Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве | Книга десятая: «ЭМИГРАЦИЯ. ЯЦЕК»
Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве
Шляхетская история 1811—1812 годов в двенадцати книгах стихами
Книга десятая
ЭМИГРАЦИЯ. ЯЦЕК
Содержание:
Совещание, на котором обсуждается судьба победителей. — Переговоры с Рыковым. — Прощание. — Важное открытие. — Надежда.
Под утро редкие парили облака,
Как птицы черные. Придя издалека,
Они рассеялись, потом слились друг с другом
И, распростертые над западом и югом,
Явились тучею. Воздушная струя
Из тучи вырвала лохматые края,
И та, подверженная странным переменам,
За солнцем следовала с непонятным креном
Подобно парусу, который рос и рос
10 И, набухающий, ветра с собою нес.
В зловещей тишине был слышен каждый шорох,
А воздух вздрагивал и цепенел в просторах.
Колосья, золотом шумевшие вдали
И опадавшие волною до земли,
Внезапно замерли — ни трепета, ни взмаха,
Лишь ощетинились в бессилии от страха.
А ивы вдоль дорог, меж тропок тополя,
Как сонмы плакальщиц, забредшие в поля
И над могилами там бившие поклоны,
20 В ветрах мотавшие косой посеребренной,
Стояли в немощи, утратив свой порыв
И Ниобеями скорбящими застыв.
Осина лишь дрожит, должно быть, от озноба.
Стадам пора домой. Но нынче день особый:
Они, как дикие, бегут без пастуха.
В хлева! В телятники! Там их спасет стреха.
Бык землю разрывал копытами и рогом,
Зловещий рык его катился по разлогам.
Корова, круглый глаз уставя в небеса,
30 Вздыхала жалобно в ответ на чудеса.
Хряк в отдалении метался, прыгал, трясся,
Хлеб из снопов хватал и думал, что запасся.
Все птицы скрылись в лес, под крышу — кто куда.
Вороны важные лишь ходят вдоль пруда,
Ступают медленно, взирая черным оком
На тучи черные, идущие потоком.
Язык стоит торчком, знать, высохла гортань,
Поводят крыльями, ждут ливня — грянь, мол, грянь!
Но нет, пугаются: взмывают круче, круче,
40 За тучей тянутся как бы живою тучей.
Одна лишь ласточка без страха, как стрела,
Пронзает облако движением крыла
И камнем падает.
Не в миг ли тот же самый
Вблизи кровавая заканчивалась драма?
Тот, кто остался жив, спешит уйти под кров.
Где люди бой вели, там будет бой ветров —
Стихии схватятся.
Меж тем на западе, под золотом заката,
Земля красна, желта и пятнами разъята.
50 А туча по небу раскинулась, как сеть:
Должно быть, солнцем ей хотелось овладеть,
Которое еще над западом висело.
Шли вихри понизу со свистом то и дело,
И капли сыпали из налетавшей мглы.
Как льдинки, были те прозрачны и светлы.
Внезапно вихря два, соединясь в колеса,
Борьбу затеяли и ринулись с откоса,
В пруду барахтались, кипя на самом дне,
Вращались на лугах, крутились по стерне,
60 Ломали вербочки и шли по окоему,
Надергав из снопов, как волосы, солому,
Смешав ее с травой курчавой на лугу,
Визжали, падали, хрипя, на берегу.
Вот к пашне бросились, но третий брат в середке
Вознесся: вихрь-гигант с землею в черной глотке.
Подобье пирамид! Он крутит лбом песок
И в очи звездам прах швыряет, мечет с ног.
Трубу огромную вращая над округой,
Вещает бурю он с победною натугой.
70 Листва, вода и пыль пошли, как полоса,
Гремя и ухая, ударили в леса,
И вихри прежние, забыв уже о визге,
Ревут медведями.
А брызги-то, а брызги
Дробятся, мечутся! Гром! В струи все слилось.
И струи, струнами натянутыми вкось,
Меж небом и землей висят в раскатах гула.
Вот водопадами уже с небес хлестнуло.
Ночь в небесах черна, черна и над землей,
Однако ураган чернее тьмы ночной.
80 Но вдруг в разрыве туч возник, как в амбразуре,
Лик ослепительнее солнца: ангел бури
Мелькнул и, саваном накрытый, вновь исчез,
Смыкая с грохотом пролом среди небес.
И снова дождь хлестнул, наверно, ждал он знака.
Непроницаемой была стена из мрака.
Все стихло, кажется, уснул за тучей гром.
Нет, вновь разбуженный, он плюнул вновь дождем.
Все ж буря улеглась, и ливень стал потише.
Шумят деревья лишь без устали над крышей.
90 Но ветер все-таки не зря побушевал,
Мосты над речкою повсюду посрывал.
Дороги залиты, и буйных вод свирепость
Внезапно дом Судьи преобразила в крепость,
И о случившемся не ведали пока
Соседи праздные, не то наверняка
Беда для шляхтичей была бы велика.
Меж тем настаивал ксендз Робак на совете.
Лежал он раненый и бледный в кабинете.
Хотя осунулся, хотя бинты в крови,
100 Но Подкомория и Ключника зови,
Пусть будет приведен к тому же и Никита.
Еще?.. Пусть наглухо для прочих дверь закрыта.
В переговорах час, наверное, прошел.
И что же, кошелек с дукатами на стол
Швыряет капитан, проговорив с укором:
«Любого русского считаете вы вором.
Но вас с Никитою Никитичем свела
Судьба, вы с Рыковым имеете дела.
Он носит три креста. Пустые ль это бляхи?
110 Медалей восемь штук. Прикиньте сами, ляхи:
За штурм Очакова, за взятый Измаил,
В Прейсиш-Эйлау
Имеется в виду местность, известная также под названием «Прусское Эйлау». [1] я был, под Нови в бой ходил,Потом с Корсаковым я отступал за Цюрих,
И шпагой золотой был награжден в тех бурях.
Суворов сам хвалил три раза, дважды — царь,
И поощрения четыре было встарь.
Всё, всё в приказах есть...»
«Да ты послушай, Рыков,
Отсюда ты уйдешь, беду на нас накликав, —
Ксендз крикнул. — Обещал ты все уладить нам,
120 Дал слово честное!»
