Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве | Книга пятая: «ССОРА»
Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве
Шляхетская история 1811—1812 годов в двенадцати книгах стихами
Книга пятая
ССОРА
Содержание:
Охотничьи планы Телимены. — Садовница готовится выйти в свет и выслушивает наставления тетушки. — Возвращение охотников. — Изумление Тадеуша. — Еще одна встреча в «Храме размышления» и согласие, восстановленное с помощью муравьев. — Разговор за ужином об охоте. — Рассказ Войского о Рейтане и князе де Нассау, прерванный в самой середине. — Мирные переговоры между враждующими сторонами, также прерванные. — Пришелец с ключом. — Ссора. — Граф и Гервазий держат военный совет.
Охота кончена, и Войский едет к дому.
Для Телимены же, хотя и по-иному,
Лишь начинается охотничья пора:
Скрестила руки, ждет, и с самого утра
В мечтах мерещится ей дивный образ дичи,
И мыслью за двойной гоняется добычей.
Граф и Тадеуш. Граф… Богат, собой хорош,
Вельможа и влюблен. Вот только не поймешь,
Не слишком ветрен ли? Перемениться может,
10 Подумав, охладев, руки ей не предложит,
Она уже в летах, она, увы, бедна,
Ну а родня его? Вдруг скажут: не жена.
Ее встревожила мысль эта непростая.
Приподнялась с софы и, словно подрастая,
Бежит на цыпочках, приоткрывает грудь
И, чтобы пристальнее в зеркало взглянуть,
Дугою выгнулась. Не сдерживая вздоха,
Упала на софу. Не жизнь, а суматоха!
Граф… Он с капризами: вельможа, господин…
20 К тому же холоден. Естественно. Блондин.
Тадеуш. Простачок. Едва ли не ребенок.
Влюбился по уши, чуть вышел из пеленок.
Воспитан в строгости и перед ней в долгу.
Навек останется в намеченном кругу.
Мужчины юные лишь в помыслах смутьяны,
А в чувствах более, чем старцы, постоянны.
И первый сладкий миг, открывший новый мир,
Он с благодарностью запомнит и, как пир
С хмельным приятелем, воспримет повторенье,
30 С любовной пылкостью перемешав смиренье.
А старый пьяница… Тот сжег свое нутро,
Пьет с отвращением что рюмку, что ведро.
Ей это ведомо: она свой опыт копит,
И это действовать ее сейчас торопит.
Но вот поженятся, допустим… А молва?
Уединиться ли в усадьбе им сперва?
А может, вообще уехать прочь отсюда?
В столице погостить? Вот это будет чудо!
С улыбкой юношу она выводит в свет
40 И в затруднении дает ему совет.
Так выпестованный, он предан бесконечно.
Да и самой пожить. Ведь жизнь столь скоротечна!
Прошлась, веселая, в алькове взад-вперед.
Но стала. Что же ей покою не дает?
Граф! Ну а как же Граф?.. Как в этом быть вопросе?
А может, все-таки ему подсунуть Зосю?
Пусть небогатая, зато она знатна,
В роду сенаторы. Ну чем же не жена?
А если вступят в брак, в их доме, несомненно,
50 Найдет пристанище себе и Телимена.
Ну мало ли чего?.. Как сваху не принять?
А впрочем, сваху ли? Скорей подругу, мать.
Решилась. Времени теперь терять не надо,
И кличет тетушка племянницу из сада.
А Зося в утреннем наряде, с решетом,
Раскинув волосы, стояла под окном
И созывала птиц. Катились к ней хохлатки,
Спешили петухи через межи и грядки,
Все голенастые, все гребнями трясли,
60 Им в беге крылышки служили как рули.
За ними шел индюк надутый, негодуя,
Что взял себе жену бранчливую такую.
В саду лавируя, павлины, как плоты,
Сгибали медленные длинные хвосты.
Сереброкрылые, пышней, чем хлопья снега,
Упали голуби. От птичьего набега
Трава потоптана, уже не виден луг,
Волнуясь и бурля, сжимался птичий круг.
