Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве | Книга одиннадцатая: «1812 год»
Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве
Шляхетская история 1811—1812 годов в двенадцати книгах стихами
Книга одиннадцатая
1812 год
Содержание:
Пророчества весны
Подобным же образом один русский историк описывает предзнаменования и предчувствия русского народа перед войною 1812 года. [1]. — Вступление войск. — Богослужение. — Официальная реабилитация блаженной памяти Яцека Соплицы. — Разговоры Гервазия с Протазием предвосхищают близкий конец тяжбы. — Объяснение улана с девушкой. — Разрешается спор о Куцем и Соколе. — После чего гости отправляются на пиршество. — Вождям представляют четы обрученных.
Год знаменательный, необычайный год!
Не годом жатвы ли прозвал тебя народ?
Не годом ли войны солдаты окрестили?
Шли песни о тебе, шли небыли и были.
Звездой хвостатою обещанный во мгле,
Молвой предсказанный по селам на земле,
Заставил биться ты сердца литвинов чаще
С приходом вешних дней надеждою манящей.
И в душах гром возник — гром Страшного суда.
10 Когда пришла пора на выпас гнать стада,
Те не бежали в зель, не брали пищи добро
Зелью называется пробудившаяся озимь. [2],Хотя под кожею торчком стояли ребра,
Ложились на́ землю, свой зимний корм жуя,
Мычали, блеяли — у них тоска своя.
Брел пахарь медленно и равнодушно в поле,
Не рад, что кончились мороз и вьюга, что ли?
Какой-то нехотью поражена страна.
Нет песен. Жатва, что ль, селянам не нужна?
Здесь станет с плугом вол, а там — с сохою кляча,
20 И вот глядит мужик, смятения не пряча:
Не ждет ли с Запада он в этот миг чудес?
Следит за птицами, они вернулись в лес.
Вон аист. Белые раскинул крылья-флаги,
Весну приветствует, а ласточки зигзаги
Ведут стремительно над речкой, над прудом
Творят старательно свой невеликий дом,
За мерзлой глиною летая по болотам.
Шел вальдшнеп в зарослях стрекочущим полетом.
Тянули гуси вдаль, их гогот нарастал,
30 И скопом падали, надеясь на привал.
Спешили журавли, стеная долгим клином,
И оторопь брала при клике журавлином.
«В чем дело? — думали ночные сторожа. —
Не рано ль птицам-то? Идут, свистя, кружа...»
Что это, снегири, скворцы, а может, ржанки?
Плюмажи и флажки слетелись на полянке.
Да это ж всадники! Спускаются с холма.
Оружье странное, диковин всяких тьма.
Полк за полком идет, а посреди со склона
40 Ползет, как талый снег, блестя броней, колонна.
Горят вдали штыки, чернеет шапок ряд,
То муравейники бесчисленных солдат.
Летят из вырая, уходят от обилья
В речи простолюдинов вырай обозначает, собственно говоря, осеннюю пору, когда птицы улетают на юг. Лететь на вырай — обозначает лететь в теплые края. И отсюда употребляемое народом в переносном смысле название теплых сказочных стран — счастливых заморских краев. [3],Конь воина несет, птиц перелетных — крылья.
Какой же в них инстинкт, какая мощь внутри!
Упряжки с пушками то в отблесках зари
Спешат, то в отсветах встающих ночью зарев.
Не грозы ли ревут, в далекий бор ударив?
Война! война! война! В тревоге вся Литва —
50 Гром, пламя! Смолокур, не ведавший сперва
В чем дело, сам не свой, никак с собой не сладит.
Проведший жизнь в лесах, как дед его, как прадед,
Внимавший в небесах лишь бешенству ветров,
Слыхавший на земле лишь зверя дикий рев,
Пускавший изредка лишь лесника под кров,
Вдруг видит: зарево, чуть вышел из лачужки,
Вдруг слышит: вой ядра, оно летит с опушки,
Треща, свистя, рыча — шальной подарок пушки.
У зубра вздыбился загривок, он во мху
60 Привстал. Как крутятся листочки наверху!
Трясет, мотает он башкой седобородой.
Кто сучья выломал? Взбесилась ли природа?
Кто выжег заросли?.. Зубр не видал гранат,
С полей сражения летящих наугад.
Шар крутится шипя. Взрыв! Дым! Огонь разящий!
Впервые зубр бежит, чтоб скрыться глубже в чаще.
Бой? Где?.. Оружие спешат мужчины взять,
И руки с криками заламывает мать.
Однако все твердят в востргое со слезами:
70 Бог с императором, а император с нами!
Весна! Кто встретился с тобою в славный год,
Тот урожайною весной тебя зовет.
Весна! Кто видеть мог цветенье трав и злаков...
Каких людей ты нам дала, каких поляков!
Каких событий цепь, какой надежды свет!
Сон дивный! Снится мне сон этот столько лет!
