Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве | Книга девятая: «БИТВА»
Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве
Шляхетская история 1811—1812 годов в двенадцати книгах стихами
Книга девятая
БИТВА
Содержание:
Бедствия, вызванные неправильным устройством лагеря. — Неожиданное вторжение. — Отчаянное положение шляхты. — Прибытие Квестора сулит спасение. — Избытком пылкости майор Плут навлекает на себя бурю. — Выстрел из пистолета служит сигналом к битве. — Подвиги Кропителя. — Подвиги и опасное положение Матека. — Лейка из засады спасает Соплицово. — Конное подкрепление атакует егерей. — Подвиги Тадеуша. — Поединок предводителей, прерванный изменою. — Решительный маневр Войского склоняет чашу весов в пользу шляхты. — Кровавые деяния Гервазия. — Великодушный победитель Подкоморий.
А спали так они, что даже стук сапог
И свет фонарика их разбудить не мог.
Как мухи сонные, воители пропали:
Пришельцы-пауки их перепеленали.
Коси-нога зовет тех пауков народ.
Дзинь, муха, и палач ей крылья оборвет.
Но шляхтич ни один не дзинькнул, словно муха —
Простерты на траве. Иль нету в теле духа?
Хоть сила чуждая, как в перевяслах сноп,
10 Вращает каждого, они храпят взахлеб.
И Лейка лишь один (его никто, заметьте,
Не в состоянии был перепить в повете,
Поскольку, прежде чем откажет голова,
Он меду выпивал бочонок или два),
Лишь Лейка, хоть в тот раз надрызгался жестоко,
В ночи однако же разверз шальное око.
Что это, призраки? Невольно схватит дрожь.
Страшнее, кажется, не видывал он рож.
Усы, как щупальца, а руки, будто крылья,
20 Двоятся жесты их, троятся их усилья.
Перекреститься бы! Отстань, мол, бес, отстань!
Рука не двинулась. Выходит, дело дрянь.
Другую дерг! Никак. Не колдовством ли тронут?
Нечистой силою, как сосунок, спеленут.
И он захлопнул глаз, немеет, чуть дыша.
Не с телом ли сейчас расстанется душа?
Кропитель прянул вверх. Но ярость — не заслуга.
Сражаться? Поясом своим он стянут туго.
Подпрыгнул все же вновь, пружиной подлетел
30 И рухнул, катится по груде спящих тел.
Метнулся щукою на отмели песчаной,
Медведем зарычал в запальчивости пьяной:
«Измена!» — Шляхтичи ответили на зов:
— «Измена! Выходи!» — кричат со всех концов.
Их вопли ширились, пронзительнее стали,
Дошли в зеркальный зал, где Граф и Ключник спали.
Но... Ключник к Ножичку привязан был, к мечу —
Под силу ль вырваться при этом силачу?
Внезапно видит он людей вооруженных:
40 Все в черных киверах и в курточках зеленых.
Какой-то с шарфом был — он, обегая зал
И тыча шпагою в лежащих, повторял:
«Вяжи! вяжи! вяжи!». Жокеи, как бараны,
Все перевязаны, а Граф свой взор стеклянный
Уставил в пустоту, не сходит с тюфяка,
Над ним два часовых, на ружьях — два штыка.
Как, москали? Бывал Гервазий в перестрелках,
В разнообразнейших случался переделках,
Освобождался он от петель и от пут.
50 Чего не видывал! Уверен был, и тут
Спасется с помощью надежного приема,
Ему все способы и средства все знакомы.
Он воздух выпустил из легких, и обмяк,
И руки вытянул. Иль дремлет? Но напряг
Внезапно мускулы. Змея в одно мгновенье
Так втягивает внутрь свои же сочлененья,
Чтоб вновь расшириться, разбухнуть. Шнур скрипит,
Да, но не лопает. Досада, мука, стыд!
Тогда уткнулся он, гневясь безмолвно, в доски.
60 Лежит колодою.
Чу, дробь! Чу, отголоски!
Сначала изредка, там чаще, а потом
Дробь барабанная звучала, словно гром.
И в зале сторожить велели, как злодеев,
И Графа хмурого, и связанных жокеев,
А прочих шляхтичей велели гнать во двор.
Кропитель рвался. Зря! Какой же тут отпор?
А во двре был штаб, и собрались у штаба
Бирбаш, Подгайские, Гречехи — знать пора бы,
Что родичи Судьи не хилы и не слабы.
70 Прослышав про набег, спешили все сюда,
У всех c Добжинскими шла искони вражда.
Кто вызвал москалей, прибег к такому средству?
Кто ездил к шляхтичам, живущим по соседству?
Асессор? Янкель? Кто?... Тут слухов не сочтешь
Да не дознаешься, где правда, а где ложь.
80 Дневное глянуло на этот мир светило,
Оно подковою пылающею плыло,
За черной тучею свой нижний край влача, —
Кровавый полукруг, без блика, без луча.
Рождались облака вблизи восточной кромки,
Вращались медленно, как льдистые обломки,
Кропили моросью окрестные поля.
Но сохла вихрями обдутая земля,
Чтобы намокнуть вновь, и так поочередно:
То дождик меленький, то ветерок холодный.
За брусом брус меж тем разложены кругом.
По приказанию Майора топором
Там углубления солдаты вырубают,
В них ноги узников вставляют, накрывают
90 Второю балкою, гвоздей вбивают ряд.