Он в окаймлении из стаи голубиной
70 Внутри был пестрою подвижной мешаниной,
Где гребни, как коралл, где клювы, как янтарь,
Где перья зыбились. Не водяная ль тварь
Качала в круге том изменчивою шеей?
Там не плодились ли озерные лилеи?
Глаза же… К Зосеньке, лишь к ней устремлены.
А та, на птичий двор взирая с вышины,
Скользя задумчиво в своей одежде длинной,
Белеет, как фонтан, над яркою куртиной.
Перстами-перлами она перловый град
80 На птичьи головы бросает наугад.
(Крупа ячменная, ты шляхтою любима,
Ничто в рассольнике с тобою несравнимо!
Но Зося в шкафчике брала тайком крупу,
Кормить ей нравилось пернатую толпу).
Вдруг… Что там? Крик в окне: «Эй, Зося!» — Голос тети.
И Зося с решетом, как с бубном на отлете,
Выстукивая дробь, танцовщицей пошла,
Крупу рассыпала и скачет, весела,
Через гусей и кур, индеек и павлинов,
90 Вспугнув их, разметав и в суматохе минув.
Она, скользящая, касалась чуть земли.
Они, парящие, ее как бы влекли.
Казалось, голуби неслись, как на картине
Пред колесницею пленительной богини.
Но вот она в окне, но вот порхнула в дом,
Но вот перевела дыхание с трудом,
Прижалась к тетушке, усевшись на колени.
А та растаяла и несколько мгновений
Глядела, юною любуясь красотой.
100 (Любила, стало быть!) Но вот на лад иной
Уже настроилась и вновь прошлась в алькове,
Серьезней сделалась и говорит суровей:
«Не знаю, Зосенька, ты помнишь или нет,
Сегодня минуло тебе тринадцать лет.
А у тебя одно: хохлатки да пеструшки.
Фи! Дочь сановника… Достойные игрушки!
А с кем ты водишься? Вокруг тебя с утра,
Увы, чумазая шныряет детвора.
Черна… цыганкою ты стала от загара.
110 Походка… Боже мой, как у мужички старой!
Но я не допущу, чтоб будущность губя,
Ты прозябала здесь, я выведу тебя
Сегодня ж в общество. Уже настало время.
Не осрами ж меня в салоне перед всеми».
В ладоши хлопнула, вскочила Зося. Как!
Сегодня ж! Это ведь не шутка, не пустяк!
И плача и смеясь, висит на Телимене.
«Как было скучно мне! Жила без развлечений.
Что куры? Крик один. А индюки что? Злость.
120 Залетный голубь был единственный мой гость.
Торчу я в комнате, для счастья — ни денечка.
Мне пан Судья сказал: „Жить эдак вредно, дочка”».
— «Судья! — ей та в ответ. — Ему что за печаль?
Брюзгливый старикан! Читал он мне мораль
О воспитании твоем. И то! И это!
Сам не был в обществе, вовек не видел света.
А я убеждена: жить надо взаперти
Сначала девушке, чтоб в общество войти.
Кто на виду живет, на людях вырастает,
130 Тот без эффектности, без шума в свет вступает.
Пусть ты воспитана, собою хороша,
К тебе не кинутся, восторженно спеша,
Ни юный ловелас, ни старый волокита.
А так сбежались все — вот и готова свита,
Следят движения, ресничек даже взмах,
Всем сообщают смысл, подхваченный в речах.
Кто в моде, тот в чести, он завоюет славу,
Пусть даже в обществе кому-то не по нраву.
В столице ты росла и, значит, часть души
140 Облагорожена. Пускай ты здесь в глуши
Перо куриное год или два щипала,
Ты помнишь Петербург. Да, кстати, ты немало
Найдешь в моем бюро эссенций и помад.
Ну что? Охотники уже домой спешат».
Тут девок кликнули, чего, мол, там уснули,
И в таз серебряный они воды плеснули.
Трет шею Зосенька и руки в уголке,
Так пташка малая купается в песке.
С духами пузырьки, с эссенцией флаконы
150 Ей тетя вынула меж тем, и благовонный
Дух петербургских сфер распространился ввысь.