«Дал? Ну и снова дам.
Ну объясните мне, какая будет прибыль
От вашей гибели? На что мне ваша гибель?
Я, ляхи, вас люблю. Вы в пьянке хороши,
Шутить умеете и бьетесь от души.
У нас пословицы: „Кто взял сегодня вожжи,
Тот завтра в хомуте”; „Не вышел нынче рожей,
Стал завтра барином”; „Кто бил, тот будет бит”.
Эх, жизнь солдатская... Разгром нас не гневит.
Эх, кровь пролитая... Вот вспомнился Очаков...
130 А бой под Цюрихом? Мы гибли, не заплакав.
Я роту потерял — таков был Аустерлиц.
Сержантом ранее — весь взвод у Рацлавиц.
Костюшко косами кромсал нас как попало,
А в Матеёвицах Костюшке перепало.
Я заколол штыком двух шляхтичей в бою.
Один шел впереди, подняв косу свою.
То Мокроновский был. Оттяпал, как секирой,
С зажженным фитилем он руку канонира.
Отчизна... Ляхи... Эх... Я вас пойму, но царь
140 Велит нам воевать, вот и выходит — жарь!
Пожалуй, лучше бы: для ляхов только Польша,
Для москалей — Москва. Чего желать нам больше?»
Судья ответствует: «Достойный человек,
Мы обижать тебя не чаяли вовек.
Тебя округа чтит. Где жил ты на постое,
Там хвалят Рыкова. Что этот дар? Пустое...
Ведь ты же небогат. Собрали горсть монет.
Обидеть воина?.. Мы не хотели, нет».
«Ах, — Рыков простонал, — я потерял всю роту...
150 Где егеря мои? Плут... Здесь не без просчету.
Виновен. Отвечать ему перед царем.
Дукаты... Не хочу. Мы взяток не берем.
Есть жалование. Мне хватит на покупки.
На пунш останется и на табак для трубки.
Я, ляхи, вас люблю, я с вами ем и пью,
Гуляю, веселюсь. Я слово вам даю:
Начнется следствие, замолвлю там словечко,
Скажу: нечаянно произошла осечка.
Мы были здесь в гостях и выпили чуток,
160 Плясали, спорили, шутили кто как мог.
А Плут команду дал случайно батальону:
„Огонь!” Ну и пошло. Как тут не быть урону?
Судья, чиновников, пожалуйста, подмажь.
Пусть водят перьями. А этот шляхтич ваш...
Вот этот, что с мечом... Я говорил с ним тоже.
Придется встретиться вам всем с Майором позже.
Ведь он погубит вас. Хитер он, крючкотвор.
Я что? Я — капитан. А он что? Он — майор.
Заткните пасть ему заранее банкнотом.
170 Пан шляхтич, слушай-ка, ты, по моим расчетам,
Уже с ним виделся. Потолковали вы?
Погладил Ключник плешь, движеньем головы
И вздохом дав понять, что решена задача.
«Договоритесь с ним, нет выхода иначе, —
Никита напирал. — Иль спор меж вами шел?»
Жест неожиданный Гервазий произвел.
Не пальцем ли большим так часом давят что-то?
Потом махнул рукой, болтать, мол, неохота.
Сказал лишь: «Ножичком клянусь, своим мечом,
180 Майор нам более не повредит ни в чем».
Тряхнул ладонями, и хрустнуло в суставах.
Не тайну ль выронил из этих рук кровавых?
Все тотчас поняли его зловещий жест,
Те к стульям приросли, те повскакали с мест,
Все изумление с трудом превозмогали.
Переглянулись. «Да, драл волк, и волка драли, —
Никита произнес. — Тут нет моей вины», —
Судья сказал: — «Судьба! А впрочем, все грешны».
А Подкоморий рек: «Requiescat in pace!»
Да почиет с миром! (лат.) [2]
190 Ксендз на подушках сел. Как в этом разобраться?
Взгляд на Гервазия метнул и произнес:
«Грех безоружного убить. Велел Христос
Прощать врагам своим. И на пороге ада
Тебе за этот грех еще ответить надо.
Есть исключение: кто нечто совершил
Pro publico bono
Ради общественного блага (лат.) [3], тот, значит, не грешил».Гервазий головой покачивал склоненной,
Моргая, повторял: «Я pro publico bono!»
И Плут с тех пор исчез, как в воду канул Плут.
200 На следующий день искали там и тут,
Была обещана награда хоть за тело.
Но не подвинулось, однако, это дело.
Был слух таинственный, шла всякая молва,
Соображения. Но всё слова, слова...
Спроси Гервазия, он, в думы погруженный,
Насупясь, пробурчит: «Pro… pro publico bono».
Знал Войский, кажется. Но скрытны старики.
Молчать поклялся он до гробовой доски.
Никита прочь ушел, а Войский в ту же пору
210 Велел всех шляхтичей собрать для разговору.
И Подкоморий так сказал им: «Братья, нам
Благоприятствовал Господь, но вышел срам.
На поражение виктория похожа.
Бой не ко времени, а рассудить построже,
Так все проштрафились. Ксендз Робак виноват,
Он взбудоражил нас, и Ключник невпопад
Подначил шляхтичей, те вспыхнули, как порох.
Война с Россиею не скоро. Жить в раздорах
С властями — быть в тюрьме. Чем можно здесь помочь?
220 Раз воевали вы, бежать вам надо прочь.
Кропитель, уходи, ты был здесь самый прыткий,
Тадеуш, собирай скорей свои пожитки.
Вы, Бритва с Лейкою — за Неман! Вас там ждут.
Есть войско в Герцогстве. Мы скажем всем, что Плут
Велел, разгневавшись, стрелять своей пехоте.
Стреляли вы в ответ. Бежав, вы нас спасете.
Весною, может быть, домой вас позову,
Заря освобождения зальет Литву.
Мы как изгнанников вас тайно провожаем,
230 Как избавителей вас встретим целым краем.
Судья вам соберет сейчас что надо в путь.
А я вам денег дам. Уж это как-нибудь».
Почувствовали все: прав трижды Подкоморий.
