Когда я начал писать, я еще не знал...
Начну с парафразы замечательного цикла стихов Томаша Ружицкого из книги «Колонии»: когда я начал писать, я еще не знал, что меня будут спрашивать, зачем я это делаю, а я, хоть и занимаюсь этим много лет, по‑прежнему не буду знать, что ответить. И, может быть, поэтому я продолжаю писать, ибо существует нечто, заставляющее человека заниматься каким‑то творчеством или попросту тянуться к нему, и это «нечто» наверняка содержит попытку понять самого себя, узнать некую правду о себе и об окружающем нас мире. Стихосложение, то есть использование слов весьма изысканным и специфическим образом, иногда позволяет открыть то, что — по словам Ружевича — заслоняет жизнь. И это — необычайные минуты, стих тогда становится собственным откровением, эпифанией.
Я пишу, принимая во внимание все, что объединяет нас, людей, что связывает нас, когда мы говорим о каких‑то важных, если не самых главных для нас делах. В детстве я играл на скрипке и воспитывался в атмосфере классической музыки — сохранилась только любовь к музыке, я не сделался профессиональным скрипачом, играю редко, вообще почти не играю, но когда я сейчас гляжу на это, то начинаю понимать, что именно стихи, сначала изучаемые, а потом создаваемые самостоятельно, заменили мне скрипку. Правда, появление литературы не вытеснило музыку — она стала неизбежным и необходимым дополнением.
Я не принадлежу к числу поэтов, судорожно цепляющихся за действительность, хотя пользуюсь воображением лишь в той степени, в какой оно мне необходимо и не искажает той картины, которую янаблюдаю ихочу запечатлеть. Свои стихи я создаю, опираясь на свой опыт, переживания, воспоминания или на мысль, направленную в будущее.
«Эллипсис» — такое название носит моя дебютная книга, которая вышла в 2010 году после почти десяти лет поисков. Я бы никогда не опубликовал эту скромную книжечку, если бы не принявшие ее с энтузиазмом редакторы отделов поэзии тех журналов, в которые я посылал свои стихи. К моему изумлению, они неоднократно публиковались. Мнение этих редакторов оказалось решающим в издании этой удивительной книжечки. Петр Шевц в журнале «Новые книги» написал о ней: «Поэт выбирает недоговоренность и знак вопроса в заключении стихотворения, что по-человечески может означать: не знаю, хотел бы знать. Бещад не морализирует и не навязывается читателю, оставляет его (а также и себя) со стихотворением‑загадкой, которое надлежит дополнить собственной восприимчивостью и как бы наполнить красками этот карандашный набросок, позволить ему жить более полной жизнью. Итак, скромность в сочетании со зрелостью».
На самом деле мой дебютный томик был моментом признания в неведении, моментом крушения некоего мировоззрения, опровержения полуправд, за которые я судорожно цеплялся. Одновременно с завершением этой книги в моей жизни закончился некий дурной период. Было потрясающим, что стихи, написанные мной тогда, предсказывали то, что на самом деле неизбежно должно было случиться. «Эллипсис» в конце концов привел меня к опыту веры, в существовании которой я ранее не отдавал себе отчета.
Я также понял тогда, что литература возникает из жизни, однако из такой жизни, которая прожита честно и достойно. Кроме того, она — своего рода беседа. To, какой должна быть эта беседа, прежде всего зависит от ее инициатора, то есть от самого автора. Должен вам признаться, что, по моему скромному мнению, лучшие стихи — это такие, которые попросту в нас остаются, а позднее мы совершенно неожиданно начинаем говорить голосом прочитанного стихотворения, становимся более аутентичными по отношению к самим себе, более прямолинейными. В этом, между прочим, заключается тайна хорошей литературы — она не только помогает человеку увидеть самого себя, но и позволяет ему приблизиться к собственной человечности, что уже само по себе является делом исключительным.
Моя вторая книга стихов «Окрестности Герасы» целиком вырастает из библейской традиции. Действительность в «Окрестностях Герасы»многоуровневая, но по существу эти уровни связаны общей главной темой: поисками Бога и другого человека.
Поэтому можно выделить в книге действительность городка где-то на краю света, со своими сказками и легендами, для которого самое большое несчастье — некоторая психическая скованность. Ябы назвал это состояние своеобразной формой угнетения, носящего, возможно, духовный характер.
Другой мир, самостоятельно выступающий в «Окрестностях Герасы», — это события, связные с земной жизнью Иисуса Христа. Из Евангелий от Луки и Маркамы знаем, что у жителей Герасы была серьезная проблема. И когда Иисус появился в Герасе, эта проблема как бы сама искала столкновения с Ним. Так что же это была за проблема? К Иисусу там подбегает человек, спящий в могилах, потерявший здоровье от отчаяния, и это его отчаяние обладает такой силой, которую невозможно преодолеть. Оно опутывает его, а он все время вырывается, и этот бедный человек — можно сказать, воплощение беспомощности, хоть и бунтующей в нем, непокорной — начинает очень интересный диалог с Иисусом, задает Ему удивительный вопрос: «Что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего?» Иначе говоря, дает Ему понять, что между ними нет ничего общего. Дальнейший ход этой истории хорошо известен. Иисус освобождает человека от овладевшего им легиона бесов, а жители Герасы, увидев его сидящим рядом с Иисусом в полном здравии, дивятся этому. И их охватывает страх, и страх парализует их до такой степени, что они просят Иисуса немедленно удалиться. Что, конечно, Иисус и сделал.