Помадить волосы ей девки принялись.
Вот белые чулки натянуты на ножки,
Едва ли не белей варшавские сапожки.
В корсет старательно затянута она,
Накидка на плечи от пудры ей дана.
Вдруг видят, локонов в прическе маловато,
И букли сделали щипцами в два захвата,
Оставив гладкими и лоб весь, и виски.
160 Одна из девушек приносит васильки,
Сплетя гирляндою, вручает Телимене.
И это лучшее из всяких украшений.
Косою линией средь золотых волос,
Как в спелых колосках, цветы легли вразброс.
Накидку отняли. Финал почти что это.
На Зосю платьице белейшее надето.
И вот с батистовым платочком замерла
Стройна, как лилия, как лилия, бела.
Одернув рукава, слегка поправив локон,
170 Велела тетушка пройтись ей мимо окон.
Но взором пристальным на это поглядев,
Не в силах более перебороть свой гнев.
Увидев реверанс, уже едва не плачет:
«Беда мне! Жить в глуши… Так вот что это значит!
Мальчишкой ходишь ты и ставишь ноги врозь.
Пошло все с птичника, с детишек началось!
Как разведенная, все глазками стреляешь!
А реверанс?.. Кошмар! Ты взор мой оскорбляешь!»
«Ах, тетя, держите меня вы взаперти,
180 И я с отчаянья пошла гусей пасти.
Но вспомню прежнее: я кое-что умела.
Вот выйду к обществу, тогда другое дело».
«Да, птичник — это зло, но и соседи — зло.
В деревне с обществом нам так не повезло.
Плебан у нас гостил. Что взять со старикашки?
Когда не молится, тогда играет в шашки.
Еще судейские. Все с трубкою в зубах.
Ну кавалерчики… Манеры — сущий страх.
190 Сейчас хоть люди есть, и ты, по крайней мере,
Сегодня явишься в благоприятной сфере.
Здесь будет юный Граф. Хоть в дальнем, но родстве
Он с Воеводою. Мы как о светском льве
О нем наслышаны…»
Но что там? Шум знакомый.
Ржут кони, спешились охотники у дома,
И тетя с Зосею уже сбежали вниз.
Внизу же… Пустота. Что это за сюрприз?
Где ж гости? Разошлись по комнатам со смехом,
Пора сменить костюм, конец лесным потехам.
Тадеуш раньше всех явился, следом — Граф.
200 И Телимена, их с любезностью приняв,
Себя хозяйкою почувствовала в зале,
И представляет им племянницу вначале.
Тадеуш первым был, поскольку он родня.
Раскланиваться стал, молчание храня.
Он, было, рот уже открыл для комплимента,
Взглянул рассеянно, но с этого момента
Смешался, спутался, то бледен, то румян.
Что в сердце, не поймешь, а в голове — туман.
Себя потерянным он ощутил. Еще бы!
210 Рост тот же, волосы и голос тот особый.
Да, Зосю он узнал! С ней встретившись вчера,
Разбужен ею же он нынче был с утра.
Тадеуш все стоял, от горести шатаясь,
Минуту всякую обличьем изменяясь.
Но Войский выручил, сказал: «Поди, приляг».
Тадеуш, став в углу, оперся о косяк.
То бросит взор на ту, то вдруг на эту глянет,
Нет им сравнения! Как это сердце ранит…
Но Телименою замечено: в упор
220 Глядит на Зосю он. Что значит этот взор?
Ей, забавляющей все время разговором
Гостей, приходится следить за этим взором.
Она спешит к нему, чуть улучила миг.
Вопросы сыплются, здоров ли, что он сник?
И в шутку разговор затеяла о Зосе.
А он лишь хмурится, мрачнеет при вопросе
И, глядя в сторону, кривит безмолвно рот.
Ее смущение, неловкость все растет.
И выражение лица она меняет,
230 В обиде горькие слова она роняет,
Намеки сыплются, упреков мчится шквал.
Он вздрогнул. В сердце ли вонзилась сотня жал?