Я, в рабстве вскормленный, увидеть мог в Отчизне,
Весна, тебя одну-единственную в жизни!
От тракта в двух шагах был соплицовский дом.
80 Наш Юзеф и король Вестфалии Жером
Вели из Слонима свои войска на Гродно.
Уж часть немалая Литвы была свободна.
Но приказал король дать отдыху три дня.
Солдаты польские, медлительность кляня,
Рвались в сражение, желали новой схватки,
Был отдых тягостен полякам даже краткий.
Хоть штаб и армия стояли в городке,
Но тысяч сорок все ж пришлось на биваке
Поставить у Судьи — там жил и сам Домбровский,
90 Князевич и Гедройц, Грабовский, Малаховский.
Пришли уж затемно, и каждый там, где мог,
В усадьбе, в замке ли иль просто в хате лег.
Посты расставлены, приказы всем известны,
И дремлют, кто в стогу, а кто в каморке тесной.
Да и округа спит — и лагерь, и поля,
Лишь тени движутся ночного патруля,
Лишь пламя от костров порой взметнется выше.
Пароль доносится и отзыв — громче, тише...
И гости, и Судья легли уже давно.
100 И только Войскому покоя не дано.
Пир предстоит ему устроить небывалый,
Такой, чтоб польская душа затрепетала,
И чтобы про Соплиц веками шла молва.
Заметьте, в этот день еще два торжества:
День Богородицы, а также обрученье
Трех пар, помолвка их. Ну и гостей стеченье!
К тому же попросил Домбровский на обед
Дать блюда польские.
Тут хочешь или нет,
А поваров ищи иль жди дурных последствий,
110 И Войский пятерых сумел сыскать в соседстве.
Сам старший, колпаком накрыта голова,
Взял фартук, засучил по локоть рукава
И стал хлопушкою мух истреблять со свистом,
Чтоб яств не тронули, чтоб стол остался чистым.
Потом достал очки, протер, насколько мог,
И, руку запустив за пазуху, извлек
Ту книгу славную, где польские все блюда
И наставления. «Примерный повар»
Книга чрезвычайно редкая, лет полтораста тому изданная Станиславом Чернецким. [4]. Чудо!Не Оссолинский ли по ней давал пиры,
120 Когда он посещал заморские дворы?
Урбан VIII хвалил и бигос, и селянку
Это посольство в Рим не раз описывалось и даже изображалось художниками. См. предисловие к «Примерному повару»: «Дивясь сему посольству, западные державы зрели в его богатстве и в пышности пиров щедрую руку Создателя... и один из Римских князей воскликнул: „Счастлив ныне Рим, принимая такого посла”». — NB. Чернецкий был поваром Оссолинского. [5].И с этой книжицей князь Радзивилл-Коханку
В Несвиже празднество давал для короля,
Его невиданным обильем веселя,
О чем гуляет слух по замкам и лачугам.
Рецепт из книжицы давал Гречеха слугам.
Подхватывали суть умельцы-повара,
И пятьдесят ножей стучало до утра.
Там поварята все, как чертенята в саже,
130 Несут дрова, мешки, столкнулись лбами даже.
В кастрюли сыплют — чад! Льют в сковороды — пар!
Мехами раздувать в плите пустились жар.
А Войский, чтоб скорей заклокотало пламя,
Налил топленого им масла меж дровами.
(Прием дозволенный, когда патрон богат).
Охапки хворосту, треща, в огонь летят,
Под вертелами дым струится по поленьям,
Ползет к свиным бокам, к окорокам оленьим.
Где птица битая, там облаками пух,
140 Стал голым тетерев, и стал нагим петух.
Но петухов и кур, признаться, маловато,
Их Пробка вырезал — враг живности пернатой,
Хозяйство Зосино разрушил до конца.
Но вмиг не вырстишь хохлатку из яйца.
Поскольку не было для этого условий,
То не было пока и птицы в Соплицове.
Но мяса всякого предстала там гора:
Всё взяли, что могли, со скотного двора,
Купили в лавочках, добыли на охоте.
150 Лишь птичье молоко вы в доме не найдете.
Богатство, слитое с уменьем — вот девиз,
И это правило в усадьбе, не каприз.
Ночь сходит. Близок день. Настанет праздник вскоре
Пречистой во цветах. Мерцает, словно море,
Гладь неба синего, светла и высока,
То словно вогнута, то выпукла слегка.
Везде созвездия — морских жемчужин нити.
Внезапно облако является в зените,
Качает крылышками белыми чуть-чуть,
160 Свершает ангелом-хранителем свой путь
И медлит, кажется, молитву чью-то слыша.
Нет, к небожителям взвивается все выше.
Но блеск жемчужинок среди пучин исчез,
И озаряется высокий лоб небес.
Обозначаются и две щеки в тумане,
Бледнее правая, а левая румяней,
Глаз открывается — все шире очерк век.
