Литва и Вильнюс, Милош и Венцлова: полилог
Автор строк, взятых в эпиграф (цит. по кн.: Георгий Ефремов. В начале — муравей. Избранные переводы из литовской поэзии. М.: Пробел-2000, 2012), в 1995 году вернулся из американского изгнания в родной Вильнюс. «Возвращения в Литву», общая книга Милоша и Венцловы, — свидетельства двух эпох: изгнания, где Литва была лишь «памятью о ней», и обретенного пути возврата. В дружбе двух поэтов, продолжавшейся почти 30 лет, до смерти старшего, — не только стихи и взаимные переводы (составляющие важную часть рецензируемой книги); едва ли не на первом месте была их общая родина.
Когда Томас привез известие, что дома, где я родился, нету,
Ни аллей, ни сбегавшего к берегу парка, ничего,
Мне приснился сон возврата. Счастливый. Яркий. И я летал.
Деревья были даже выше, чем как в детстве, они подросли за время, что уж не было их.
Утрата родимых околиц и родины,
Блужданье всю жизнь среди чуждых народов,
Да это ж
Всего лишь романтично, то есть выносимо.
Чеслав Милош. Особая тетрадь: Звезда Полынь.(Пер. мой)
«Томас привез известие»… В 1977 году Томас прибыл в Америку, в эмиграцию (формально не в эмиграцию, с советским паспортом, но гражданства его очень быстро лишили «за деятельность, несовместимую со званием советского гражданина»). Заметим, что приглашения из американских университетов были обеспечены ему стараниями Милоша (о чем и он, и Милош рассказывают в книге — в частности, приводится посвященная этому переписка Милоша с Ежи Гедройцем). Несколько внушительных приглашений, возможно, повлияли на принятое властями решение дилеммы: куда отправлять Томаса Венцлову, члена-учредителя Литовской Хельсинкской группы, — на Запад или на Восток?
Но еще в мае 1973 года Милош напечатал в «Культуре» свой перевод стихотворения Венцловы «Разговор зимой». В позднейшем (1979) послесловии «От переводчика» Милош, в частности, писал о встрече с Иосифом Бродским в Беркли, которая стала началом их дружбы:
Бродский рассказывал мне о Вильнюсе, в котором он однажды побывал и который считал самым культурным из городов в границах советского государства. Свое лестное мнение о литовцах он выразил достаточно типично для независимо мыслящих русских его покроя: «Литовцы — это самая хорошая нация в империи» [эти слова Милош приводит в польском переводе и в русском оригинале]. От него же я впервые услышал о молодом литовском поэте, особо ценимом в Вильнюсе, по имени Томас Венцлова, и о его сборнике стихов «Знак речи». Это было в окрестностях Рождества 1972 года. Вскоре мне удалось раздобыть ксерокс этой книги…
Правда, этот милошевский перевод стихов Томаса Венцловы так и остался единственным. В рецензируемой книге помещены еще его переводы стихов Казиса Боруты, о которых Венцлова упоминает в своем предисловии. За переводы Венцловы на польский после Милоша взялся (и, как всегда, с успехом) Станислав Баранчак, и одно стихотворение в его переводе нашло место в книге. Это посвященное Чеславу Милошу «Economiam insulae». И тут же мы находим перевод Венцловы из Милоша — знаменитое стихотворение «Który skrzywdziłeś…» (в моем переводе на русский — «Ты человека простого обидел…», существует еще несколько переводов).