Но, глянув искоса, лишь плюнул на пол в горе,
Стул отпихнул ногой, не возразил, не споря,
Ушел. Дверь хлопнула. О счастье, из гостей
Никто не увидал, как выскочил злодей.
Он в поле побежал. Как щука с острогою
Скользит сквозь омуты широкою дугою,
Ныряет, мечется, но, ощущая сталь
240 С упрямой лескою, уйти желает вдаль.
Так и Тадеуш влек с собою приступ боли.
Томясь, безумствуя, пересекал он поле.
Перемахнул межу, ограду перелез.
Скитался час иль два. И вдруг… Все тот же лес!
Да, да, привел его все в ту же чащу случай,
Вчера он руку здесь просунул в куст колючий,
Чтоб ухватить тайком за краешек письма.
«Храм размышления», знакомый склон холма!
Вгляделся. Как? Она! Как?! Телимена? Рядом?
250 Одна, печальная… Но обликом, нарядом,
Хоть та же самая, однако же, не та.
Одета в белое, как статуя слита
С тем камнем, где сидит. Лицо ушло в ладони,
И молча слезы льет на опустевшем склоне.
Внезапный овладел Тадеушем порыв,
Он опечалился, терзанья ощутив.
Сначала постоял, укрытый за кустами,
Прошелестел потом беззвучными устами:
«Я сам запутался. Ее ли тут вина?»
260 И из-за дерева шаг сделал, а она…
Она же… Что там с ней? Подпрыгнув, заметалась
И руки вскинула, опрометью помчалась.
Ее через ручей порыв безумный нес,
Летели кончики растрепанных волос.
То влево дернется, то бросится направо,
Присела, падает в конвульсиях на травы.
У ней падучая. Похоже и весьма.
Колени трет и грудь. Сошла ль она с ума?
Тадеуш кинулся на помощь без оглядки.
270 Но было в муравьях все дело, не в припадке.
Они вблизи берез построили свой дом.
Сновали полчища их черные кругом,
В «Храм Размышления» они ползли без цели,
А может, символ в нем духовный усмотрели,
Тропу, им нужную — причудливый извив —
От берегов ручья к вершине проложив.
Однако женщину — поймите ж насекомых! —
Вдруг обнаружили на подступах знакомых.
Чулочек беленький особо их привлек:
280 Кусали, жалили… Пустилась наутек
Она и с криками кататься стала в муке.
Тадеуш стал спасать — брал муравьев по шутке.
Он платье очищал, склонялся к башмачкам,
И губы невзначай приблизились к губам.
Хоть слов и не было, но в сладостных объятьях
Забыли прошлое, уже и не разнять их.
Застыли б, может, так они до темноты,
Однако колокол разрушил все мечты,
Зовет он к ужину.
Но кто по перелескам
290 Бредет поблизости, ломая сучья с треском?
Должно быть, ищут их. Нельзя идти вдвоем.
Она берет правей, так ближе будет дом,
Тадеуш влево взял, направился к дороге.
В смятенье, в трепете несут обоих ноги.
Ей Робак видится, он веткой заслонен:
И худощавое лицо, и капюшон.
А за Тадеушем, блуждающим по долам,
Идет тень белая. Не Граф ли в долгополом
На а́нглийский манер скроенном сюртуке
300 Бесшумно движется, скрываясь вдалеке?
А ужин в замке был. Ну разве мог Протазий
Вновь упустить одну из эдаких оказий?
Он дислоцировал, хоть был на то запрет,
Туда per nefas
Незаконно. [1] все — посуду и буфет.
Вступили гости в зал и стали полукругом.
Там место первое по чину, по заслугам
У Подкомория, как, впрочем, по годам.
Он шел и кланялся и старцам, и юнцам.
С супругой сядет он сегодня, ибо в зале
310 Не видно Робака. Судья дает вначале
Всем наставления — кому и с кем сидеть,
Потом с молитвою благословляет снедь.
Мужчины выпили, и пробил час желанный:
Литовский холодец так вкусен со сметаной!
И спаржи принесли, и раков, и цыплят,
Венгерским потчуют, малагою поят.