Уже белок сверкнул пронзительней, чем снег,
Зрачок прорезался посередине ока,
170 Метнулся дротиком луч золотой с востока,
И впился в облако под кромкою высокой
Сигнал ли к действию? Немедленно в ответ
Скрестились тысячи взлетающих ракет.
И око выплыло над краем небосклона,
Дрожа ресницами в задумчивости сонной
И семицветием перекрывая мир.
Топазом светится, сверкает, как сапфир,
Рубином сделалось, блистает гранью алой,
Хрустальной сферою и бриллиантом стало.
180 Мигая, как звезда, размерами с луну,
Оно, горящее, всходило в вышину.
Чуть свет к часовенке спешат, бегут литвины.
Какого чуда ждут с утра простолюдины?
Не только набожность на мессу их влечет,
Нет, любопытствует, признаемся, народ.
Помимо празднества весны и дня Господня,
Здесь генералов ждут известнейших сегодня,
Героев всей Литвы, вождей, чьи имена
Твердит без устали и день и ночь страна.
190 Народной библией, и ум, и сердце тронув,
Давно уж сделались деянья легионов.
Вот! Первый офицер. За ним толпа солдат.
Все с недоверием и радостью глядят.
Поляки! Земляки! На них мундир походный.
По-польски говорят! С оружием! Свободны!
В часовню не войти — велик людской прилив.
Снаружи молятся, колени преклонив.
Нагие головы спускаются все ниже,
Такие светлые — чуть русы и чуть рыжи:
200 Литве знакомые оттенки спелой ржи.
Головка девушки, как цветик у межи,
Приметен издали ее убор весенний:
Над лентой бабочки и лепестки растений.
Та смотрит куколем, та васильком глядит.
Столь удивителен живого поля вид!
Забрякал колокол, заколебалась нива,
Поклоном стелется от свежего порыва.
Для Богоматери, по-вешнему щедры,
Крестьянки принесли зеленые дары:
210 В гирляндах и венках и папаерть, и икона,
Вся колоколенка под сеткою зеленой.
Порою брызнувший с востока ветерок
Благоухающий срывает вниз венок,
И реет аромат, как ладана поток.
Сказали проповедь и завершили мессу.
Тут Подкоморий встал. Он по чинам, по весу
Был избран маршалом, когда повет решил
Конфедерацию создать из общих сил
Со вступлением французских и польских войск в Литву по воеводствам были созданы конфедерации и избраны депутаты на сейм. [6].В своем мундире был он воеводским чином:
220 В жупане золотом и с поясом старинным,
Кунтуш из шелка шит, кистей по краю ряд,
А ножны кожею змеиною горят.
На пряжке — бриллиант, к конфедератке белой
Прицеплен перьев пук, плюмаж, вернее, целый.
(От цапель перышки, ценой в дукат они,
И нацепляются лишь в праздничные дни).
Он на пригорке стал, чтобы видели повсюду.
Толпа придвинулась, он обратился к люду:
«Вам, братья, ксендз сказал, что с первых дней войны
230 Короне вольности опять возвращены,
Что императором проделан труд немалый.
Свободна и Литва. Зовут универсалы
Послов на общий сейм. День это небывалый!
Но я хочу сказать по поводу Соплиц,
Чтоб толков не было и разных небылиц.
Соплицу Яцека знавали вы, без спору,
Вам ведомо, что он содеял в злую пору.
Но раз слыхали вы по поводу греха,
То знайте, жизнь его была не так плоха.
240 Присутствующие на мессе генералы
Про все поведали мне с самого начала.
Считали умер он, когда уехал в Рим,
Но имя он сменил, обличье, стал иным.
Всю жизнь он посвятил Отечеству и Богу,
Украсил подвигом не раз свою дорогу.
Под Гогенлинденом
Известно, что под Гогенлинденом польский корпус под водительством генерала Князевича решил исход сражения. [7], где бой был так жестокИ где противиться Ришпанс врагу не мог,
Ибо не ведал он, что был Князевич рядом,
250 Наш Робак не сробел: он под свинцовым градом
Снес от Князевича Ришпансу письмецо,
И этим сообщил: врага берут в кольцо.
Потом в Испании, где шли на штурм уланы,
Под Сомосьеррою он получил две раны.
Близ Козетульского он находился там.
Потом он езживал по странам, городам,
О настроениях там дознавался тайно.
Потом он езживал по странам, городам,
О настроениях там дознвался тайно.
При этом общества возникли не случайно.
Восстанья, мятежи готовил он везде.
И надо же, погиб в своем родном гнезде!
260 Но в этот самый день, несчастьем омраченный,
Ему Почетного дан орден Легиона
За все, что сделал он недавно и давно.
Так императором в Варшаве решено.