Сомкнулись челюсти, в колодках все сидят.
Но мало этого, связали руки сзади,
Но мало и того, Майор, потехи ради,
Конфедератки всем велел сдирать с голов,
Жупаны, кунтуши снимать без лишних слов.
Скрежещут шляхтичи зубами в тщетной злобе.
А может быть, так зубы лязгают в ознобе?
То сыро на дожде, то зябко на ветру.
Креститель рвется вновь. Ох, это не к добру!
100 Судья за шляхтичей просил проникновенно.
Майор лишь пыжился в ответ. А Телимена
И Зося плакали. Да только чем помочь?
Был Рыков пленников освободить не прочь,
Москаль, а все-таки поддался б уговорам,
Но с Плутом вынужден считаться он, с Майором.
Плут из Деровичей, по слухам, вел свой род.
Семья Плутовичей там до сих пор живет.
Но он фамилию сменил и шкуру. Вот натура!
На службе у царя поляки шкура шкурой.
110 Он руки упирал с надменностью в бока,
Пыхтел лишь трубкою, в ответ же — ни кивка.
Как с ним беседовать, когда он смотрит мимо?
И наконец сбежал, накрывшись клубом дыма.
Судья взял Рыкова немедля в оборот
Да и Асессора схватил за отворот.
«О стычке, — он сказал, — пойдет немало слухов,
И власти следствие устроят, все разнюхав».
Тут Рыков подошел к начальнику:
«Майор,
Зачем нам пленные? Расселись... Занят двор.
120 Судить их? Худо им. Не ведать им амнистий.
А вам что за расчет? Вам никакой корысти.
Нет пользы в строгости и нету в ней нужды.
А так... Вам даст Судья награду за труды.
И овцы целы ведь, и волки тоже сыты.
Мы были здесь в гостях. И все. Мы, значит, квиты.
Кто смел, тот съел. Весь сказ. Прими его в расчет.
Теленок ласковый двух мамушек сосет.
Присловье есть еще: что взято, то и свято.
Словечки русские на свата и на брата.
130 Эх, в воду и концы. Что рапорт-то писать?
Бог руки дал, чтоб брать. Тьфу! Присказка опять».
Плут в гневе фыркает, вскочил: «Мы офицеры!
Ты, Рыков, не в себе. С нас будут брать примеры!
Мы в службе царской, мы... Эх, старый дуралей!
Бунтовщикам спустить, простить таких людей!
Пора военная. Поляки, полячишки...
Что, шляхта, бунтовать? Дворяне-замухрышки.
Я за Добжинскими слежу уже давно.
Пусть мокнут! (Хохотнув, он поглядел в окно).
140 Добжинский этот... Вон, тот, что сидит в жупане...
Да снять с него жупан! Дрянь! Нету хуже дряни!
Хотелось, видишь ли, хулить меня ослу.
„За двери вора, вон!” — он крикнул на балу.
Я был под следствием, тогда я чудом спасся.
Растратчик, якобы... и полковая касса
Была мной, якобы... А он что, ревизор?
В мазурке я иду, а он мне в спину: „Вор!”
И шляхта вся: „Ату, ату его! Позор!”
Унизить вздумали, прохвосты, подголоски...
150 Но отливаются волкам овечьи слезки».
И наклоняется Майор к Судье, шепча:
«Чтоб неприятностей не нажил сгоряча,
Клади на каждого по тысяче на бочку.
Наличными, Судья. Что, просишь дать отсрочку?»
Судья торгуется. Напрасный это труд,
Пыхтит лишь трубкою с ожесточениьем Плут,
По залу мечется, как по небу шутиха,
И ходят женщины за ним и плачут тихо.
«Майор, — сказал Судья, — ну ты начнешь процесс...
160 Но крови не было. Какой же интерес?
Что можно выиграть: забиты поросята?
Так по статуту штраф заплатят. Виноваты...
А Граф? Он мой сосед. Я злобы не держу...
Судиться, что ли, нам? Нарушил он межу».
«Не выйдет, — тот в ответ, — Судья, ты зря не прыгай!
Ты „Книгу Желтую” читал?»
«Желтая книга», названная так по цвету ее переплета, — варварская книга российских военных законов. Случается, что в мирное время правительство вводит в иных провинциях осадное положение и на основании «Желтой книги» предоставляет местному военачальнику право распоряжаться имуществом и жизнью граждан. Известно, что с 1812 года вплоть до революции Литва управлялась согласно «Желтой книге», предписания коей осуществлялись великим князем Цесаревичем. [1] — «Стой, что за книга?..»«Мне „Книга Желтая” важней, чем твой Статут.
Там каторга, Сибирь, там виселица, кнут.
Знай, положение военное отныне
170 По всей Литве. Статут! Статута нет в помине.
Устав военный строг, и кары велики.
За эти шуточки в Сибирь, на рудники!»
«Я к губернатору, — сказал Судья, — поеду».
«Хоть к императору, хоть с ним веди беседу.
Царь за радение спасибо скажет мне,
А вас, ослушников, накажет он вдвойне.
Ступай и жалуйся. Но сыщется зацепка.
И ты, мой друг Судья, еще увязнешь крепко.
Мы знаем Янкеля. Подручник твой. Ему
180 Велел шпионить ты и посадил в корчму.
