнице.

И будете взывать к молоту, к народу вашему: «Смягчись, о народ, и помилуй, ведь мы говорили о свободе». И скажет молот: «Говорили одно, а делали другое». И с новой силой упадет на брус железный.

И будете взывать к деспотическому правлению иноземцев, как к глухой наковальне: «О, деспотизм, мы служили тебе, смягчись, отверзнись, дабы скрыться нам от молота».

И ответить вам деспотизм: «Одно вы делали, другое вы говорили», — и подставит вам хребет твердый и холодный, и будет брус перекован так, что никто его не узнает.

Правители Англии и ученые Англии, вы гордитесь своим рождением и говорите: «Мой дед был лордом, а прадед королем, будем же дружить с дворянами нашими и с королями Европы». Но настанут дни, когда будете взывать к народу: «Даруй нам жизнь, ибо в роде нашем не было ни короля, ни лорда, ни эсквайра».

А вы, купцы и торговцы обоих народов, жадные до золота и процентных бумаг, вы посылали деньги, покушаясь на Свободу, но придет день, и вы будете лизать золото ваше и грызть бумаги, но никто не пришлет вам хлеба и воды.

Вы слышали о голоде, когда матери поедали детей своих; но ваш голод будет ужаснее: вы будете резать уши у живых родных своих и сами у себя и будете печь их и есть. Вы шли на плутовство и заслужили того, чтобы, как преступникам, вам отрезали уши.

XXIV.

Вот книги народа и пилигримства польского, не измышленные, но собранные из истории польской, из творений, повествований и поучений поляков, людей набожных, посвятивших себя Отчизне, мучеников, изгнанников, пилигримов[3]. Есть в этих книгах нечто ниспосланное Милостью Божиею. Читайте их, воины — братья служивые, а старшие среди вас, которых вы зовете наместниками или подхорунжими, пусть дают вам объяснения и истолкования.

Ибо начальники ваши подобны отцам больших семей, погруженным в заботы о детях, о хозяйстве, о доме.

Но ваши подхорунжие подобны пестунам и дядькам молодых братьев солдат, они беспрерывно при них, их охраняя.

Они повели войну народов, и да поможет им Бог завершить ее счастливо. Аминь.

[1] Явлению Наполеона Мицкевич придает исключительное значение, гораздо более исключительное, чем польские масоны. Мицкевич видел в Наполеоне носителя миссии исключительной исторической важности, смешавшего интересы своей человеческой славы с мировой задачей, возложенной на него. Наполеон, освободитель Польши, Наполеон, вершитель мировых судеб, был почитаем как высший дух в кружке Андрея Товянского и еще раньше в мистических произведениях Гёне-Вронского, писавшего о политической тайне Наполеона, но все же «Наполеон усомнился, порвав связь с высшими духами, остался один, надеясь на свои силы и пал».

[2] Участь Лиона, Тулона и Нанта в год революции напоминает участь библейских народов, истребленных гневом Иеговы, и свидетельствует о том, что и после девятнадцати веков христианства носители высоких общечеловеческих идей могут обладать каменными сердцами, совершать грандиозные преступления. В 1793 году в дни вражды между жирондистами и коммуной, коммуна добилась казни 29 депутатов-жирондистов. Последние подняли восстание в провинции против Конвента. В больших городах, в том числе в Нанте, Лионе и Тулоне якобинцев изгнали и заменили жирондистами. 60 департаментов восстали против Конвента и Парижа, но монтаньяры не растерялись: член комитета общественного спасения Карно создал армию «истребителей» и направил «адские колонны» в восставшие города, угрожая сравнять с землею Лион и приказывая комиссару Конвента в Нанте сотнями сбрасывать жителей в воду и расстреливать спасавшихся.

[3] К этой главе есть рукописный вариант: после слов «мучеников, изгнанников, пилигримов» следовало: «…особенно из наставлений поляка, который назывался Олешкевич и умер недавно, и из наставлений отца Станислава, который живет доныне и из наставлений людей поляков, и из книги священника, который именуется Ламеннэ». Священник Станислав Холоневский, с которым Мицкевич был близок в эмиграции, влиял на него в смысле кристаллизации его духа в формах католической мистики. Отношение Мицкевича к Ламеннэ резко противоположно в два периода; первоначальная близость, которая никогда не утратила своей привлекательности для Ламеннэ, сменилась отрицательным отношением к последнему со стороны Мицкевича. В одном из писем 1842 года Мицкевич говорит: «Мы были несходны с ним по духу и настроению. Отец Ламеннэ все основывал на рассуждении, на полемике, на интригах и т.д. Это был сухой, рациональный богослов. Веру, созданную чудесами, кровью и воскресением из мертвых, он хотел достроить газетами, брошюрами и учреждением политических обществ. Я никогда не разделял его мнений и даже в то время, когда особенно им интересовался, я избегал личных с ним отношений».