Скажу, раз вы меня вниманием дарите,
Что, обстоятельно продумав ход событий,
Припомнив Яцека заслуги и дела,
Как маршал объявлю: теперь пора пришла
Забыть провинности, считать, что патриотом
Был Яцек истинным. Конец давнишним счетам!
270 А если кто-нибудь и упрекнет семью
За вины Яцека, то я не утаю,
Gravis notae maculae
Считается тяжким оскорблением (лат.). [8]это по Статуту,И дерзновенного накажем мы в минуту,
Будь новый шляхтич он иль даже старый будь,
Но с диффамацией не пробуй посягнуть!
Теперь о равенстве. Но это пункт особый:
Мужик и мещанин в правах сравнялись оба.
Все будет писарем в архивы внесено
И возным в должный час везде оглашено.
Еще об ордене. Он прибыл после смерти,
280 Что славе воинской не повредит, поверьте.
Не грудь украсит он — надгробную плиту.
Я орден привяжу за ленточку к кресту.
Пусть повсист три дня, потом возложим в храме:
Дар Богородице, преподнесенный нами». —
И, вытащив футляр, награду он извлек,
На перекладине подвесил за шнурок,
И крестик, серебрясь, белел на ленте алой
С короной наверху. И солнце заиграло
290 На этом крестике. Так над толпой возник
Луч ускользающий — посмертный славы блик.
«Господня Ангела» все шепчут на коленях,
Чтоб этим грешника спасти в своих моленьях.
Среди людей Судья проходит взад-вперед
И всех на пиршество в имение зовет.
А на завалинке меж старцами беседа —
Потягивают мед из жбана два соседа
И смотрят оба в сад: меж маками улан
Там, как подсолнечник, слегка сгибал свой стан.
300 С ним рядом девушка стояла. В ту минуту
Она стыдливую напоминала руту,
Глядела глазками анютиными ввысь,
Где кивер так сиял и перья так вились.
Цветов поблизости пришли нарвать девчонки,
Но, чтобы не мешать, старались быть в сторонке.
А старцы цедят мед и, в табакерку нос
Втыкая, рассуждать пускаются всерьез.
«Да, да, Протазий мой», — сказал, вздохнув, Гервазий.
«Да, да, Гервазий, друг», — откликнулся Протазий.
310 «Да...» — затянули вновь, хоть вроде и без связи.
«Да, тяжба странная здесь только что была, —
Протазий продолжал. — Но помню я дела,
Когда эксцессами и не такими пахло,
Потом и тяжбами... Однако все зачахло.
За перемирием последовал и мир,
И Лопот задавал Борзобогатым пир.
Одынец и Крепштуль, Путрамент и Пиктурно
На мировую шли. Да и с Квилецким Турно.
Что там с Соплицами Горешки, смех один!
320 Когда-то враждовал с поляком и литвин.
Однако дождались спасительного мига:
Вступить с Ягеллою решилась в брак Ядвига.
Когда невеста есть, возможен компромисс.
Девица иль вдова... Женись! — таков девиз.
Когда раскол в семье, я тяжбы жду со страхом.
Но хуже, ежели вы схватитесь с монахом.
Кого на ком женить? Все разлетится прахом.
Зачем-то с русскими от веку спорит лях.
Хоть братья Рус и Лех, согласья нет в делах.
330 А с крестоносцами вражда какая тлела?
Ягелло выиграл, однако ж, это дело.
С доминиканцами у Рымши был процесс.
Но у монастыря случился перевес,
Который синдику дела доверил — Дымше.
С тех пор пословица: „Господь сильнее Рымши”.
Добавлю: „Ножичка гораздо слаще мед”». —
Он за Гервазия, заканчивая, пьет.
«Эх, в точку ты попал, — растрогался Гервазий. —
Я на веку видал немало безобразий.
340 Корона и Литва, как брачная чета.
То ль Бог их свел, то ль черт. Покою ни черта!
Все ж выручили нас: народ вооруженный
Пришел с подмогою к нам нынче из Короны.
В коронном войске был я долго, много лет.
Не видел лучших я конфедератов, нет!
Будь жив мой пан, хо-хо, тут многим перепало б...
Эх, Яцек, эх, стрелок... Да что там, хватит жалоб!
Уж ежели Литва с Короной заодно,
Забыто, значит, всё, всё, значит, решено».
350 «А я тебе зато, — ответствовал Протазий, —
Скажу про вещий знак без врак и без фантазий.
Тадеуш с Зосею был издавна, скажу...»
«Ты панной Зофьей звать обязан госпожу, —
Гервазий перебил, — ведь не девчонка все же,
А внучка Стольника, магната и вельможи».
«Да, — Возный продолжал, — я видел сам тот знак —
Он был пророческий. А все случилось так.
Пожалуй, с год назад тут пировала дворня.
Вдруг птицы с чердака слетели — всё упорней
360 Два воробья в пыли дерутся у крыльца.
На грудке черный пух у старого самца,
И посветлей пушок у младшего на зобе.