Еще бы, если ты с царем российским в ссоре,
То открываются тебе лишь два пути:
Сражаться до конца или в Сибирь идти...
Переглянулись все безмолвно и с печалью,
Издали вздох, кивнув. И вот пахнуло далью.
Поляк, я вам скажу, он тем и знаменит,
240 Что жизни более свою Отчизну чтит.
Попробуй и пошли его в чужие страны,
Он будет все терпеть: и голод постоянный,
И унижения, не сбросит тяжких пут,
Пока Отечеству угоден этот труд.
Сказали шляхтичи, что в путь уже готовы,
И лишь у Бухмана проект родился новый.
Предусмотрительно он в битву не полез,
Зато выказывал живейший интерес
К дискуссии, твердя, что хороша идея,
250 Ее бы лишь развить, о будущем радея,
Создать комиссию, чтобы совместно с нею
Об эмиграции составить манифест
И, цели уточнив, произвести отъезд.
Но времени, увы, на это не хватало,
Вся шляхта бегала, кричала, клокотала,
Спешили многие сесть на коней внизу.
Судья Тадеуша меж тем подвел к ксендзу:
«Reverendissime, делюсь с тобою тайной, —
Сказал он, — я вчера проник в нее случайно.
260 Тадеуш в Зосеньку, я выяснил, влюблен.
Посватается к ней перед отъездом он.
Я с Телименою уладил это дело.
Любовь, по-моему, и Зосеньку задела.
Поскольку вряд ли их успеем повенчать,
То с обручением я предложу начать.
Сам знаешь хорошо: у юношей в дороге
И искушения бывают, и тревоги.
Но на кольцо взглянул и вспомнил: ты жених,
Поуспокоился, глядишь, и поутих,
270 Неблагородное желание остыло.
Да, обручальное кольцо — большая сила.
Как Марту я любил! Минуло тридцать лет
С тех пор, как получил от девушки ответ,
И нас помолвили. Но волею Господней
Лишился счастья я. Что было благородней,
Красивее ее? Дочь друга моего,
Дочь Войского... Увы, не свадьбы торжество,
А гроб — ее удел. С тех пор едва лишь гляну
На обручальное кольцо, как снова рану
280 Я в сердце чувствую, и перед взором вновь
Она является. Судьбе не прекословь!
Нам было не дано натешиться друг другом.
Вдовцом я сделался, еще не став супругом,
Хотя у Войского есть и другая дочь,
Как Марта милая — такая же точь-в-точь...»
Он на кольцо глядел, и слезы набегали.
Смахнул поспешно их, не в силах скрыть печали.
«Что ж, — повторил Судья, — давай их обручим.
Согласна девушка. Все дело лишь за ним».
290 Тадеуш подскочил: «Спасибо, милый дядя!
Ты ради моего успеха, счастья ради
Все это делаешь... Мне не забыть вовек.
И вот счастливейший я был бы человек,
Когда б помолвкою был нынче связан с Зосей,
Знал, что поженимся. Но мне в таком вопросе...
Но тут причины есть, причем они важны...
Нет, мы не можем быть сейчас обручены.
Не надо спрашивать! И если Зося все же
Меня согласна ждать, посватаюсь я позже.
300 Быть может, верностью взаимность заслужу,
Быть может, прискачу к родному рубежу
Со славой бранною, хоть с малою толикой...
Тогда я, дядюшка, приду с мольбой великой
И перед Зосею не поднимусь с колен,
Пока... Ах, тысячи возможны перемен!
Уйду надолго я, забыт я буду всеми,
Кого-то Зосенька полюбит в это время,
Но будет связана помолвкой. Хорошо ль
И благородно ли так причинить ей боль?»
310 Сказал, и две слезы — подобие жемчужин —
Сверкнули... Нужен ли еще тут довод, нужен?
Из глаз синеющих они наискосок
Упали медленно, едва коснувшись щек.
А Зося между тем сквозь щелочку в алькове
Следила, слушала... Ах, это было внове!
Как откровенно он признался в чувстве к ней,
И сердце девушки стучало все сильней.
А эти две слезы... Она затрепетала,
Хоть было не понять ей с самого начала:
320 Влюблен, а сам бежит. Зачем стремится вдаль?
Зачем торопится? Разлука, боль, печаль...
Он любит! В первый раз она из уст мужчины
Такое слышала. И образок старинный
Сняла с алтарика — то Геновефы лик.
Ковчежец забрала. Хоть, правда, невелик,
Но в нем реликвия для сыновей и дочек —
С плаща Иосифа святого лоскуточек.
При обручении подарка лучше нет.
С дарами этими шагнула в кабинет.
330 «Ты покидаешь нас? — Тадеуша спросила. —
Возьми реликвии. Великая в них сила.
На шею образок, как ладанку, повесь.
А вот ковчежец мой. Лоскут нетленный здесь.
Пускай тебя хранят, носи с собою всюду.
А я... а я в Литве ждать возвращенья буду».
Она потупилась. Как васильки, глаза.
С ресничек капала вслед за слезой слеза.
Катились на ковер, подобные алмазам.
Она зажмурилась и как-то сжалась разом.
340 Он руки целовал, подхватывал дары.
«Ах, панна Зофья, я... с тобою до поры
Прощаюсь... Помолись за встречу. Пусть разлука...»
Не мог он более произнести ни звука.
Тут с Телименою вошел внезапно Граф.
Он так растрогался, все это увидав,
Что молвил спутнице: «О сколько в этом вящей
Я вижу простоты и красоты манящей.
Дух воина — корабль, пастушки дух — ладья,
Их буря разлучит, размечет их струя.
350 Сердца расстанутся, но чувства все острее.
Движенье времени, как ветер: свирипея,
Идет над свечкою и гасит на лету,
Но пламя от костра взметает в высоту.
Таков я: чтоб любить, мне расстоянья надо.
Соплица, друг, я мнил, ты мне в любви — преграда,
Соперник. В этом был источник наших ссор.
Я шпагу обнажал, теперь я длань простер.
Подстроил сам себе, признаться, я ловушку:
Влюбился в нимфу я, ты предпочел пастушку.
360 Пусть каждый боль своих надуманных обид
Противу недруга железом обратит.
Мы в состязание вступаем, но иначе:
Пусть первый приз тому, кому в бою удача.