Я прикажу, Судья, держать тебя под стражей!»
«Без дозволения? Меня? Не пробуй даже!»
Все громче голоса, и все острее спор,
Но тут процессия является во двор.
Сперва шел скороход. Был скороход бараном
О четырех рогах — кудлатым, черным, странным.
Два рога близ ушей вились, как завитки,
И звякали на них латунные звонки.
А два других на лбу торчали остриями,
190 Сияя издали гремящими шарами.
За скороходом шли и козы, и волы,
И фуры ехали, длинны и тяжелы.
Въезд Квестора! Да, да, всем шествие знакомо,
Судья с радушием встречал его у дома.
На первом же возу увидели ксендза.
Хоть капюшон и был надвинут на глаза,
Но он не скроется, его узнает всякий.
Минуя узников, рукой он делал знаки.
Кто на втором возу помахивал кнутом?
200 Там Матек-Розга был, одетый мужиком.
Все начали орать, чуть глянули на козлы.
«Молчи, — он прошипел, — молчи, народ безмозглый!»
А дальше шел Пруссак в лаптях, в простом холсте,
И Зан с Мицкевичем плелись за ним в хвосте.
Подгайским, Вильбикам да и другим воякам —
Бирбашам, Бергелям, как истинным полякам,
Добжинских, ввергнутых в колодки, стало жаль.
Сидеть под дождиком удобно им едва ль!
Хоть шляхта вспыльчива, хотя опасна в ссоре,
210 Она не мстительна и остывает вскоре.
К Матвею бросилась — совет он может дать.
Велел он вдоль возов им стать и молча ждать.
А Бернардинец в дом вступает с криком, с шумом.
Все тот же, да не тот: всегда глядел угрюмым,
Сутаны не сменив, он сделался иным,
И с изумлением следили все за ним.
Он краснобайствует, глядит на всех с прищуром,
Гуляет эдаким монахом-балагуром.
«Мое почтение, я рад, что... ха-ха-ха...
220 Была у егерей охота не плоха.
Все днем охотятся. Вы — ночью. Так и надо.
Дерите... ха-ха-ха... шляхетство без пощады.
Брыкаются — взнуздать! Пусть убоятся впредь.
Майор, ты изловил, я слышал, Графа в сеть?
Держи его, Майор, надежнее упрятав.
Пожива! Жирненький! Он триста даст дукатов!
Тогда пожертвуешь на требу три гроша.
Молитву вознесу — в рай попадет душа.
Смерть — баба лютая, она штаб-офицера
230 Утащит в адские, не в ангельские сферы.
Чего ей! Бака нас предупреждал не раз:
Атласы смерч сечет и рясы, и кирасы,
Парча ли, полотно, рядно ли — ей одно,
В шалаву-девку бьет и в славу величаву.
Смерть-мамка обоймет, что луком обожжет,
Дитя невинное понежит, унесет,
Шутя солдатика порежет, посечет.
Днесь человеки мы, а завтра мы скелеты.
Что выпьем да съедим, то наше, только это.
240 Судья, а может быть, за стол пора нам сесть?
Со мною выпьете — окажете мне честь.
Вы зразы любите? Пусть сварят пуншик в чаше.
Поручик, прав ли я? Майор, за счастье наше!»
«Отец, действительно, — послышалось в ответ, —
Поесть и за Судью нам выпить не во вред».
Кто Бернардинца знал, дивится свыше меры,
Что за веселье вдруг, что это за манеры?
Судья позвал слугу и повторил приказ.
И сахар, и вино несут, и гору зраз.
250 Плут вместе с Рыковым лакают пунш на пару,
Полчаши выпили, еще наддали жару
И зразы двадцать три умяли в полчаса,
Представьте, двадцать три! Трещат уж пояса.
Плут был обрадован подобным оборотом
И трубку раскурил с небрежностью банкнотом,
Провел, откинувшись, салфеткою по рту,
Свой взор смеющийся навел на дам: «Я чту
Вас, дамы, как десерт, и славлю красоту.
Не будь майором я... Тут не пустые фразы.
260 Но если выпит пунш и съедены все зразы,
То значит, нам милы прелестные проказы.
В марьяж сыграем, в вист, развеем-ка тоску!
Нет, я мазуркою вас лучше развлеку.
Ведь первый мазурист я в егерском полку!» —
Клонился к дамам он, пуская вперемешку
То дым, то комплимент, то пьяную усмешку.
— «Танцуем! — крикнул ксендз. — Когда хлебну вина,
Сутану подкатав, пляшу я допоздна.
Начнем же! Стойте-ка... А неудобно вроде.
270 Здесь пир, а егеря торчат на непогоде.
Гулять, так уж гулять. Ты разрешишь, Майор,
Чтоб бочку с водкою вкатили им во двор?»
«Да право, стоит ли... А впрочем, как хотите».
«Дай спирту им, Судья, им спирт прибавит прыти!» —
Ксендз бросил шепотом. И все пошло вверх дном:
В гостиной пиршество, попойка под окном.
Пил Рыков хорошо, пил и Майор не хуже.
Но этот с дамами заигрывал к тому же:
Он трубку отшвырнул и руку стал тянуть,
280 Чтоб с Телименою мазуркою блеснуть.
Сбежала, вырвалась... Тогда он Зосю просит.