Как кувыркаются, как бьют друг друга в злобе!
Тут слуги шепчутся, — пришла в башку им блажь! —
„Горешко — темненький, а светлый — это наш”.
Соплица верх берет, поддерживают птаху:
„Виват! Смелей! Еще! Задай Горешкам страху!”
Ослабевал — орут: „Держись, лупи опять!
Не стыдно ль шляхтичу магнатам уступать?”»
370 Смеемся так и ждем, чем кончится потеха.
Да только Зосеньке, как видно, не до смеха.
Бежит. Жалеючи, накрыла забияк.
Но и в руке они сражались. Вот те знак!
Лишь пух кругом летел. Шептаться стали бабы,
Что здесь пророчество, что Зосенька могла бы
Два рода примирить и кончить давний спор,
Судьбы, мол, это знак, мол, высший приговор.
Скажи мне, можно ли пренебрегать приметой?
На Графа все тогда подумали, а это
380 Тадеуш, вот ведь что...»
«Да, дивен, дивен свет, —
Гервазий поддержал. — Где только тайны нет?
Я тоже расскажу. Хоть, правда, не про чудо.
Однако не пойму, зачем это, откуда?
Соплиц передушить я мог бы, как курей,
А вот Тадеуша любил... Ну хоть убей!
Был забиякою он, помню, в малолетстве
И всех ровесников поколотил в соседстве.
Он в замок прибегал, признаться, без конца.
А я подначивал на козни сорванца.
390 Он в гнездах голубей отыскивал на башне,
Омелу рвал с дубов. Ну кто, кто был бесстрашней?
С сосны высокой мог добыть и воронят.
Я любовался им и был чему-то рад.
Вояка! Лишь жалел, что он Соплица родом.
И вот приветствую его перед народом.
Муж панны Зофьи он, хозяин мой и твой».
И оба пьют медок, качая головой.
«Да, да, Гервазий мой...» — «Да, да, дружок Протазий...» —
Заговорили вновь, хоть вроде вновь без связи.
400 Под самой кухнею шел разговор, и жар,
И чад оттуда бил, как будто был пожар,
А поварской колпак завис в открытой раме,
Как белый голубок у них над головами.
Гречеха слушал их с минуту, а потом
Качнулся в облаке высоким колпаком,
С печеньем протянул обоим старцам блюдце.
«С закуской, — произнес, — напитки лучше пьются.
К тому ж историю я нынче вам припас,
Как Рейтан шуткою перепугал всех нас.
410 Тогда охотились мы в Налибокской пуще.
А Рейтан, вам скажу, он, этот дьявол сущий,
Был в ссоре с де Нассау. Он шутку сотворил
Безумную. А я... Обоих их мирил.
Уж вызов брошен был. А началось с каприза».
Спросили Войского в тот миг насчет сервиза.
Исчез он. Старики ж, хлебнув еще медку,
Вновь обращаются глазами к цветнику.
И снова девушку там видят и улана.
Он руку левую к ней тянет, ибо рана
420 Не зажила еще на правой, и рука
Была на перевязи у него пока.
«Ах, Зося, — произнес улан, — спешить с ответом
Не стоит все-таки... Я знаю, прошлым летом
Дала ты слово мне. Но слово я не мог
Принять, ты помнишь ли? Кто ж обещает впрок?
И есть ли смысл какой в поспешном обещанье?
Я был так коротко в тот раз. Потом — прощанье.
Не честолюбец я, не фат и не позер.
Я знаю, не внушит любви мгновенный взор.
430 Заслугой подлинной я взять хочу, не мнимой.
Люблю, так уж люблю, прошел, так значит мимо.
Я подожду еще... Ты подтвердишь мне вновь,
Сумел ли истинно я заслужить любовь.
Дала согласье ты, быть может, ради тети
И ради дядюшки не по своей охоте.
Но дело важное, поверь мне, Зося, брак.
Саму себя спроси. Все прочее — пустяк.
Не доброта ль твоя, послушай-ка, причиной,
Что ты судьбу связать готовишься с мужчиной?
440 Но если это так, то лучше нам тянуть.
Не вынуждаю я, не тороплю ничуть.
В Литве инструктором остаться мне велели.
Мне ждать приходится, не появлюсь я в деле,
Пока не вылечусь в конце концов от ран.
Что скажешь, Зосенька?» — И тут замолк улан.
Глаза несмелые в его глаза взглянули:
«Что было год назад, припомнить я могу ли?
Сказали старшие, мол, замуж мне пора.
Ну что ж, не спорила, от споров нет добра.
450 Так, видно, Бог велел... Когда вы уезжали, —
Она добавила, потупясь, — вы в печали
Тогда жалели нас, в глазах была слеза.
Ксендз Робак в эту ночь скончался, и гроза
Гремела до утра. Так вот, слезою этой...
Пронзили сердце вы. Я все ждала до лета...
