10.08.2022

«Наверно, правильнее было бы переводить стихи Спевака не мне, а Наталье Астафьевой».

70.

Цитируя перводы Астафьевой из Ивашкевича и Посвятовской, я забежал уже и в книгу Ивашкевича «Ксении и элегии» 1970 года. К этому времени я и сам уже переводил Ивашкевича. Я увлекся Ивашкевичем по выходе его книги «Круглый год» (1967). Книга скомпонована по музыкальному принципу (достаточно напомнить цикл Чайковского и оратории под тем же названием композиторов XVIII века), но меня она привлекала в первый момент не столько музыкой, сколько живописью. И явным присутствием в ней воспоминаний о русской художественной культуре 1910-х. Для меня лично этот период был не «серебряным веком» (который сейчас так опошлили), а важным временем юности моего отца, началом его становления как будущего живописца. После кончины отца весной 1971-го мы с братом обнаружим и прочтем его юношеский дневник 1913—15 годов; теперь он опубликован, в «Звезде», 1997, №6 (правда, с большими купюрами, они касаются личных, семейных, бытовых страниц). До этого я знал лишь отрывочные рассказы отца о том времени.

Первый цикл Ивашкевича, привлекший меня, — «Купанье коней». Мне почудились в этом цикле переклички с купаньями коней Петрова-Водкина, учителя моего отца. Я ошибался. У Ивашкевича ассоциации были совсем другие, даже его ассоциации из области живописи (не говоря уже о его личных воспоминаниях о каникулах лета 1911 года, проведенного в Бышевах). Но именно эта моя ошибка позволила мне так глубоко вжиться в стихи этого цикла. Так тоже бывает. А в том, что этот цикл связан с русской художественной культурой начала века, я не ошибался. И как я обрадовался, встретив немецкое слово «aufschwung» («взлет»), название четвертой части этого цикла Ивашкевича, в одном из писем Врубеля. Третья и четвертая части цикла были напечатаны в сборнике «Современная польская поэзия» в 1971-м, весь цикл — в трехжанровом однотомнике Ивашкевича «Избранное» в 1973-м. Третью, хореическую часть цикла — «Я коней в реке купаю...» — я несколько раз читал на вечерах, начиная с вечера летом 1969 года в Большом зале ЦДЛ, когда приезжал и сам Ивашкевич и сидел на сцене и слушал. Позже я приблизил реалии этой строки к тому, что вспомнилось самому Ивашкевичу — «Я коней в прудах купаю...». (А купанье коней, вернее, коня именно в реке — это мое личное воспоминание о сибирском селе Емуртла, где я жил в годы войны, где совхозный конюх-старик купал каждое утро именно в реке, возле дома, в котором мы жили, совхозного коня-производителя вороного красавца Казбека, а отец мой, любивший лошадей, как все русские живописцы, а уж особенно его учитель Петров-Водкин, рисовал с натуры это купанье коня. Один из тех рисунков хранится у моего брата в Ленинграде).

71.

В конце декабря 1967 года умер Ян Спевак. Известие об этом пришло сразу же, под Новый год. Буквально сразу же это известие толкнуло меня переводить его стихи. Спевак — далекий мне поэт. Но я успел, оказывается, полюбить его как человека. И скорбел о его смерти. И упорно, с трудом продирался через колючие джунгли, не впускающие меня в его мироощущение, в его поэтику. Многие мои переводы так и остались в набросках. А несколько переводов удачных я не стал публиковать (не включил их и в наш двухтомник-2000) потому, что эти его стихи, по преимуществу — светлые, не создавали его образ, каким он виделся мне, образ поэта темного, выражающего темные силы в природе и в человеке, темные в обоих смыслах: и силы недобрые, и силы непознанные или непознаваемые.

Темной оставалась и биография Спевака. Я не знал маршруты его странствий по России. А ведь он, едва ли не единственный из польских поэтов, иногда отождествляет себя с Россией, пишет о России как о своей стране, хотя стране — повторю лейтмотив этой главки — темной, то есть и недоброй и непознанной.

В стихотворении «Поговорим о рыбе!..», которое привлекло меня одно из первых, я так и не знаю, о какой реке говорит Спевак, когда описывает:

<...> У бабы на барже кипит похлебка,

вода за бортом дышит хрипло,

течет живым потоком чешуя.

Весь берег сплошь завален рыбой...

Я, переводя эти строки, вспоминал Обь лета 1955 года, работу в экспедиции, которая была одновременно моей преддипломной практикой, тамошние рыбацкие артели, рыбаков и рыбачек, и самое рыбу: рыбу на берегу и рыбу в местных чайных, где были баснословно дешевы и любая уха, и любые рыбные вторые блюда. Наверняка у Спевака описана совсем не Обь, а другая река, может быть, низовья Волги или еще какие-то иные места. Но в этом стихотворении мне удалось увидеть все, что он видел, почувствовать все, что он чувствовал, в том числе неприязнь к тому гурману, который смакует эту рыбу где-то далеко от всей этой адовой рыбацкой аретельной работы, от всех преисподних реальной жизни. Спевак писал именно о преисподних жизни ХХ века, о преисподних сознания современного человека. Писал и о преисподних самого естества.

Наверно, правильнее было бы переводить стихи Спевака не мне, а Наталье Астафьевой. Его виденью мира многое отвечает в ее поэзии. Как в этом, например, ее стихотворении, которое было выброшено издательством из ее книги «В ритме природы» в 1977-м и опубликовано лишь семнадцать лет спустя:

Какие темные дела,

какие темные печали

наш мир с младенчества качали,

что весь он корчится от зла,

Что нет на нем живого места —

весь больно он прошит до дна.

Что ночь весенняя полна

наивных радостей злодейства.

Мир первозданной простоты,

где людоеды непорочны,

и где глядят младенцев проще

морские гады из воды.

Нечто похожее мог бы написать и Спевак. И даже слово «жрут», которое автоматический компьютерный редактор подчеркнул волнистой зеленой чертой, видимо, как «нелитературное», мелькает в стихаха Спевака («Вижу снег аж по уши. Белые халаты дымят. // Ну, бородат же я. Ковыляю с палкой. Хочу нажраться...». Или даже такое: «...Едим из общей миски, // глядя друг другу на ложки. // Жратву мы где-то грабанули...»). Правда, Астафьева несколько гармоничнее, чем Спевак, ее «морские гады», хотя и напоминают «чудищ мезозоя» в других ее стихах, но восходят, наверно, к морским гадам в пушкинском «Пророке». Спевак же скорее возвращался к самим ветхозаветным пророкам, жестким, как люди древности. А еще отличает Астафьеву от Спевака женская жалось и сочувствие к боли и страданию, даже к боли и страданию самого зла.

При копировании материалов необходимо указать следующее:
Источник: Британишский В. «Наверно, правильнее было бы переводить стихи Спевака не мне, а Наталье Астафьевой». // Читальный зал, polskayaliteratura.eu, 2022

Примечания

    Смотри также:

    Loading...