Знак сделал Рыкову, икая, произносит:
«Эй, брось в табачную трубу трубить, эй, брось!
На балалайке, брат, ты игрывал, небось.
А там гитара. Вон. Сыграешь на гитаре.
И с этой барышней пройдусь я в первой паре».
Колки подкручивать стал Рыков, а Майор
Вновь с Телименою затеял разговор:
«Быть не майором мне, фигляром, лицемером,
290 Быть сыном сукиным, не русским офицером,
Коли тебе налгал. В мазурке я не слаб.
Скажи, Никита, ей. Пусть подтвердит наш штаб,
Что в армии второй, что в корпусе девятом,
В дивизии второй, в полку пятидесятом
Пехотном егерском я первый мазурист.
Танцуем, барышня, в мазурке я артист.
Не хочешь? Накажу тебя по-офицерски».
И воспоследовал его поступок мерзкий:
Он поцелуй влепил ей в белое плечо.
300 Но тут откликнулся Тадеуш горячо
И дал пощечину ему. Так в диалоге
Мгновенны реплики и равенство в итоге.
Плут замер, побледнел, икунл, глаза протер.
«Бунт!» — целит шпагою в обидчика Майор.
Но Робак в тот же миг метнулся по гостиной,
Сутану вывернув, добыл пистоль старинный,
Швырнул Тадеушу. «Бей!» — Щелкает курок.
Гром, пламя... Оглушил лишь Плута и обжег.
«Бунт! Бунт!» — с гитарою бежит на помощь Рыков.
310 Тогда меж спорящих зловеще прочирикав,
Прошел нож Войского, метнулся над столом,
Казалось, врезался сперва, сверкнул потом.
Но Рыков прыгнул вбок, гитара лишь навылет
Пробита. Рыкова смерть, видно, не осилит.
Махая шпагою, он отступал к дверям.
«Эй, егеря, — вскричал, — сюда! На помощь! К нам!»
А со двора меж тем попрыгали гурьбою
Сквозь окна шляхтичи. Их Розга вел с собою.
320 Плут вслед за Рыковым солдат скликает в дом,
Уж трое к ним бегут, уже в дверной проем
Штыки просунули, те блещут огоньками,
Три черных кивера маячат за штыками.
Но Розга с саблей ждет — его клинок завис.
Так кошка, затаясь, охотится на крыс.
Удар! И головы он снес бы тем ударом,
Но промах все-таки... Иль стал он слишком старым,
Спешил... Не головы он сбросил, кивера.
Штыки пролязгали, задетые с ребра.
Солдаты пятятся, их гонит Матек в сени,
330 Во двор.
Там все кипит, там дюжина сражений.
Сторонники Соплиц меж брусьями снуют:
Добжинских вызволить — немалый это труд.
Но рады ль егеря такому обороту?
Сержант Подгайского проткнул штыком с налету,
Потом двоих пырнул, а пулею настиг
Еще и третьего. Однако в тот же миг
Креститель выпрямился — жаждет он расплаты!
Он пальцы длинные сомкнул в кулак лохматый
И, как кувалдою, ударил по врагу:
340 Башка расплющена, затвор сидит в мозгу.
Курок, хоть щелкает, но порох взмок от крови.
Сержант обмяк, упал. Крестителю не внове
Такие игрища. Оружье взял за ствол,
Откинул мертвого, на егерей пошел.
Вращая бешено, удары сыплет градом.
Кому по темени, кому в скулу прикладом.
Тут все рассыпались, пропал недавний пыл,
Подвижной крышею он шляхтичей накрыл.
Колодки сломаны, разрезаны веревки.
350 К возам бросаются. Там в лучшей упаковке
Мушкеты с косами, с серпами палаши.
Ого! А ружья-то! Отрада для души.
Тут Лейка в штуцер свой заколотил заряды.
И Пробке дал ружье. Они хохочут, рады.
Однако прибыло меж тем и егерей.
Стрелять становится им в тесноте трудней,
Рубиться шляхтичи не могут: это свалка.
Здесь занесен кулак, там промелькнула палка,
Коса разломана, штык погнут о тесак.
360 Сцепились. Кто есть кто, не распознать никак.
А Рыков мечется, пытаясь перед ригой
Собрать солдат. Увы, как ни кричи, ни прыгай,
Но пулю предпочесть не могут кулаку.
Как зарядить ружье и как стрелять стрелку,
Когда все спуталось, когда такая драка?
В толпе от русского не отличишь поляка.
Вновь «стройся!» закричал. Не слышат. Уж охрип.
Эх, как бы батальон впустую не погиб!
А Матек пятился. Хоть бравый и бесстрашный,
370 Он все ж состарился для схватки рукопашной.
И так и сяк он сек, удар, еще удар.
Штык срезал со ствола, как со свечи нагар.
Рубил наотмашь здесь, там угрожал уколом,
Но отступал в бою опасном и тяжелом.
Фельдфебель опытный на Матека насел,
Инструктор полковой, знаток всех этих дел.
В атаке штыковой нет выше виртуоза,
Плясал пружиною, и каждый жест — угроза.
Вот левая рука скользнула вдоль ствола,
380 К затвору правая покруче прилегла,
Направил книзу штык, едва качнув прикладом:
Так змеи действуют, грозя смертельным ядом.
То делал шаг назад, то, на колено пав,
Взвивался, выказав неукротимый нрав.