Пока вы ездили, пока сражались где-то,
В молитве день и ночь я поминала вас.
Слеза огромная... Мне не забыть тех глаз.
Я с Подкомория женою нынче в Вильно
460 Гостить поехала. Но я была бессильна
С тоскою справиться. Ждала конца зимы,
Рвалась в ту комнатку, где повстречались мы.
Посеешь зернышко, оно взойдет, как озимь.
Мы наши радости и боль с собою возим.
А ваше зернышко взрастает по весне.
Хотелось в те края опять вернуться мне,
Где мы увиделись впервые. Все шептало:
Мы снова встретимся. Я в Вильне ждать устала,
470 Твердила имя там одно лишь день и ночь.
„Выходит, любишь ты, ничем тут не помочь”, —
Сказали девушки на масляной в ту пору.
Но если я люблю, я вас люблю без спору».
Тадеуш ликовал. Счастливый оборот!
Взял Зосю за руку, в ту комнату ведет,
Где свиделись тогда и свиделись недаром.
Но стала комната под вечер будуаром.
Ибо Нотариус, разубран, разодет,
Там будущей жене то подавал браслет,
То с суетливостью ей подносил цепочки,
480 И притирания, и мушки, и брелочки.
Восторгом искрился победоносный взор.
Она ж готовила к помолвке свой убор,
Искала в зеркале совета у Венеры.
Служанки между тем трудились свыше меры:
Подвили локоны — дым от щипцов пошел.
Нашили в восемь рук оборки на подол.
Хотя Нотариус своей невестой занят,
Один из поварят его в окошко манит:
«Сидит в саду косой! Прокравшись в лозняке,
490 Он там, за грядками, залег невдалеке.
Пугнуть его — и все. Он виден за рассадой.
Тут дело малое: собак расставить надо».
Асессор Куцего сыскал — бежит стремглав.
Ну а Нотариус? Сменить возможно ль нрав?
Спешит он с Соколом, играет страсть в избытке.
Вот с мухобойкою стал Войский у калитки,
Захлопал, засвистал, предвосхищая лов.
Меж тем борзятники уже держали псов,
И оба, пальцами перед собою тыча,
500 Указывали им, где прячется добыча.
Псы ждут, и уши врозь на длинной голове,
Дрожат, как две стрелы на общей тетиве.
«Ату!» — крик Войского, и промелькнул звереныш.
Собаки вслед за ним, догонишь — не догонишь.
Вот обе прыгают, казалось, с двух сторон
Сомкнулись два крыла. А заяц? Что же он?
Как когти, в плоть его вошли клыки с наскоку.
Он вскрикнул. Лишь дитя, рожденное не к сроку,
Кричит так жалостно. Собаки с живота
510 Рвут шерсть белесую. Развязка так проста!
А люди гладят псов. Тут Войский нож свой длинный
Из ножен выдернул. Блюдя закон старинный,
Две лапы задние отсек и бросил псам.
«Обоим им, — сказал, — награда пополам.
Тут резвость равная, и не к чему придраться:
Достоин Пац дворца, дворец достоин Паца.
Пса стоит господин и господина пес.
Вам обоюдную победу спор принес.
Я это, как судья, скажу вам, как героям.
520 И вот мой приговор: вернуть заклад обоим.
В один и тот же миг борзыми взят был зверь.
Бумагу подписать осталось лишь теперь».
Сияют спорщики и руку жмут друг другу.
Отвергнуть можно ли взаимную заслугу?
Сказал Нотариус: «Я отдавал в заклад
Коня со сбруею, но не приму назад
Ни перстня, данного арбитру, ни заклада.
У нас так водится. Пусть Войскому наградой
Послужит перстень мой. Там вставлен сердолик.
530 Он чистый. Вырезать на камне можно лик
Или герб собственный, — короче, знак особый.
На перстне золото одиннадцатой пробы.
Мне в кавалерию пришлось отдать коня.
Но сбруя все-таки осталась у меня.
Седло отменное, дар истинный Востока,
Оно турецкое и с выемкой глубокой.
Горит каменьями передняя лука,
Оно баюкает, как в люльке, седока.
В подушке пух внутри, атласом сверху крыта.
540 А ежели... (И тут Болеста, знаменитый
Тем, что любую мысль преображает в жест,
Явил собравшимся на лошади отъезд.
Вот он вскочил в седло, и ноги, как колеса.
Затрясся, видимо, галопом он понесся).
А скажем, ежели нешибкая рысца,
То каплет золото, похоже, с жеребца:
Сияют тебеньки, чепрак весь в позолоте,
А стремя в золоте. Где лучше вы найдете?
Мундштук, тот в бисере, подобие огня,
И с полумесяцем поперсье у коня.
550 А полумесяц-то точь-в-точь наш герб Лелива.
В Подгайцах взято все, в баталии счастливой,
Должно быть, у мирзы, а может, у паши.