Мы покидаем дев, в которых влюблены.
Нас меч и дротик ждут — орудия войны.
Наш дух... Он бой ведет с разлукою и горем,
Но длань... Не ею ли мы недруга поборем?» —
На Телимену он глядит, ответа ждет,
Та в изумлении приоткрывает рот.
370 «Мой милый Граф, — Судья вмешался, — что за спешка?
Сиди в имении. Арест, доносы, слежка
Лишь бедным шляхтичам опасны. Им беда.
Ты выпутаешься из трудностей всегда.
Богач и знатного еще к тому же рода,
Ты половиною откупишься дохода».
— «Нет, нет! — Воскликнул Граф. — Нет, нрав мой не таков,
Не для идиллии я создан, для боев.
Могу ль противиться великому желанью?
Пусть буду сердцем нищ, я буду славен дланью».
380 Тут Телимена вдруг: «Кому ж запрещено
И славу, и любовь соединить в одно?»
Ей Граф: «Я внутренний услышал голос ныне,
Он звал меня идти и биться на чужбине.
В честь Телимены я сегодня бы зажег
На брачном алтаре огонь свой, но божок,
Но Гименей сбежал — Тадеуша боится:
Венок свой свадебный отбросил прочь Соплица.
Вот для меня пример! Не вызов ли судьбе?
Я так же, как и он, кровавой рад борьбе
390 И жажду нового. Достойней нет урока!
Звонил звончее ли мой меч в Бирбанте-рокка?
Хочу, чтоб Польша вся сумела услыхать!» —
Сжимает бешено оружья рукоять.
«Что ж, — Робак отвечал, — желанье это свято:
Ты роту снаряди, ты человек богатый.
Потоцкий, например, Влодзимеж, миллион
На войско жертвовал. (Француз был удивлен).
У Доминика же, замечу, Радзивилла
На конных два полка имущества хватило.
400 Достанет в Герцогстве солдат, да вот беда:
Нет денег. Поезжай сегодня же туда».
У Телимены взор туманится в печали:
«Тебя, о рыцарь мой, я удержу едва ли.
Прошу о малом лишь: когда пойдешь на брань,
Ты с благосклонностью на мой подарок глянь!
(Кокарду сделала, сорвав с корсажа ленту —
Жест соответствовал великому моменту).
Ты с этой лентою, подняв свой славный меч,
Пройдешь дым сернистый, и пули, и картечь.
410 Когда прославишься, когда блеснут на шлеме
Венки лавровые, и сладостное бремя
Победы озарит усталое чело,
Про ленту вспомни вновь: мгновенние пришло
Шепнуть в раздумии: „О, это Телимена!”»
И руку подала. Граф, преклонив колено,
Припал к ее руке. Она ж, подняв платок
И глаз один прикрыв, другим глядела вбок
На Графа, мысленно бросавшегося в пламя.
Потом исторгла вздох, слегка пожав плечами.
420 Но тут сказал Судья: «Граф, больше не тяни».
И Робак проворчал: «Довольно болтовни».
Да, оба сердятся и, видимо, недаром:
Внимать им некогда разнежившимся парам.
Тадеуш с дядею прощался — вновь слеза
Скатилась по щеке, благодарил ксендза.
Тот обнял юношу и положил ладони
Крестом на голову, но не для церемоний,
А просто, чтоб сказать: «Благослови, Господь!» —
И сам расплакался — себя не побороть.
430 Тадеуш вышел прочь. Судья вскричал: «Помилуй,
Теперь-то в самый раз тебе б открыться было.
Уедет юноша, не зная ни о чем».
Тот плакал и сидел, закрыв лицо платком.
«Зачем же знать ему, — сказал он, — что когда-то
Я был убийцею?.. Вот за грехи расплата!
Открыться жаждал я, но Бог сковал уста.
Пусть искуплением мне будет немота».
Судья вздохнул: «Тогда заботиться пора бы
О деле собственном. Ты раненый, ты слабый.
440 Ты не отправишься со всею шляхтой в путь.
Сказал ты: домик есть, где б мог ты отдохнуть...
Тот домик, этот ли, не делаем различий.
Сядь в бричку. В пуще ждет тебя уже лесничий».
Но отмахнулся ксендз: «Помедлим до утра.
Принять причастие, пожалуй, мне пора.
Плебана позови. Меж тем пока побудем
Мы с Ключником втроем. Вели-ка прочим людям
Не беспокоить нас».
Исполнил все Судья
И на постель присел, волненья не тая.
450 Гервазий, тот с мечом немедленно явился,
Потупясь, молча ждал, на рукоять склонился.
Но Робак не спеша подыскивал слова,
Стал взглядом изучать Гервазия сперва.
Так опытный хирург скользит рукой по плоти,
Готовя свой ланцет в раздумье и заботе.
Начать? Надрезать ли? Нет, все глядит монах,
Огонь волнения как бы пригас в глазах.
Решился наконец — прощенье или кара? —
Промолвил, заслонясь, как будто от удара:
460 «Соплица Яцек я...»
Гервазий онемел,
Подался чуть вперед, бледнеет, стал, как мел,
Весь выгибается. Не глыба ли над бездной
Так медлит, падая. Не сдержишь, бесполезно.
Усищи вздыбились, и сузились зрачки,
И рот оскалился — не зубы, а клыки.
Меч, выпавший из рук, слегка задел колено.
Оружье подхватив, он начал постепенно
Его подтягивать, чтоб совершить рывок.
Он это лезвие, как хвост зловещий, влек.
470 Так раненая рысь, уже не зная страху,
Подмять охотника задумала с размаху:
Усы топорщатся, сползает по суку,
Белки кровавые, готовится к прыжку.
«Нет, пан Рубайло, нет, — монах сказал, — сегодня
Не человечьего я жду суда — Господня.
Стой! Заклинаю я страданьями Христа,
Своих мучителей простившего с креста,
Внимавшего мольбе товарища по казни.
Спокойно выслушай меня, без неприязни:
480 Ведь я открылся сам, чтоб муки угасить
И даже, может быть, прощенья попросить.
Послушай, а потом решай судьбу Соплицы», —
Ладони он сложил, как бы начав молиться.