Противник Матека изрядно измочалил,
Тот левою рукой очки на нос напялил,
Рукою правою приподнял рукоять,
Чтоб саблю у груди для выпада держать,
А сам качается при этом, будто спьяну.
390 Фельдфебель думает: эге, сейчас достану!
Чтоб отходящего пырнуть издалека,
Вытягивается разящая рука —
Ударил сверху вниз, таков уж, видно, навык.
Его увлек размах и вес ружья вдобавок:
Привстал на цыпочки, а Матек вбок ушел
И рукояткою подбил в том месте ствол,
Где штык вставляется. Сперва рассек запястье,
А там и челюсти. Так повернулось счастье.
Так сгинул кавалер трех воинских крестов,
400 Медалей четырех, храбрейший из бойцов.
А с левой стороны, где сломаны колодки,
Бой завершается, жестокий, но короткий.
Кропитель с Бритвою работают вдвоем.
Тот порет животы, а этот бьет ружьем.
Точь-в-точь немецкая машина-молотилка,
Она же веялка, она же и дробилка,
Она и цеп, и нож — и стебли, и зерно
Извергнуть из себя готовая равно.
Кропитель с Бритвою — удачнее нет пары:
410 Надрезы понизу и поверху удары.
Кропитель закрепить победу не успел,
Бежит на правый фланг, где много срочных дел.
Мстя за ефрейтора по воинским законам,
Грозит там Матеку сам прапорщик спонтоном.
(Смесь пики с топором с названием мудреным.
Тогда в пехоте был спонтон еще в ходу,
Сейчас во флоте лишь порою на виду).
Искусно прапорщик повел свое сраженье:
Чуть отобьют спонтон, он делал вбок движенье
420 И снова в натиске выказывал свой пыл.
Да, в положении труднейшем Матек был.
Задет он кромкою — кровь брызжет из пореза.
Спонтон взвивается. Миг — упадет железо.
Кропитель, где ж ты? Здесь! Метнул он во врага
Ружье, как палицу. Раздроблена нога,
Качнулся прапорщик, спонтон упал со звоном.
Вслед за Кропителем, ревущим, разъяренным,
Солдаты хлынули, а за толпой солдат
Ордою шляхтичи. Вновь бьются, вновь кричат.
430 Но потерял ружье Кропитель в этой драке
И вот подвергся сам отчаянной атаке:
Два рослых егеря явились сзади вдруг,
Вцепились в волосы и всею силой рук
Сгибают с помощью предательской уловки,
Пытаясь завалить, как мачту за веревки.
Вслепую бьет назад Кропитель. Зря и зря!
Шатается... Вот-вот повалят егеря.
Но видит Ключника: «Мопанку, на подмогу!»
Гервазий, в голосе почуявший тревогу,
440 Спешит на выручку и поднимает меч,
Чтобы Кропителя от егерей отсечь.
И те отпрянули, визжа, остались сзади.
Одна из вражьих рук, уйдя поглубже в пряди,
Кровоточащая, осталась, где была.
Так орлик, лапою вцепясь в излом ствола,
Чтоб зайца удержать, другою в плоть вонзится.
Но заяц дернулся, и расчленилась птица:
С одною лапою умчался зверь в нору,
Другая на стволе красуется в бору.
450 Кропитель вырвался, очами он поводит,
Ладони вытянул, кричит, но не находит
Оружья дельного и лишь кулак занес.
Стал близ Гервазия. Чем биться — вот вопрос.
Вдруг видит: Пробка, сын. Подмога и всерьез.
Палит из штуцера одной рукой, другою
Сжимает палицу и тащит за собою.
На месте все кремни!
Литовская палица изготавливается следующим образом: высматривают молодой дубок и делают топором по всему стволу насечки с тем, чтобы, надрезав кору вместе с заболонью, слегка поранить дерево. В насечки вставляют острые кремни, которые врастают понемногу в ствол, образуя окаменелости. В языческие времена палицы составляли главное оружие литовской пехоты; употребляют их порою и ныне, называя насеками. [2] Вот это да! Сынок!(Один Кропитель лишь поднять дубину мог).
Ее восторженно схватил он и с любовью
460 Целует, похвалив заботливость сыновью.
Подпрыгнул, крутанул, обрызгал свежей кровью.
Под силу ль мне воспеть Кропителя дела?
Вы все мне скажете, что муза солгала.
Так в Вильне нищенка кричала с Острой Брамы
(А ей не верили, ведь люди так упрямы!)
Что видит с башенки, как Деев, генерал,
Явился с воинством и переходит вал,
Что дерзко выпалил из пушки Чернобацкий,
Что Деева убил и полк разнес казацкий.
После восстания Ясинского, когда литовские войска отошли к Варшаве, москали приблизились к покинутому Вильну. Генерал Деев во главе своего штаба въезжал уже в город через Острую Браму. Улицы были пустынны, обыватели заперлись в домах. Один мещанин, заприметив брошенную в переулке набитую картечью пушку, прицелился из нее в ворота и поднес фитиль. Этот выстрел спас тогда Вильно: генерал Деев пал вместе с несколькими офицерами, остальные же, опасаясь засады, отступили от города. Не уверен, что имя мещанина названо правильно. [3]
470 Короче, Рыкова предчувствие сбылось:
С врагом сражаются солдаты плохо врозь.