Да разве в этом суть? Презент мой от души.
Асессор, пренебречь не соизволь тем даром».
Асессор, просияв, ему ответил с жаром:
«Я два ошейника с шагреневым смычком
В заклад свой выставил. Всем ведомо о том.
Там яшма, там шелка, и это дар Сангушки.
560 Тончайшей выделки повсюду завитушки,
И камень дорогой играет в сто огней.
Хотел я это все оставить для детей.
Известно, я женюсь. Так, верно, будут детки.
Прошу, Нотариус, в ответ на дар твой редкий
Не откажи и мне, изволь принять презент.
Годами шел наш спор и кончился в момент,
Сегодня завершен со славой и почетом.
Конец дурной вражде! Конец пустым заботам!»
И два соперника спешат скорее в дом
570 С известьем радостным: все кончилось добром.
Шел слух, однако же, что Войским был в секрете
Зайчонок выращен, чтоб кончить дрязги эти.
Призвав соперников, пустил он в сад зверька,
Предвидел, стало быть, успех наверняка!
Он эдак всех провел. Чуднее нет историй!
Хоть повареночек и проболтался вскоре,
Желая, может быть, чтоб все схлестнулись в ссоре,
Скомпрометировать он даже псов не смог.
Гречеха ж слухами, как сплетней, пренебрег.
580 А в замке в этот час, составив круг пошире,
Стоит толпа гостей, и речь идет о пире.
Судья вошел. (Мундир на этот случай шит).
Тадеуш честь отдать начальникам спешит,
Рукою левою уланский кивер тронув.
А Зося избрала из всех своих поклонов
Глубокий реверанс — присела до земли.
Зарделась, очи вниз. Так оценить смогли
И Телимены труд, и грацию — всё вместе.
Она была в венке, как надлежит невесте,
590 И в сельском платьице, в каком еще с утра
Ходила к празднику. Теперь пришла пора
Раздать гостям цветы. Она одной рукою
Дает букетики и в волосах другою
Слегка поправила блестящий край серпа.
Целуют ручку ей вожди, гудит толпа.
Зарделась Зося вновь, опять присев с искусством.
Князевич, как отец, на миг отдался чувствам:
Поцеловав ее, поставил вдруг на стол.
Фурор среди гостей жест этот произвел —
600 В ладоши хлопают, кричат в восторге «браво!»
Ну что ж, по красоте и по костюму слава.
Гостям был по сердцу ее простой наряд,
Вождям, которые так много лет подряд
Скитались с мыслями о Родине, покуда
Вновь не пришли сюда, явился он, как чудо.
Уж, верно, в юности жилось им всем не худо.
Любовь далеких лет им вспомнилась сейчас.
Глядят на девушку, не отрывая глаз.
Те молят: подними головку хоть немного,
610 Чтоб в очи заглянуть, те просят: ради Бога
Попробуй повернись хотя б разок вокруг.
Она же от лица не отнимает рук.
Тадеуш счастлив был. Нет большего почета!
А Зося... То ль она послушалась кого-то,
То ль поняла чутьем (у девушки чутье
Частенько выручит и выучит ее),
Но только вопреки сердитой Телимене
С утра оставила наряд без изменений
И, плача, настоять сумела на своем,
620 Простой крестьянкою она явилась в дом.
На юбке беленькой другая, чуть короче,
Темно-зеленая, да и наряд весь прочий —
Из той же зелени — корсаж и башмачки.
Лент много розовых — повсюду завитки.
Грудь под шнуровкою, как лепесток в бутоне,
Рубашки рукава скрывают пол-ладони,
Прозрачно-белые, как крылышки они,
Взлетит, наверное, — махни или дыхни.
Над кистью рукава затянуты тесемкой,
630 А шейка так тонка за розовою кромкой!
Малютки-косточки из вишен — две серьги.
Их Пробка вырезал. (Ах, нет верней слуги!).
Там изображены сердца, огонь и стрелы.
(Ах, Пробка, мастер ты несчастный, хоть умелый!).
Янтарь в две ниточки прикрыл воротничок,
И розмариновый на голове венок.
Туги от ленточек, легли на плечи косы.
Блестит над ними серп — его омыли росы.
Так жницы делают, отчистив серп в траве.
640 Не луч Дианы ли горит на голове?
Все хвалят, хлопают. Иначе невозможно.
Какой-то офицер этюдник взял дорожный,
Бумаги разложил, слюнявит карандаш.
Но тут Судья вскричал: «О Боже, это ж наш...»
Узнал художника. Знакомые приметы!
Хоть изменяют вид мундир и эполеты,
И зачерненные усы, и борода,
Замашки все-таки не сменишь никогда.
«Наш Граф, — Судья кричит: — прими поклоны наши!
650 Я узнаю тебя: этюдник в патронташе!»
И впрямь, был это Граф. Сперва он послужил
Солдатом, а потом и полк вооружил.