Диалогом двух поэтов можно назвать всю книгу, включая и статью Венцловы памяти Милоша «Поэт обоих народов», известную читателям «Новой Польши» (и написанную по-польски), и ранее не публиковавшиеся выдержки из дневника Томаса. О дневнике автор пишет:
Дневник я веду уже лет пятьдесят, причем стараюсь писать каждый день. Он главным образом фактографичен. <…>
Многие записи в дневнике касаются Чеслава Милоша. Привожу часть их за последние восемь лет жизни поэта, между смертью Иосифа Бродского (январь 1996) и похоронами самого Милоша (август 2004). Мы виделись не слишком часто, живя на противоположных побережьях Америки, но звонили друг другу, иногда встречались в Вильнюсе, Кракове или еще где-нибудь. Большинство слов Милоша я записывал в дневнике по-польски, хотя веду его по-литовски…
Да, со смерти Бродского и прощания с ним в Нью-Йорке эти записи начинаются, но имя его возвращается и дальше — дружба втроем так и не окончилась. Вот Милош и Венцлова встречаются в Вильнюсе, где участвуют в большом вечере памяти русского поэта (июль 1996). А вот встреча в Варшаве, на конгрессе ПЕН-Клуба. Вечером в гостинице (16 июня 1998) Томас показывает Милошу литовскую книгу стихов Бродского с его рисунками. Глядя на один из них, Милош говорит: «Эта рыба похожа на Пушкина и Бродского одновременно». (Отвлекаясь от Бродского, отмечу сказанное в тот же вечер Милошем «Да конечно же!» в ответ на вопрос Венцловы, правда ли, что он считает Юзефа Мацкевича самым умным поляком всех времен.) И снова Вильнюс, 2 октября 2000, открытие мемориальной доски на доме, где останавливался Бродский в свой приезд.
Литва, как мы видим в дневнике, нередко становится темой их разговоров: литовский и польский тип религиозности, литовский и польский (увы!) национализм. Но Литва — и тема их публичных выступлений, как, например, приведенная в книге статья Милоша «О польско-литовском конфликте» (1988, русский перевод см. в моей книге «Мой Милош»). Самый знаменитый и хорошо известный русскому читателю пример прямого публичного диалога — это, конечно, «Разговоры о Вильнюсе», напечатанные в парижской «Культуре», переведенные на русский А.Израилевич под заглавием «Вильнюс как форма духовной жизни». Этот текст, напечатанный в журнале «Старое литературное обозрение» — 2001. № 1 (277) — много раз воспроизведен в интернете. Отметим, что в том же номере журнала, раздел которого озаглавлен «Чеслав Милош — Томас Венцлова: Диалог о Восточной Европе», мы находим по-русски один текст, вошедший в рецензируемую книгу, — статью Томаса Венцловы «Отчаяние и благодать» (переводчик не указан, и не исключено, что перевел ее на русский сам автор).
Эта статья начинается словами:
Да простит меня читатель, если я начну разговор о Чеславе Милоше с личных воспоминаний. Мне случилось прожить почти всю сознательную жизнь в том городе, где Милош провел молодость и стал поэтом. Мы даже кончили — с разницей в четверть столетия — один и тот же университет: он был польским, позднее — литовским и советизированным, но сохранились его здания, а вместе с ними тот запах традиции, который, как ни странно, иногда переживает все исторические катастрофы. Сам город — один из прекраснейших, а то и прекраснейший в Восточной Европе. Милош назвал его «городом облаков, имеющих сходство с барочной архитектурой, и барочной архитектуры, подобной сгустившимся облакам». Холмы там почти такие же, как в Беркли, где Милош сейчас живет и работает, но они зеленее и влажнее. У города три имени: литовцы называют его Вильнюс (Vilnius), поляки Вильно (Wilno), русские раньше называли Вильна (Vilna).
Этому городу Томас Венцлова посвятил отдельную книгу. Вышедшая уже на нескольких языках, она наконец появилась и по-русски, в отличном переводе Марии Чепайтите.
Тут я не могу не сказать, что своей любовью к этому городу я обязана Томасу. Прибыв автостопом в Вильнюс в четыре часа утра (начало июня 1967), я позвонила Томасу, безжалостно его разбудив, и несколько часов он показывал мне город на рассвете: на такси мы поднялись на Крестовую гору, пешком исходили университетские дворики… А когда стало совсем светло, приземлились в каком-то кафе. (В кафе мы сидели и почти десять лет спустя — в феврале 1977-го, в Париже. И в какой-то момент Томас почти неуверенно спросил меня: «А правда, Париж похож на Вильнюс?» — и я радостно подтвердила.)