Убитых двадцать три, уже не люди — трупы,
И тридцать раненых. Да, бой нелепый, глупый.
Солдаты кто куда: в сад, к речке, по лугам
Иль в дом, где женщины, искать спасенья там.
А шляхта мечется, от радости шалея,
Кто пьет уже вино, кто с мертвых рвет трофеи.
Лишь Робак хмурится, иную цель имея.
Оружья он не брал, поскольку был ксендзом,
480 Однако с воинской наукою знаком,
Вблизи от шляхтичей в волнении великом
Ходил, то жестами их поощрял, то криком.
Затем он их собрал под домом у дверей,
Чтоб смять последнею атакой егерей.
Посланца к Рыкову отправил, дескать, к сдаче
Пора готовиться, нет выхода иначе.
Сдадутся — жизнь спасут и сохранят лицо,
Не то их перебьют, возьмут сейчас в кольцо.
Но Рыков не просил у шляхтичей пардону,
490 Собрав оставшихся, держал он оборону.
Он закричал: «Готовьсь!» — поднялся ружей ряд.
(Забит был в каждое заранее заряд).
Крик: «Целься!» — и стволы угрозою сверкнули,
«По очереди — пли!» — и ружья громыхнули.
Те целят, те палят, у тех заряд готов.
Свист пуль, скрип шомполов, бряцание замков.
Отряд шевелится рептилией сточленной,
Набухнет, опадет, и так попеременно.
Солдаты пьяные стреляли, правда, вкось,
500 Им редко попадать по цели довелось,
Но пал из Бартеков один на поле брани,
В крови два Матека, у каждого по ране.
Тут шляхтичи берут кто штуцер, кто мушкет,
Да где там... Саблями ударить бы! Но нет —
Сдержали старики. Идут все гуще пули.
Уж стекла звякают — по дому полоснули.
Хотя Тадеушу велели, чтоб стерег
Дом с женщинами. Но... Но вытерпеть не мог
Тадеуш. Мчится в бой. Сам Подкоморий следом.
510 Покой, как знаем мы, и старику неведом.
(К тому же Томашем и сабля найдена!)
Вот Подкоморий бой возглавил — как стена
Сомкнулись шляхтичи, их недруг не пугает,
Хоть он их пулями обильно осыпает.
Где Исаевич? Пал. Где Вильбик? Он убит.
Где Бритва? Раненый. И Робак был сердит:
Он всех остановил, Матвей бранил их даже.
Приободряется, конечно, лагерь вражий.
И тут у Рыкова возник внезапный план —
520 Взять дом атакою. Воскликнул капитан:
«Примкнуть штыки! Готовьсь!» — Штыки сидят на дуле —
Шипы смертельные. Все головы пригнули,
Шеренгой движутся на шляхту москали,
Не сдержишь — хоть маши клинками, хоть пали.
Вот полдвора прошли, их не страшат потери.
И Рыков закричал, спеша со шпагой к двери:
«Судья, я дом сожгу, Судья, сдавайтесь мне!»
А тот в ответ: «Сжигай! Поджаришься в огне!»
О соплицовский дом! Ведь если в нашу пору
530 Ты стены белые еще откроешь взору
Под сенью старых лип, ведь если в наши дни
В кругу своих друзей или в кругу родни
Сидит старик Судья, он пьет всегда сначала
За Лейку — без него, конечно б, все пропало.
Хоть Лейка вызволен был шляхтой в первый миг,
Признаться, многого он в битве не достиг.
Хоть Лейка штуцер свой нашел в повозке — Лейку,
Но все ж испытывать не стал судьбу-злодейку
Иль совесть, правильней: нетвердая рука
540 Была, как ведал он, у трезвого стрелка.
Он бочку отыскал, помог струе ладошкой,
Изведал спиртику для верности немножко,
И шапку заломив, свой штуцер крутанул,
Вбил пули, пороху на полку сыпанул
И... замер. Движутся штыки волной железной,
Всё ломят, шляхтичам и спорить бесполезно.
Тогда, в кусты нырнув и члены распластав,
Навстречу той волне он двинулся меж трав,
Залег, где в выемке бурьян разросся рыжий,
550 И Пробку знаками стал подзывать поближе.
Тот, охраняя дом со штуцером в руках,
Готов повергнуть был противника во прах.
Пусть Зося гневается, пусть глядит все строже,
Но жизни собственной она ему дороже.
Дух наступления солдат меж тем увлек.
Что ж Лейка? Вынырнув, нажал он на курок,
Свинцовым крошевом плюет стальное горло.
И Пробка бьет в солдат: убийственные жерла,
Ударив с двух сторон, всех обратили вспять.
560 Бегут... Стал раненых Креститель добивать.
А рига далеко. Ждет Рыков окруженья.
К забору подбежав, он пробует движенье
Остановить, собрать бегущих егерей,
Их треугольником построить поскорей.
Шеренги больше нет, но флангами к забору
Клин острый прислонен — готовы вновь к отпору.
И кстати! Конница на них летит стремглав.
А было так. Когда освободился Граф
И, услыхав пальбу, умчалась в страхе стража,
570 Он кавалерию повел на лагерь вражий:
Махал он шпагою, и вихрем мчался конь.
Но Рыков закричал: «Повзводно! Товсь! Огонь!» —
И пробежал огонь вдоль строя, как по нитке,
И пули ухнули из черных дул в избытке.