Дивит Гервазия безмерно эта речь,
В ответ лишь взмах руки и лишь пожатье плеч.
И вот рассказывать стал Робак про Горешку,
Как дочь его любил, как ждал — все вперемешку.
Надменный Стольник был такой любви не рад.
Смолк Яцек, начал вновь, казалось, невпопад
490 Он сетования перемежал с рассказом
И часто путался. Мутился, видно, разум.
Легко Гервазию за мыслью уследить,
Поймает, свяжет он разорванную нить,
В повествование легко внесет поправки.
Судью же мучили перестановки, вставки...
Но оба слушали, дыханье затаив,
А тот все медленнее говорил, порыв
Иссяк, рассыпался...
***
«Гервазий, помнишь сам, звал часто твой хозяин
500 Меня на пиршества. Не шляхтичем с окраин
Я там сидел, о нет, а гостем дорогим,
И за меня он пил, и пил я вместе с ним.
Он обнимал меня, и всем казалось в зале,
Что чувства лучшие для дружбы нас связали.
Мой друг, он ведал, знал, что у меня в душе
Творится, ведал...
***
В округе, впрочем, суть давно уразумели.
Шептали мне друзья: „Соплица, ты в уме ли?
Зря будешь свататься. Куда ты лезешь, брат?
510 Ты сын подчашия, ты шляхтич, он — магнат”.
В ответ я хохотал. Что мне магната дочка
И что мне сам магнат? Гощу у них, и точка,
Как друг бываю там. А страстью не горю.
Женюсь, так поведу шляхтянку к алтарю.
Жгли эти шуточки. Передо мной в те годы
Был настежь мир открыт — шляхетский мир свободы.
Известно всякому: кто был с гербом рожден,
Тот мог рассчитывать на королевский трон.
Была Тенчинскому по нраву королевна,
520 Согласьем отвечал король, не речью гневной.
Тенчинских хуже ли Соплицы? В чем ущерб?
Есть перед Родиной заслуги, есть и герб.
***
С какою легкостью мы жизнь отравим людям,
А сами радости при этом не добудем!
Согласье Стольника, намек лишь, добрый взор,
Мы в счастье жили бы, наверно, до сих пор.
Он с зятем преданным и с милой Евой рядом
Познал бы в старости любовь к малюткам-чадам,
Семьей бы тешился и жизни был бы рад.
530 А так? Где радость-то? Лишь гнев, смертельный яд.
Он нас двоих сгубил. Тот выстрел... Ну а следом
Все беды, горести, конца нет этим бедам.
Но жаловаться ли?.. Я сам его убил.
Но мне ли сетовать?.. Я все ему простил.
Однако ж...
***
Однако откажи он мне тогда от дома,
Я муку вынес бы, и, может, без надлома,
Без происшествия. Уехал, покричав,
Сам неуверенный, был прав или неправ.
540 Но он со мной играл и, одержимый спесью,
Хитря, витийствуя, стремился к равновесью.
Лжи и учтивости он прикрывался смесью.
Нуждался он в моем содействии порой.
Я был фигурою в округе — хват, герой.
А он не замечал, что в сердце накипело,
Хотя беседовал, звал в гости то и дело.
А если чувствовал, что разговор всерьез,
Что взгляд застлало мглой, что не сдержать мне слез,
Что грудь вздымается от тайного порыва,
550 Он речи вел, хитрец, тягуче и лениво
О тяжбах, сеймиках, о травлях...
***
К исходу пиршества, притворно захмелев,
Он лез с объятьями — и песня, и припев
Знакомы были мне, нуждался в сабле, значит.
Я обнимал в ответ, и разговор был начат.
Но вдруг, разгневанный, не находил я слов.
О, я на крайности при этом был готов.
Эх, плюнуть, вырвать бы мне сабельку из ножен!..
Но Ева... Взгляд ее... Протест был невозможен.
560 Мне в душу глянула, все видеть ей дано.
Какою бледностью лицо поражено!
Да, да, глядит с мольбой... Ну как не быть уступке?
Взгляд... Что за короткий взгляд был у моей голубки!
Какой-то ангельский... И я не смел, не мог
Обидеть, оскорбить... Я опускал клинок,
Хоть забиякою слыл на Литве — вельможи
При встрече не могли унять порою дрожи.
Без стычек не жил дня. Я знал, и королю,
Не то что Стольнику, в борьбе не уступлю.
570 Чуть оскорби меня — пальну, и без осечки.
А здесь, я пьяный, злой, сижу скромней овечки —
Sanctissimum
Святые дары (лат.) [4] увидел!
***
Открыться столько раз хотелось мне ему!
Унижусь, думаю, а все ж свое возьму.
Но загляну в лицо: там не глаза — ледышки.
Тогда я отступлюсь, и речь без передышки
О тяжбах, сеймиках, о ярмарках веду,
Пуская шуточки небрежно на ходу.
Меня тщеславие и опасенье гложет:
580 Отказом Яцека он опозорить может.
А ну узнают все, вся шляхта, целый край,
Что был отвергнут я магнатом невзначай,
Соплица Яцек...
***
Посватался — и шиш! И вылетел, как пробка,
Горешкой черная была дана похлебка.
Не знал, что делать мне, жил, будто наугад.
Решил: составлю-ка из шляхтичей отряд,
Покину-ка Литву — пускай дрожат татары,
Иль на Москву пойду, затею стычки, свары.
590 Я еду к Стольнику сказать ему: прости,
В надежде, что старик, застав меня в пути,
Меня, соратника, товарища почти,
С которым столько пил и бился ради чести,
С которым более за стол не сядет вместе,
Одумается вдруг, оттает как-то вдруг
И доброту свою покажет старый друг,
Как рожки малая улитка...
Ах, если теплоту хранишь в душе к кому-то,
То миг прощания, последняя минута
600 Невольной искоркой всегда озарена,
Как и в предсмертный час та искорка видна.
Когда уходит друг навек в страну чужую,
И черствый человек смахнет слезу скупую.
***
Когда я с Евою прощался, то она
Внезапно сделалась от горести бледна.
Ни слова. Хлынули лишь слезы в миг разлуки.
Я понял — я любим! Какие это муки!