Но тишина вокруг. Наверно, эти своды
Еще не видели пиров такого рода.
Гудел здесь некогда веселым ульем зал,
320 А если здравица, виватом отвечал.
Теперь все хмурятся, и, как на перестрелке,
То пробки хлопают, то брякают тарелки,
И откликается им эхом пустота.
Злой дух, наверное, смыкает всем уста.
Вернулось общество так весело с охоты,
Болтали, спорили, но вот случилось что-то,
Охладевает пыл, и ясно всем теперь,
Что не со славою затравлен нынче зверь.
У, поп! Досады вздох казался общим всхлипом:
330 Проклятый выскочил из конопли Филиппом
Однажды на сейме депутат Филипп, наследственный владелец деревни Конопля, взяв слово, столь далеко отошел от предмета, что вызвал тем самым всеобщий хохот в Палате. Отсюда и поговорка: выскочить, как Филипп из конопли. [2] —Пальнул и угодил. Позор! Задета честь!
В Ошмянах прогремит и в Лиде эта весть.
Но с тамошними спор они ведут стрелками
И состязаются едва ли не веками.
Как злит Асессора Нотариуса вид!
Тот на Асессора и вовсе не глядит,
Он видит вновь и вновь своим унылым взором,
Как заяц мчится вдаль, скрывается за бором,
В кустах с издевкою мелькает куцый хвост.
340 И жало в сердце бьет. Ну, заяц, ну, прохвост!
Асессор думая меж тем про эту сцену,
Вдобавок ревновал к соседям Телимену.
А та, хоть рядышком с Тадеушем сидит,
Все смотрит в сторону. Страх это или стыд?
Зато кокетничать ей с Графом, как ни странно,
При этом хочется, и повод есть желанный:
Дневной прогулкою был Граф не восхищен
(Лесной засадою не удовлетворен,
Как это полагал Тадеуш) и надменно
350 Лишь брови вздергивал в беседе с Телименой.
Потом от Зоси он присел невдалеке,
Поил ее вином, с тарелкою в руке
Слова любезные шептал ей в суматохе,
Глаза в томлении закатывал при вздохе.
Но что же все-таки ему на ум взбрело?
Не Телимене ли он делал так назло?
Порою, кажется, что на нее с укором
Он угрожающим постреливает взором.
Что за чудачества! Забавный оборот!
360 Плечами лишь пожать осталось ей. Пройдет…
Так, может, к лучшему, все это лишь уловка.
И обращается к Тадеушу головка.
Тадеуш, не поев, сидит, и не попив,
Взор ненавидящий в тарелке утопив.
Хоть Телимена льет вино ему, он мрачен.
«Здоров ли?» — справилась. Вопрос был неудачен.
Зевает… Что ж это? Какая-то игра?
Ему претит все то, что нравилось вчера.
Взглянул на декольте — сплошное неприличье.
370 Взор поднял на лицо — кошмарное обличье.
Внезапно приобрел он быстроту очей
И сразу тысячу приметил мелочей,
И тайну вдруг открыл в мерцании свечей:
Она румянится!
О Боже, иль румяна
Попались скверные, иль сам он близ поляны
Их поцелуем стер — притронулся слегка,
И приоткрылась вдруг шершавая щека:
Кармин осыпался нежнее лепесточка,
Слетел, как с бабочки нарядной оболочка.
380 Поспешно из лесу она сюда вошла,
Не оглядев себя при этом в зеркала.
Веснушки над губой приметил он в избытке.
Глаза-лазутчики находчивы и прытки,
Скользят по прелестям, не ведая стыда,
Изобличают фальшь и возраст без труда.
Нет двух зубов во рту, и лоб не слишком гладок.
А шея, шея-то… На шее сколько складок!
Он знал, он чувствовал, что в этом смысла нет:
Смотреть столь пристально на избранный предмет.
390 Своей возлюбленной он сам же соглядатай!
Но сердцу приказать… Оно не виновато.
Будить ли совестью угаснувшую страсть?
В глаза любимой ли глядеть и в них пропасть?