Есть трое раненых, один уже убит.
Под Графом пал скакун. Гервазий норовит
Спасти последнего из родичей Горешков.
(По женской линии). Но Робак, не промешкав,
Закрыл его собой, и пулей был задет.
580 Он Графа прочь увел, дал шляхтичам совет
Рассредоточиться, не сечь свинцовым градом,
Получше целиться да счет вести зарядам,
Почаще прятаться за ригу, за забор,
А Графу с конницей пока не лезьть во двор.
Кто понял суть вещей? Кому все удается?
Тадеушу! Палит в солдат из-за колодца.
(А надо вам сказать, он меткий был стрелок
И трезвый на лету пробить монетку мог).
По офицерам бьет, перестрелять легко их.
590 Убил фельдфебеля и из стволов обоих
Сразил сержантов двух. Трепещут все чины.
Он метит прямо в штаб, где блещут галуны.
И Рыков в бешенстве. Не в силах сделать шагу,
Кусает рукоять, в сердцах сжимая шпагу.
«Майор, — хрипит, — Майор, всех офицеров так
Он скоро перебьет!..»
— «Поляк, а, пан поляк, —
Тотчас же закричал Майор с великим гневом, —
Ты за колодцем ли там скрылся иль за хлевом?
Будь честен, выгляни! Сражайся, а не трусь!» —
600 Тадеуш отвечал: «Майор, я не боюсь!
А если сам храбрец, так пороху понюхай.
Сидишь за спинами... Я нынче оплеухой
Тебя попотчевал. Спаси же честь свою,
Пусть в поединке мы сойдемся, не в бою!
В кровопролитии всеобщем проку нету.
Доверься шпаге же, а то и пистолету.
Оружье выбери, хоть пушку, хоть иглу.
Не хочешь — как волков вас перебью в углу».
Тут не до шуточек и не до разных штучек.
610 Бабахнул — падает близ Рыкова поручик.
И Рыков прохрипел: «Майор, ведь повод есть
Тебе с ним встретиться. Спасешь ты этим честь.
Ведь если кто другой его убъет, позора
Хлебнешь ты досыта, оправишься не скоро.
Раз застрелить нельзя, то вымани хотя б
И заколи. Ты, чай, на шпагах-то не слаб.
Ведь штык — он молодец. А пуля? Пуля дура.
Суворов так учил. Суворов, брат, фигура.
Опять он целится. Он всех прикончит тут».
620 — «Ах, Рыков, милый друг, — сказал поспешно Плут, —
Из фехтовальщиков ты лучше всех, пожалуй...
Никита, знаешь что, а нам бы не мешало
Послать поручика... Ведь я здесь высший чин.
И не могу солдат покинуть без причин».
Тогда со шпагою шагнул вперед Никита
И белой тряпкою махнул врагам сердито.
Про пожелания спросил — какие есть.
И шпаги, покричав, решили предпочесть.
Пока Тадеушу искали в доме шпагу,
630 Граф выскочил вперед, явив свою отвагу.
«Тадеуш, — заявил, — вам нужен был Майор,
Мне нужен Капитан, у нас с ним вышел спор.
Он вторгся в замок мой... („Нет, в наш, — прервал Протазий, —
В наш замок, говори...”) Немало безобразий, —
Граф продолжал меж тем, — средь ночи соврешил,
Меня с жокеями свободы он лишил.
Учтите, Капитан: я близ Бирбанте-рокко
Сражался... Недругам не позабыть урока!»
Все ждут в молчании, как встретятся вожди,
640 Схватило, кажется, дыхание в груди.
Меж тем Граф сходится с Никитой как-то боком,
Рукою правою грозя и правым оком.
Снимает левою убор свой с головы,
Учтиво кланяясь. (Приличья таковы:
Который кланялся, тот после и зарежет).
Однако начали, и вот разнесся скрежет.
Колено правое у каждого — шарнир.
И скачут. Стиль один для шпаг и для рапир.
А Плут, Тадеуша приметив цепким взглядом,
650 Зовет фельдфебеля: «Эй, Гонт, своим зарядом, —
Он шепчет, — этого мерзавца ты бы мог
Достать играючи. Ты лучший наш стрелок.
Под пятое ребро заправь его как надо,
И пять серебряных рублей — твоя награда».
Гонт вколотил заряд, уже в прицел глядит.
А сам шинелями со всех сторон накрыт.
Пальнул и угодил. Видать, что не растяпа.
Но целился не в грудь — пробита пулей шляпа.
Тадеуш аж присел... Кропитель в тот же миг
660 Метнулся к Рыкову: «Измена!» — Шляхта в крик.
Стал Рыков удирать. Сражаться дальше. Где уж...
Его от шляхтичей прикрыл с трудом Тадеуш.
Опять Добжинские с Литвою заодно,
Обиды прежние всем позабыть дано.
Все стали братьями, идут впред грозою.
Кричат Добжинские Подгайскому с косою,
Который недругов кромсает острием:
«Да здравствует Подгай! Живем, друзья, живем!
Литвины, напирай!» — И всем Сколубам любы
670 Теперь Добжинские, и вот кричат Сколубы,
На Бритву поглядев, как раненый идет
На неприятеля: «Добжинские, вперед!