Книга Томаса Венцловы «Вильнюс» — это, конечно, нечто большее, чем прогулка по городу на рассвете, даже нечто большее, чем просто путеводитель (кстати, путеводитель по Вильнюсу Венцловы тоже существует на многих языках). Это и история города — «in civitate nostra Vilna» поставлено на первом письме Гедимина (1323), когда «ни на одной карте такого города еще не было». И «истории» внутри этой истории. И его топография и архитектура:
…сеть улиц осталась чисто средневековой. Всё тут тесно, хаотично и замкнуто… Если улица прямее других, она обязательно идет в гору, а если она лежит на плоскости, то остается кривой — стоя в одном конце улицы, никогда не увидишь другого. Мощеные камнем изгибы часто бывают пустыми, как на картинах Кирико или Бюффе, но без их неуютной геометрии. <…> Узкие тротуары, укромные ниши в стенах, волнистые поверхности, ренессансные аркады, тихие скромные костелы, такие, как св. Николай или костел добрых братьев — бонифратров, порою сочетания грандиозных массивов, таких, как Доминиканский костел с его монастырем, всё это напоминает города Италии или Далмации, а иногда и Прагу. <…>
Архитектура формирует пространство, а пространство формирует человеческую жизнь и самих людей. Вильнюс — контрастный, очень театральный город; его «бесчисленные ангелы на кровлях бесчисленных костелов», упомянутые Иосифом Бродским, видны на фронтонах, еще больше их в алтарях, все они живо жестикулируют, составляют группы и мизансцены, иногда кажется, что между них затесались и настоящие небесные посланники.
И, конечно, вкрапленные в текст личные воспоминания: об университете, о созревавших среди молодежи («поколения 56-го года», по определению Бродского) антикоммунистических настроениях.
Всё, что было дальше, было нашей частной войной с режимом, иногда не очень заметной, иногда обостряющейся.
И далее Томас рассказывает о создании Литовской Хельсинкской группы — третьей после Московской и Украинской. Но и там, где нет прямых воспоминаний, мы наталкиваемся на личный взгляд нашего современника:
Осенью 1823 года Мицкевич и его друзья оказались в тюрьме — бывшем храме униатов у самых Остробрамских ворот. Это заключение пошло на пользу мировой литературе, как позже заключение Достоевского или Солженицына.
И, разумеется, несколько страниц посвящены Милошу и его окружению:
Городу было суждено еще раз вырастить поэта обоих народов, который стал связующим звеном между литовцами и поляками, так же, как Мицкевич. <…>
В Вильнюсе двадцатого века Милош чувствовал себя почти филоматом, только бунтовал он не против царской России, а против провинциального духа и официальной идеологии. <…> При этом Милош проникся идеями крайовцев и стал их сторонником, со временем даже начал называть себя последним гражданином Великого княжества.
Хочу закончить свою рецензию (ибо пора закругляться, а то обе книги можно цитировать до бесконечности) цитатой из вышеупомянутого номера «Старого литературного обозрения», из статьи Сергиуша Стерны-Ваховяка «Фигуры времени» (сокр. пер. с польского Бориса Горобца):
«Дорогой Томас! Два поэта, литовец и поляк, выросли в одном и том же городе. Пожалуй, этого достаточно, чтобы они беседовали о своем городе — даже в печати». Это слова из прекрасного очерка «К Томасу Венцлове», которыми вильнюсский земляк, Чеслав Милош, приветствовал Венцлову в Беркли в 1978 году. Тогда же Венцлова поименовал творчество Милоша, в частности, его поэму «Где солнце восходит и куда исчезает» (1974), полилогом культур. <…> В качестве неологизма «полилог культур» может быть отнесен и к самому Милошу — почитателю поликультурности, полиэтничности, любителю словесности, филологу — с его тягой к разнородным, многословарным, полифоничным логосам. Прошли годы, и ныне можно подтверждать и множить доказательства того, что полилогом стал и сам Венцлова.
Томас Венцлова. Вильнюс: город в Европе.
Пер. с литовского Марии Чепайтите.
СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 2012. (Studia Europea).