***
Слезами залился впервые сам в тот миг,
Скорбел, безумствовал, был счастлив — все постиг.
610 О, в ноги броситься отцу, стеная, плача, —
Убей иль повенчай, не можем жить иначе.
А вот и Стольник сам, печать забот на лбу.
Не соляному ли подобен он столбу?
Учтиво речь повел. О чем? О чем?! О дочке!
О свадьбе будущей, быть иль не быть отсрочке.
Гервазий, ты пойми...
...Сказал, мол, сваты есть,
Сын кастеляна, мол, оказывает честь —
Вельможи витебского. От меня, от друга
Он лишь совета ждет — соседская услуга...
620 Красива дочь моя, богата. Он богат.
Допущен все-таки его отец в сенат.
Не помню, что сказал, как с ним тогда расстался,
Скорей взвился в седло и на коне умчался».
***
Но Ключник закричал: «Ну Яцек, ну хитер!
Оправдываешься... Не больно ли ты скор?
Бывало так уже. Случалось и повесе
Мечтать о дочери магната, о принцессе
И силой добывать ее, и воровством,
И мстить! Но явно мстить! Ты ж в сговоре с врагом
630 Магната польского убил так подло в Польше!»
«Я не был в сговоре! Не смей об этом больше! —
Сказал тот с горечью. — А силой взять? Я мог!
Решетки бы разъял, в дыму бы замок лег!
Добжин был мой, еще застянка три-четыре.
Но Ева!.. Нет, такой не сыщешь в целом мире!
Шляхтянки здешние здоровы и сильны,
А Ева так нежна, ей страшен гром войны,
Ужасен сабель звон. Мой мотылек весенний...
В теплице выросла вдали от треволнений,
640 Пуглива, трепетна... Как брать ее в бою?
Тронь воинской рукой — убьешь любовь свою.
Не мог я, нет, нет!..
А замок разнести, неладно будет тоже,
Все скажут: за отказ я отплатил вельможе.
Тщеславье подлое — страшнее адских мук.
Ты, Ключник, сердцем прост, понять не сможешь, друг.
Но дьявол замысел подсунул новый вскоре:
Скрыть неприязнь свою, чтоб не было историй,
Из сердца вырвать страсть, и в замок ни ногой.
650 Забыть все прежнее, жениться на другой.
А вот потом... потом сыскать предлог похлеще
И мстить, мстить...
Я через страсть свою, считал, перешагну,
Я рад был замыслу и тотчас взял жену —
Шляхтянку, девушку. Но поступил я худо.
И кара близилась. Да ждать ли было чуда?
Я не любил жену, хоть мне она дала
Тадеуша, хотя сгорела вся дотла.
Я прежнюю любовь душил в себе со злобой...
660 За пробой тщетною спешил с пустою пробой:
То урожай растил, то вдруг в торговлю лез.
О, бес возмездия меня попутал, бес!
Злой, раздражительный, ни в чем не знал покоя
И от греха к греху я шел, от горя воя.
Пить начал!
И новость! Умерла моя жена с тоски.
***
Но как бы ни были потери велики,
Я думал лишь о ней, о Еве, днем и ночью.
Так сильно я любил. Еще сейчас воочью
670 Все вижу: взор ее, головки поворот,
Она живою мне мгновенно предстает.
Я пил и пил — она являлась мне в дурмане.
Я путешествовал — плыла за мной в тумане.
Теперь в сутане я, монах, Господень раб,
В крови... А мыслями? О, как я духом слаб!
О ней лишь да о ней... Прости мне, Боже правый...
Я был в отчаянье, когда в тот миг лукавый
Содеял это...
Случилось в те поры как раз ее помолвка.
680 Ей воевода дал тогда кольцо. Помолвка...
Упала замертво с кольцом в руке она,
От бед, от горестей вдруг сделалась больна.
В горячке бредила, грозила ей чахотка.
Твердили, влюблена, болтали, сумасбродка.
Отец же весел был, спокоен и сиял,
Он собирал друзей, давал за балом бал.
Меня не звали, нет, я был бы не на месте.
Убогий, пьяница... Сообразите, взвесьте.
Я стал посмешищем, открылся мой порок.
690 А прежде был грозой и многое я мог!
Давно ль сам Радзивилл мне говорил „коханку”?
Теперь привязан был я к своему застянку.
А прежде с саблею я гарцевал царьком,
Взмахну, и тысячи вокруг взмахнут клинком!
Магнаты прятались, когда я шел войною,
Теперь же детвора смеялась надо мною.
Так я внезапно стал и слаб, и глуп, и мал.
О гордость, где же ты?.. Все Яцек растерял!»
В изнеможении упал он на подушки.
700 — «В руках Создателя мы куклы, мы игрушки! —
Гервазий вдруг вскричал. — Нет, правда, это ты,
Ты, Яцек? Ксендз, монах... Хлебнул ты нищеты.
Когда-то шествовал всех краше, всех румяней.
Вельможи ластились к тебе. Теперь в сутане!
И сохли девушки влюбленные... Усач!
Давно ли?.. А теперь? Тоска, печаль да плач.
Тебя по выстрелу я мог узнать, бродягу.
Медведя грохнул ты охотникам ко благу.
Соплица на Литве первейшим слыл стрелком,
710 И после Флюгера ты был вторым клинком,
Певали о тебе, сам знаешь как, шляхтянки:
„Ус Яцек закрутил, уже дрожат застянки.
Кому на кончике завяжет узелок,
Будь это Радзивилл, ему и жизнь не впрок”.
Так узел завязал ты Стольнику однажды.
Да полно, ты ль это? Знал Яцека здесь каждый.
Нет, ты на прежнего Соплицу не похож.
Но не рассчитывай! От кары не уйдешь!
Я клялся, что за кровь, царапину хотя бы...»
720 Тот на подушках сел, вновь слышен голос слабый:
«Бродил близ замка я, и бесы без числа
Приманивали дух видениями зла.
Ах, Стольник, день за днем свое дитя он губит,
Ах, Стольник, всё губя, лишь спесь свою голубит!
Ишь, как гуляют там! Пируют что ни день.
В окне под музыку бежит за тенью тень.
На плешь бы рухнула ему одна из арок!
О месть!.. И сатана мне преподнес подарок.