Держись, Мазовия!» — И рубятся бок о бок,
Хоть Матек сдерживал, хоть звал назад их Робак.
Да, с роем шляхтичей схлестнулся строй солдат.
Меж тем направился Гречеха спешно в сад,
Открыв Протазию таинственные планы.
Тот следом двинулся. Маневр, признаться, странный.
А за оградою торчала на виду,
680 Как домик, сырница дощатая в саду.
Как раз под нею-то и продолжались схватки,
Теснили шляхтичи там егерей остатки.
Сушились в сырнице белейшие сыры
И травы всякие хранились до поры:
Хвощ, мать-и-мачеха — домашняя аптека,
Их дочка Войского там вешала от века.
Кривая сырница, длиной сажени в три,
Держалась на столбе, который изнутри
Прогнил со временем. Была постройка схожа
690 С гнездовьем аиста, а рассудить построже,
Одна лишь видимость. Просили все Судью,
Чтоб сделал заново он сырницу свою.
Но он ответствовал едва ли не афронтом
И обходился лишь безделкою, ремонтом.
Казалось, эдак он испытывал судьбу:
Подпорки подставлял к подгнившему столбу.
Итак, над Рыковым, занявшим оборону,
Кривилась сырница, подобная балкону.
А Войский между тем и Возный сквозь кусты,
700 Как пики, к сырнице доставили шесты.
К ним с экономкою прокрался поваренок,
Крепыш, хоть обликом и ростом как ребенок.
Шестами в старый столб они уперлись в ряд
И все с усилием на кончиках висят.
Не так ли сплавщики снимают барки с мели,
Когда нечаянно на мелководье сели?
Столб треснул, тяжкий верх качнулся и завис
И всей громадою со скрипом рухнул вниз —
Сминает, давит, гнет: с телами рядом бревна...
710 Сыры белейшие легли горой неровной,
Мозги на них и кровь. В рассыпку — егеря.
Кропило их крошит и, саблею горя,
Кромсает Бритва их, и Розга бьет с налета,
И кавалерия врывается в ворота.
Лишь восемь егерей с сержантом во главе
Пока что держатся. По кочкам, по траве
Гервазий кинулся на них, но вмиг сверкнули
Стволы взнесенные, и пуля в каждом дуле.
Ксендз следом бросился, подножку на ходу
720 Подставил Ключнику, чтоб отвратить беду.
Упали. Просвистел над ними град свинцовый.
Рывком Гервазий встал, вновь ринулся, готовый
К борьбе сквозь вьющийся еще клубами дым.
Махнул и головы мгновенно снес двоим.
А прочие бегут, спасая жизнь, по склону.
Все — в ригу. Он вослед. Въезжает так с разгону
Гервазий бешеный туда на их плечах,
Ведя сражение теперь уже впотьмах.
Удары, скрежет, лязг. Рычат, визжат, как звери.
730 Но смолкли. Вышел он в распахнутые двери
С кровавым Ножичком.
Триумф, восторг, успех!
Гоняют шляхтичи, секут и рубят всех.
Никита Рыков лишь, исполненный отваги,
Еще сражается, не отдавая шпаги.
Но Подкоморий с ним заговорил: «К чему
Ты так упорствуешь, я что-то не пойму?
Как рыцарь, капитан, сражался ты сегодня.
А проиграл... Ну что ж, на то и власть Господня!
Отдай же шпагу мне, не то разоружим.
740 Я буду пленником считать тебя своим».
Никита порешил: такая вещь ко благу,
И Подкоморию отдал с поклоном шпагу,
Которая была в крови по рукоять.
«Эх, — говорит, — ну как без пушек воевать?
Суворов мне сказал: „Друг Рыков, помни, милый,
Сражаться с ляхами без пушек нету силы”.
Солдаты напились... Им разрешил Майор.
А он командовал. И вот такой позор.
Посвоевольничал... Перед царем в ответе.
Я ж, ляхи, вас люблю. Что есть верней на свете,
750 Чем наши присказки? Кого люблю, я бью.
Пан Подкоморий, эх... Прими любовь мою.
Вы в драке хороши и в пьянке, и в гулянке.
Да бросьте егерей гонять-то по полянке!..»
Тут поднял саблю вверх ему в ответ старик,
И Возный возвестил о мире в тот же миг.
Уводят пленных прочь, окончив подвиг бранный,
Убитых унесли, перевязали раны.
И ищут Плута все. Нашли, хоть и с трудом,
760 Заполз в крапиву он, лежал там мертвецом.
Чуть понял, кончено, он встал, прихорошился.
Так на Литве наезд последний завершился.
Бывали, впрочем, наезды и позднее, хоть не столь славные, но достаточно известные и кровавые. Примерно в 1817 году некий У… перебил в Новогрудке весь воеводский гарнизон и взял в плен офицеров. [4]
415 Шарф — повязка через плечо, отличительный знак офицера в российской армии при царе.
731 Бака Юзеф (1707—1780) — иезуит, поэт, автор книги «Размышление о смерти неминучей», которая содержит красочные и одновременные сцены, рисующие бренность бытия. В юности Мицкевич и его друзья увлекались этими стихами, при этом их высмеивая. В поэме Мицкевич цитирует строки в духе Баки, сочиненные Р. Корсаком, издателем Баки, и помещенные в предисловии к изданию стихов поэта-иезуита, а затем цитирует самого Баку.