Но там лишь свет луны, бесплотный и белесый,
Души не тронет он, скользнет легко и косо.
Тадеуш, до крови кусая губы, сник.
Стать жертвой собственных желаний и интриг!
Сидел, насупившись, и вдруг… Он без усилий
Расслышал все, что Граф и Зося говорили.
400 Тот комплиментами с ума девчонку свел,
Смутившись, покраснев, она глядела в пол.
Вдруг стала хохотать, и оживились оба.
Им встреча вспомнилась какая-то в саду,
Речь шла про лопухи, про тропку, про гряду…
Тадеуш слушал их… О разговор жестокий!
Слова он втягивал в себя, ловил намеки,
Так всасывает яд змея из горьких трав,
Язык раздвоенный по листьям разметав,
Чтоб позже кольцами улечься на дорогу,
410 Дождавшись путника, ему вонзиться в ногу.
Да, ревность впитывал Тадеуш из речей,
Вид смирный. Сердце же стучит все горячей.
Порой бывает пир испорчен оттого лишь,
Что люди хмурятся. Но как их приневолишь
Шутить? Охотники не разжимают рта,
Вокруг Тадеуша — молчанье, пустота.
И Подкоморию сегодня не до смеха,
Глядит на дочерей: какая ж тут утеха?
Две лучших партии в округе — и знатны,
420 И хороши собой, и… и обойдены
Так кавалерами второй уж вечер кряду.
Гостеприимному Судье не скрыть досаду.
И Войский сумрачно поглядывал на мир,
Пир это не людской, сказал он, — волчий пир.
Он слыл оратором высокого полета,
При этом сам не прочь послушать был кого-то.
Так было с юности: обед, охота, съезд,
То сеймик, то корчма — десятки шумных мест.
Привык он к обществу. Спешил ли с мухобойкой
430 За мухой, тешился ль галантною попойкой,
Дремал ли в креслицах, речей он жаждал, слов.
В постель со сказкою всегда был лечь готов.
В костеле ждал молитв и тостов ждал за кубком.
Поляк, к курительным не привыкал он трубкам.
«Дал немец трубочку нам не от доброты,
Нас онемечивать решил до немоты». —
Твердил частенько он. Ему был говор нужен,
Как рокот мельнику. Бывает тот разбужен,
Чуть остановится скрежещущая ось.
440 Спросонок вскочит он: «О Боже, что стряслось?»
Со стула Войский встал. Безмолвно, но с поклоном
О дозволении он просит благосклонном
У Подкомория, а также у Судьи
Публично выразить воззрения свои.
И начинает так:
«Ах, люди молодые,
Таков ли пир бывал во времена былые?
Вы капуцинами молчите битый час,
Но ведь охотниками называют вас,
Ведь у молчащего заряд ржавеет в дуле.
450 Эх, если б прадеды на этот мир взглянули!
Не только ужинать они входили в дом,
Им выговориться хотелось за столом:
Хвалой приличною упомянуть легавых,
Хулой — загонщиков, поспорить об облавах.
За пиром, как в лесу, такой же шел галдеж.
Вас, впрочем, осуждать не стану, молодежь.
Могла б сегодня быть фортуна благосклонней:
Монах припрятал вам сюрпризец в капюшоне.
А вы, вы промаха стыдитесь. Это ль грех?
460 Я лучших знал стрелков, случалось и у тех.
То бьют в середочку, то садят мимо цели.
Стреляю я, друзья, едва ль не с колыбели,
Но часом мажу я. Тулощик мимо бил,
Сам Рейтан не всегда стрелком первейшим был.
(О нем еще скажу). Теперь я про облаву.
Конечно, юноши стяжают вряд ли славу,
Раз ими выпущен за линию медведь,
Раз на рогатину не удалось поддеть.
А впрочем… Трусами тогда б мы их считали,
470 Когда бы, спрятавшись, они стрелять не стали.
Иль, скажем, издали пальнули, и заряд,
Как часом водится, послали наугад.
Но раз уж подпустить они сумели зверя,
Да промахнулись вдруг, то это не потеря,
Тут можно отступить, такое не позор.