И с кавалерией своею Граф по праву
В сраженье первом же обрел и честь, и славу.
Сам император дал полковника диплом,
И с чином все его поздравили кругом,
Но Граф, не слушая, водил карандашом.
И пара новая. Холоп царева трона,
Асессор, стал теперь слугой Наполеона.
660 Он получил отряд жандармов. Командир!
Хоть сутки в должности, на нем уже мундир,
И польские цвета приковывают взоры.
Как сабля звякает, как звон разносят шпоры!
И Текла рядом с ним, дочь Войского, скромна,
Достойно убрана — уже почти жена.
Асессор охладел давно уж к Телимене
И, чтоб доставить ей поболее мучений,
Избрал дочь Войского предметом вожделений.
Не очень юная, уже под пятьдесят,
670 Зато хозяйственна, как люди говорят.
К тому ж приданое: деревня есть в наследство
И сумма от Судьи. А средства это средства.
Ждут третью пару все. Но нет ее как нет.
Послал Судья слугу, и вот какой ответ:
Нотариус, увы, их вряд ли обнадежит —
Он обручального кольца найти не может,
Он обронил его, охотясь на лугу.
Невеста ж в свой черед заверила слугу,
Что хоть помощницы и есть, но туалета
680 Она не кончила, спешит, но не одета
И, дескать, дай-то Бог поспеть ей к четырем.
36—42 Любопытную параллель этому тексту можно обнаружить в сочинении адъютанта Наполеона Филиппа Поля де Сегюра (1780—1973): «...на всех холмах от вершины до склона, во всех ложбинах шевелились солдаты и лошади. Едва первые лучи пали на это сверкающее оружием скопище, как зазвучали трубы, и сформировались три колонны, которые двинулись к трем мостам. Словно тела гигантских змей, они вились и ползли по небольшой прибрежной равнине, отделяющей их от Немана...» (Philippe-Paul de Ségur «Histoire de Napoléon et de la Grande Armée». Paris, 1825. Т. 1. Р. 140).
80 ...король Вестфалии Жером... — Жером (1784—1860) — король Вестфалии (1807—1813), самый младший из братьев Наполеона, командовал в московском походе третьей армией.
90 Гедройц, Грабовский, Малаховский. — Гедройц Ромуальд (1750—1824) — генерал. Согласно историческим изысканиям, был генеральным инспектором литовской кавалерии и не мог оказаться в то время в тех краях. См.: XII. Грабовский Стефан (ок. 1767—1847) — генерал, командовал бригадой в дивизии Князевича. Малаховский Казимеж (1765—1845) — полковник, позже генерал, один из предводителей восстания 1830—1831 годов.
119 Не Оссолинский ли по ней давал пиры... — Оссолинский Ежи (1595—1650) — выдающийся политический деятель своего времени, канцлер, возглавлял в 1633 г. при короле Владиславе IV посольство в Рим.
121 Урбан VIII хвалил и бигос, и селянку. — Урбан VIII (1568—1644) вел в период своего понтификата (1623—1644) активную церковную и светскую политику.
123 В Несвиже празднество давал для короля. — Несвиж — одна из резиденций Радзивиллов.
153—154 Настанет праздник вскоре / Пречистой во цветах. — такой прездник в Литве в это время года является вымыслом Мицкевича. Вероятно, ему понадобилось встроить подобный эпизод в поэму.
232 Универсал — торжественное обращение короля, гетмана, марашала конфедерации в Польше XVI—XVII вв. к народу.
248 Ришпанс Антуан (1770—1802) — генерал, один из предводителей французских войск в битве при Гогенлиндене (1800 год).
253—254 Потом, в Испании, где шли на штурм уланы / Под Сомосьеррою... — В 1808 г. перевал Сомосьерра (Сомоснерра) был взят польской кавалерией, которая входила в состав наполеоновских войск, действовавших в Испании.
516 Достоин Пац дворца, дворец достоин Паца. — Основанием для поговорки послужило богатство Антония Паца (ум. 1774 г.), построившего себе пышный дворец. Этот дворец упоминает Мицкевич также в своем парижском стихотворении «Визит пана Францишека Гжималы», написанном в 1832 году.
532 На перстне золото одиннадцатой пробы. — Согласно тогдашним нормам, двадцать четвертая проба приравнивалась к чистому золоту. Одиннадцатая проба означала одиннадцать частей золота в сплаве с тринадцатью частями других металлов.
547 Тебеньки — кожаные лопасти, подвешенные по бокам седла на пряжках.
550 Лелива — герб многих шляхтичей в Польше: на красном фоне полумесяц рогами вверх, в нем — звезда. Таков был и герб Соплиц.
551 В Подгайцах взято все, в баталии счастливой... — Подразумевается серия успешных сражений, которые в октябре 1665 г. Ян Собесский вел с превосходящим его по силе татарско-казацким войском.