Он москалей наслал. Я, затаясь вдали,
730 Смотрел: шеренгами они на приступ шли.
***
А что был в сговоре, так это бредни, враки.
***
Был наблюдателем я той кровавой драки.
С улыбкой глупою, как на пожар дитя,
Глядел на зрелище, чужой рукою мстя.
Я ждал: обвалится весь замок, вся громада.
Вдруг мысль: спасти ее! И мысль: спасти бы надо
И Стольника.
Но отбивали вы все приступы подряд.
И я, дивясь, глядел на падавших солдат.
740 Дерутся кое-как, стреляют мимо, твари.
Терзала злость меня. А Стольник был в ударе!
Неужто же везет ему во всем, везде?
И здесь не сломится, как и в любой беде?
Я в сраме уходил. Был час рассвета ранний.
На галерее вдруг он мне предстал — в жупане,
И бриллиантовою пряжкой засверкал.
Подкручивая ус, он не меня ль искал
Глазами? Вот нашел, о чем-то с расстановкой
Проговорил, махнул, казалось мне, с издевкой.
750 В траве валявшийся солдатский карабин
Схватил я, целился всего лишь миг один
И выпалил.
Ах, огнестрельному оружию проклятье!
Ведь если саблю взял, могу и наступить я,
И отступать, и сечь впопад и невпопад.
Но если выстрелил, то нет пути назад.
Мгновенье, искорка...
***
Схватил двустволку ты, чтоб отомстить. Еще бы!
И я глядел в стволы, двумя глазами в оба,
Как будто в землю врос: не ощущаю ног.
760 Стреляешь! Мимо! Вновь. И вновь попасть не смог.
Зачем ты мимо бил, к чему пустые вспышки?..
Во искупление?..»
Вновь приступы одышки.
«Ах, Яцек, я хотел попасть наверняка.
Один лишь выстрел твой, а крови-то река!
Лишь выстрел, а потом начало страшных бедствий.
Для нас, для всей семьи. Ты сам не без последствий.
Однако нынче Граф тобою был спасен.
По женской линии, а все ж Горешко он!
Меня ты выручил, когда враги пальнули:
770 Подставил ножку мне, чтоб поверху шли пули.
Коли ты впрямь монах, так что тебе грозит?
Святою юбкою ты от меча прикрыт.
Прощай. Меж нами — все. Но помни: суд есть Божий,
И он рассудит нас, наверное, построже».
Гервазий пятится от поданной руки.
Бормочет: «Не могу... Нет, чести вопреки
Я не коснусь руки, убийством оскверненной.
Ты это совершил не pro publico bono,
Нет, тут месть личная».
780 Но Яцек катится с подушек — нету сил.
Кровь отлила от щек, и у Судьи спросил:
«Что, скоро ли плебан? — И стал молить: — Гервазий,
Останься. Хоть рассказ и длинный, и без связи,
Дослушать надо бы. Все кончится к утру.
Я ранен... Трудно мне... Сегодня я умру».
«Как, что?! — вскричал Судья. — Сам осмотрел я рану.
Пустяк, царапина... Но я послал к плебану.
Плебан! Нужнее бы, пожалуй, лекаря.
В аптечке зелья есть. Вновь перевяжем». — «Зря!
790 Зря... Рана старая. Задет я под Иеной.
Гноилась... А теперь вновь тронули — гангрена.
Я знаю в ранах толк. Вон кровь черна, гляди,
Как сажа. Ну и что? Не всех ли впереди
Одно и то же ждет! Пусть... Раньше или позже.
Гервазий, может быть, простишь меня ты все же...
***
Заслуга есть и в том, что не хотел я слыть
Предателем в глазах народа — вот та нить,
Которая вела меня… Быть может, гордость…
***
Меня предателем назвали. Горшей боли
800 Еще не ведал я. Все избегали встреч…
Остерегался друг со мной затеять речь,
Трус шел сторонкою. Так стал я зачумленным.
Любой мужик иль жид, почтив меня поклоном,
Потом оглядывал с усмешкой на бегу.
«Предатель!» — слышалось мне в доме, на лугу
С утра и до ночи, то внятно, то невнятно.
Глаз, воспаленный глаз так всюду видит пятна.
Но не был я предателем, нет!
У победителей я стал своим. Москва
810 Именье Стольника мне отдала сперва,
Потом хотели чин мне дать тарговичане
По всей вероятности, Стольник был убит в 1791 году, иначе говоря, в первую войну. [5].Прими я этот чин, и без больших стараний,
Как царский прихвостень, в магнаты бы пролез.
У первых богачей тогда б имел я вес.
И шляхты гнев былой, и он бы вдруг исчез!
Мы расквитаемся лишь с мелким негодяем,
Зато удачливых мерзавцев почитаем!
Знал это, но не мог…
***
Я из Литвы бежал!
820 Чего не перенес! Где не был!
***
Но Бог мне средство дал, Он указал мне путь,
Как дело выправить, помочь хоть чем-нибудь,
Хоть малостью…
***
А Еву выслали и вместе с нею мужа.
В Сибири умерла — невзгоды, горе, стужа.
В Литве же Зосенька осталась — крошка-дочь.
Велел растить ее…
***
Скорей чем из любви, убил я из гордыни
И послушничество решил принять отныне.
830 Я был рубакою, считался гордецом,
Стал робким Робаком, монахом-чернецом,
Стал квестором…
Предать Отечество — дурной пример для люда.
Во искупление, чтоб не было так худо,
Я кровью жертвовал…
За Польшу бился я. Где? Лучше умолчу.
Я славы не искал, хоть мне и по плечу
Сраженья. Но милей, чем этот лязг железный,
Деянья тихие. Они вдвойне полезны.
840 Страдания, которые никем…
Границу тайно я переходил не раз.
И донесение носил я, и приказ.
Мой старый капюшон видали галичане,
В Великой Польше я ходил в своей сутане.
Год в прусской крепости прикован к тачке был,
И трижды палкою палач в России бил.
Разок вели в Сибирь. Потом и австрияки.
Сидел я в Шпильберге, как многие поляки,
В тех норах каторжных. Но вызволил Господь.