В моем томике Гераса представляется местом, враждебнымБогу. Это то место, где Он явил Себя, Его действия все видели, однако Он там нежеланный гость. И поскольку Его не желают видеть, Он решает уйти, передав свою миссию чудесно исцеленному. Именно его Он просит пойти к своим землякам и рассказать им, что исцеление действительно совершил Бог.
Кроме того, можно понимать Герасу как то, что мы носим в себе. Нашей личной Герасой может быть все, что угодно, например, агрессивный характер, жадность, неумение прощать, склонность к поспешным оценкам других, иными словами все то, что просит Бога удалиться из Герасы. Более того, пример с бесноватым показывает, что если Бога в Герасе нет, то Его можно найти в ее окрестностях. Отсюда именно такое название книги. Однако самое главное — это встреча с Ним, каждодневный Его поиск. Потому что, как сказано в Евангелии, только в Его присутствии происходит полное разоблачение нашей личности. И,что интересно, только Он обладает силой изменить этот недобрый край и превратить в нечто совершенно новое, дать людям такую жизнь, о которой они уже забыли.
Я также убежден, что на литературу возложена особая ответственность за человека. Современный поэт — это очень часто некто совершенно анонимный, сопутствующий людям в их странствованиях по жизни, и в своих стихах он идентифицируется с ее трудами. А литература должна, напротив, радикально и прямо противиться всему, что человека деградирует, унижает и, в конечном счете, порабощает. Она не выполняет своей роли и, в сущности, становится бесполезной, если занимается только собой и заботится исключительно о собственной форме и о том, как она выглядит. В сборнике моих стихов «Арнион»есть маленькое стихотворение, говорящее о любви к человеку, которое называется «Напрасная любовь». О любви ведь можно красиво говорить, еще красивее писать, но если за этими заявлениями не последуют конкретные действия, то это никогда не будет аутентичным и может становиться предметом шуток и осмеяния. Ведь в нынешнем мире высмеиваются истинные ценности, о них не говорят и заменяют их ценностями фальшивыми. Поэтому риск велик. Из-за него решение пойти путем любви, высказаться в ее пользу становится сегодня все труднее и требует от человека немалой отваги. Но это вещи элементарные, с которых должен начинаться каждый день.
Последний сборник моих стихов «Похороны воробьев», изданный в 2017 году в Библиотеке «Топоса», подтверждает то, о чем я сегодня вам рассказывал. Воробьи — это маленькие, серые, невзрачные птички. И, казалось бы, сегодня они есть, а завтра никто о них и не вспомнит. Какое кому дело до серого воробушка? Однако две тысячи лет назад на земле появился Некто, рассказавший нам о еще неведомой нам сознательной любви и внимании, которые не обойдут никого, даже воробьев. Более того, Ему известно даже число волос на нашей голове. Он знает всё. Речь, конечно, идет об Иисусе и о великом Боге, Творце всего сущего, о котором Христос нам не только рассказал, но, прежде всего, явил Его нам. Таким, каков Он на самом деле. Так что эта книга — о внимании, направленном на других. Воробьи, понятное дело, — метафора нашей жизни, которая, как и жизнь этих маленьких созданий, кажется нам обыкновенной, серой, несмотря на множество блесток, и, прежде всего, преходящей, кратковременной. Люди исчезают так же, как воробьи. Однако Христос сказал, что ничто не пропадает и не исчезает без ведома всемогущего Бога: ни воробьи, ни люди. Ябы сказал, тем более — люди. Вследствие этого моя книга — о той действительности, которая маловажна, несущественна и остается в стороне. Достоевский написал когда-то, что здесь, на земле, все начинается и ничего не заканчивается. Похороны — это вовсе не конец. Жизнь продолжается дальше в иной, невообразимой форме. Возможно, поэтому во многих стихотворениях в этой книге происходит столкновение жизни со смертью, причем в результате именно жизнь одерживает победу, несмотря на зачастую трагические события. «Похороны воробьев» — это книга о великом присутствии, великой тайне и великой тишине.
Чеслав Милош в «Свидетельстве поэзии» задавал вопрос о том, возможна ли не‑эсхатологическая поэзия. «Это была бы поэзия, проявляющая безразличие к оси "прошлое — будущее" и к наиважнейшим понятиям, таким, как Спасение и Осуждение, Суд Божий, Царство Божие, цель Истории, то есть ко всему, что связывает время, предназначенное для одной жизни, со временем существования человечества... Возможно, унылость поэзии XX века проистекает из того, что образцы поэзии, которая родилась из "недоразумений между поэтом и большой семьей", противоречат натуре нашей цивилизации, сформированной Библией и поэтому в самом своем стержне эсхатологичной».
Когда я начал писать, я еще не знал, что это занятие в наивысшей степени сформирует мой характер, определит мою личность и сформирует меня как человека. Как поэта и писателя, конечно, тоже, но прежде всего как человека.
Поэтому легко заметить, что лирический герой моих стихов — это человек, находящийся в процессе важного разговора. Тот, кто ищет совета там, где, казалось бы, не стоит его искать. Со всей уверенностью он прежде всего становится перед самим собой, прежде всего сам для себя представляет тайну, и это направляет его на пути, ведущие — хотя и не всегда — к самому Создателю. После этой необыкновенной встречи он начинает замечать тех, на кого люди, как правило, не обращают внимания. Он отказывается от своей исключительности в пользу различий с другим человеком. Учится уважать людей. Вновь становится частью огромной человеческой семьи, от которой отдалился. Соглашается с этим. Желает быть одним из многих.