Они рогатиной решить хотели спор.
Тут дело выбора. Стрелок, вооруженный
Рогатиной, берет ее для обороны —
Чтоб зверь, рассерженный, увечья не нанес.
480 Не вижу повода, чтоб сразу вешать нос.
Тадеуш мой, и вы, вельможный Граф, со сроком
Вам происшествие послужит лишь уроком.
Поверьте на слово, без спору, старику:
Не должен никогда стрелок мешать стрелку.
Не бейте оба враз, будь это зверь иль птица».
Но Войский не успел еще промолвить «птица»,
Асессор шепотом уже сказал: «девица».
В ответ «брависсимо!» — вскричала молодежь.
Их только раззадорь, а там уж не уймешь.
490 «Да, птица!» — те кричат, а эти им: «Девица!»
«Нет, женщина», — шепнул Нотариус. Он злится.
«Кокетка!» — вымолвил Асессор горячей
И в Телимену бьет стилетами очей.
Однако не желал рассорить их Гречеха,
Он только тешился, что повод дал для смеха.
Гостей не слушая, был рад, что их развлек.
Решил с усмешкою продолжить свой урок.
«Я что-то Робака не вижу нынче в зале, —
Сказал он, и вино заискрилось в бокале, —
Прелюбопытнейший я вспомнил эпизод,
500 Совсем как случай наш, замечу наперед.
Гервазий мне сказал: стрелка такого встретил
Он в жизни только раз, а я б ему ответил:
Другого я знавал. Двоих он тоже спас,
Как Робак. Расскажу об этом без прикрас.
Князь де Нассау тогда был в Налибокской пуще,
Тадеуш Рейтан с ним, в облаве дьявол сущий.
Простого шляхтича магнаты в те поры
Умели прославлять, любезны и щедры.
Рассказ мой про того, кто там, познав удачу,
510 Кабаньей шкурою был награжден в придачу.
Редчайшим выстрелом был зверь тогда убит.
Я видел это все, и рассказать не стыд.
И князя де Нассау, и Рейтана то дело —
Стрелков прославленных, я вам скажу задело».
«Я пью за Робака, — Внезапно встал Судья, —
Вот, Войский, твой бокал. Согласны ль вы, друзья?
Магнатов мы скромней. Где взять подарков ворох?
Попробуем ксендзу дать плату хоть за порох!
Прокормит монастырь убитый им медведь
520 Два года, может быть. Сумеем порадеть.
Вот так-то! Но зато не дам ксендзу я шкуры.
Возьму ли силою, по кротости натуры
Уступит он ее, иль десять соболей
Я дам ему взамен, но шкура мне нужней.
Пусть будет первым он. Пан Подкоморий, слово
За вами. Вы назвать сумеете второго,
Чтоб шкуру дать ему».
Тут Подкоморий лоб
Нахмурил, с думою затылок свой поскреб.
При этом вспомнили все гости друг о друге,
530 Чужие помянув, да и свои заслуги.
Тот зверя выследил, тот натравил собак,
Тот первый выстрелил, тот подал некий знак.
Асессор превознес ружья красу и свойства,
Нотариус хвалил своих курков устройство.
Но Подкоморий вдруг с решимостью изрек:
«Да, первый Робаку принадлежит венок,
Тут мненье общее, тут места нет капризам.
Но как же нам вторым распорядиться призом?
540 Равны все рвением и мужеством равны.
Но были двое лишь медведем почтены,
И от его когтей ушли сегодня двое:
Пан Граф с Тадеушем. Вот главные герои.
Тадеуш не возьмет: попомните меня,
Он младше и к тому ж хозяину родня.
Spolia opima
Трофей. [3] — прошу вас, Граф, беритеИ этой памяткой сегодняшних событий,
Залогом будущих успехов и побед
Вы свой охотничий украсьте кабинет».
550 Смолкает, радуясь. Он думал, Граф утешен.
К хвале, однако же, был страшный яд подмешан.
Едва про кабинет охотничий сказал,
Граф тут же обежал глазами старый зал.