850 Хоть дома умереть, хоть со своими, хоть
Принять причастие…
Кто знает, и теперь я согрешил, быть может:
Поторопил мятеж — вот что меня тревожит.
Соплицы первыми, мечтал, начнут борьбу,
Придут с Погонею и повернут судьбу.
Мысль, кажется, чистая…
Ты, Ключник, мести ждал. Так вот он, миг желанный:
Господь твоим мечом мои разрушил планы.
Сорвал ты заговор, врагам ты выдал суть,
860 А мысль великая была. Но не вернуть
Того, что сделано. Вся жизнь во имя цели…
Дитя я взращивал. Ты, взяв из колыбели
Дитя любимое, его мечом рассек.
Ты…»
«Боже, — тот в ответ, — греховен человек.
Тебя прощаю я. Послушай, раз ты ранен…
Ведь не схизматик я, ведь я не лютеранин…
Грех умирающих печалить, тяжкий грех…
Лишать без повода последней из утех.
870 Так вот, когда сражен мой пан был, на колени
Я стал, чтоб этот меч омыть в кровавой пене,
Из раны брызжущей. Я клялся: месть придет.
Пан головой мотнул и в сторону ворот
Рукою сделал знак, крест сотворив при этом.
Убийцу он простил, тот знак мне был заветом.
Он говорить не мог, но все ж я понял знак.
Хотя и понял, скрыл. Мне было проще так».
Но Яцек… но его уже схватили боли,
И разговор прервать пришлось им поневоле.
Плебана ждут. Меж тем раздался звон копыт,
880 Явился посланный и в комнату стучит.
Посланье важное, важнее есть едва ли.
Ксендз протянул Судье, велит, чтоб вслух читали.
Письмо от Фишера. Стратег и генерал,
При Понятовском штаб тогда он возглавлял,
Война! Все решено уже Наполеоном,
Его министрами: война по всем законам.
Но весть и из родных пришла к тому же мест:
В Варшаве созван сейм, сословий разных съезд,
Объединение с Литвой у них готово.
890 Молиться Яцек стал. Хотя и смутно слово,
Зато надеждою безумной вспыхнул взгляд,
И руки, сжав свечу, в волнении дрожат.
Вот произнес в слезах и в радости великой:
«По слову Твоему пусти раба, Владыко…»
Все тихо молятся, придвинулись к одру.
Чу, колокольчик ли? Плебан шел по двору.
Ночь тихо таяла, туманом легким вея,
И небо делалось с востока розовее.
Алмазным дротиком ворвался луч в окно,
900 Преобразив лицо покойного: оно
Сияло в этот миг без муки и без боли,
Как в нимбе золотом, как в вечном ореоле.
22 …И Ниобеями скорбящими застыв. — Ниобея (греч. миф.) оскорбила богиню Летону, смеясь над ее детьми, за что боги наслали смерть на ее собственных детей. Сама Ниобея превратилась от горя в скалу.
26 Стреха — соломенная крыша.
112—113 …под Нови в бой ходил / Потом с Корсаковым я отступил за Цюрих. — В битве под Нови (Италия) Суворов разгромил в 1799 г. французскую республиканскую армию. В том же году французы разбили и принудили к отступлению за Цюрих войска под командованием Корсакова (1753—1840), который шел на соединение с Суворовым.
133 Костюшко косами кромсал нас, как попало. — В битве под Рацлавицами в войске Костюшко были отряды крестьян, делавших себе из кос оружие и названных косинерами.
134 А в Матеёвицах Костюшке перепало. — См.: I, 57.
137 То Мокроновский был. — По-видимому, Мокроновский Станислав (1761—1821). Принимал участие в восстании Костюшко, генерал.
324 …то Геновефы лик. — Св. Геновефа (Геновева, Женевьева, V в.) — покровительница Парижа, прославилась делами милосердия.
396—399 Потоцкий, например, Влодзимеж, миллион / На войско жертвовал (Француз был удивлен) — / У Доминика же, замечу, Радзивилла / На конных два полка оружия хватило. — Потоцкий Влодзимеж (1789—1812) — сын Щенсного Потоцкого, одного из основателей Тарговицкой конфедерации. Тяжело переживал участие отца в Тарговице. Желая загладить его вину, снарядил на свои средства две артиллерийских батареи. Погиб в 23 года от ранения. Радзивилл Доминик (ум. 1813) — представитель другого магнатского рода. Организовал и снарядил полк улан, в котором был полковником.
519 Была Тенчинскому по нраву королевна… — Тенчинский Ян (1540—1562) — молодой вельможа, был женихом шведской принцессы Цецилии, но, захваченный по дороге в Швецию датчанами, скончался в тюрьме. Этот сюжет послужил ряду польских писателей материалом для произведений.
587—589 Решил: составлю-ка из шляхтичей отряд, / Покину-ку Литву, — пускай дрожат татары, / Иль на Москву пойду, затею стычки, свары. — Намерение, имеющее под собой реальную почву. Польские магнаты и шляхтичи предпринимали порой приватные войны. Выступление Мнишека и Вишневецкого против Москвы вовлекло, например, Речь Посполитую в начале XVII в. в войну с Россией. Упоминание татар, по-видимому, также связано с отголосками сражений минувшего времени.
691 Давно ль сам Радзивилл мне говорил «коханку»? — Радзивилл Кароль, князь (1734—1790) — магнат, знаменитый своими чудачествами и разгульным образом жизни. Имел обыкновение, обращаясь к собеседнику, говорить «пане коханку», отсюда его прозвище Радзивилл-коханку. См.: XI, 123.
848 Сидел я в Шпильберге… — австрийская крепость-тюрьма.
867 Схизматик — православный.
883 Фишер Станислав (1769—1812) — адъютант Костюшко, побывал в австрийском и русском плену. Впоследствии генерал, начальник штаба пятого (польского) корпуса великой армии.
889 Объединение с Литвой у них готово. — Подразумевается объединение Герцогства Варшавского, т.е. Польши с Литвой, находившейся в тот момент (1811 г.) под властью России.
894 «По слову Твоему пусти раба, Владыко…» — Слова из Евангелия: «Ныне отпущаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром» (Лк 2, 29), произнесенные Симеоном, который перед смертью смог увидеть Спасителя.