Рога ветвистые сплелись вверху навесом,
Раскинутые там как бы лавровым лесом.
Портреты прадедов смотрели с вышины,
И герб Полукоза вознесся у стены.
Казалось, прошлое витает в каждой нише.
И Граф задумался, такие речи слыша.
560 Он, замка собственник, сам у себя в гостях.
Пирует с недругом. А что же предков прах?
Да и к Тадеушу он полон отвращенья.
Соплица каждый — враг. Врагу же нет прощенья.
С улыбкой горькою он говорит в ответ:
«Мой домик невелик, там шкуре места нет.
Пусть здесь останется, здесь, где семья оленья,
Быть может, замок мне вернут без промедленья».
Для Подкомория опасный поворот!
Он табакерку взял, звонит, вновь речь ведет:
570 «Граф… Это мудро, Граф, что ты делами занят.
Что и на пиршестве тебя не к шутке тянет.
Юнец-то нынешний, повеса он и хлыщ…
Так вот касательно имений и жилищ.
К согласью все идет. Одно лишь только сложно:
При замке земли есть. За эти земли можно
Как компенсацию взять нечто у Судьи…» —
Он обстоятельно намеренья свои
Пустился объяснять. (И как всегда, толково).
Но в отдалении какой-то шум. Шум снова.
580 Так что же все-таки творится там, в углу?
Те тычут пальцами, а те, припав к столу
И шеи повернув, рассматривают что-то.
Колосья спелые так ветер гнет с налета.
В углу ж…
Там, где висит, как символ прошлых лет,
Горешки, Стольника убитого портрет,
Открылась дверочка внезапно за колонной.
Что это, призрак ли, фантазией рожденный?
Ливрея желтая с окружием герба…
Гервазий! Та же стать, лицо и худоба.
590 Он на негнущихся ногах прошел по залу,
Гостям не кланяясь. Казалось поначалу,
Что был в руках его сверкающий кинжал,
Но это длинный ключ в ладони он зажал.
Два шкафа высились по сторонам — гиганты,
И помещались в них столетние куранты,
Существовавшие со временем не в лад,
И полдень бившие, когда горит закат.
Не помышлял пока Гервазий о починке,
Часы накручивал, однако, по старинке,
600 Ни разу долгом он своим не пренебрег —
Куранты истязал, им ключ втыкая в бок.
У Подкомория шла речь меж тем о мире.
Но вдруг задвигались и заскрипели гири,
И зубья лязгнули, вращая ржавый вал.
Оратор задрожал и речь свою прервал.
«Эй, кто там, — крикнул он, — нельзя ли, друг, потише?»
Но Ключник продолжал, оратора не слыша.
Кряхтя, поехала опять одна из гирь.
Тут ожил дремлющий под дверцами снегирь,
610 Захлопал крыльями красавец горделивый,
Да жаль испорченный: смешались все мотивы,
Заикой сделавшись, развеселил он всех.
Лишь Подкомория не тронул этот смех.
«Эй, Ключник, — крикнул вновь, — уже не Ключник — филин,
Захлопни клюв и знай: ты в замке не всесилен».
Но Ключник левою рукой уперся в бок,
А правую простер к курантам и изрек
В такой позиции: «Послушай, Подкоморий.
Ты этой шуточкой наделаешь историй.
620 Хотя и мал, и слаб, конечно, воробей,
Однако дома он и филина сильней.
Так кто же филин здесь? Не ты ль в гнездо чужое
Ворвался силою, мечтая о разбое?!»
«Пшел! — Подкомория раздался голос. — Пшел!»
Гервазий тоже в крик: «Да это ж произвол!
Пан Граф, ты оскорблен в своем же замке ими.
Ты пьешь с Соплицами, пятная этим имя.
Но мало этого, позволил ты врагу,
Чтоб в замке собственном он обижал слугу…»
630 «Внимайте! — завопил пронзительно Протазий. —
Я буду действовать, как велено в указе.
Брехальский Балтазар Протазий! При суде
Я Возным состоял и признан я везде.
Чтоб точность сохранить в судебной процедуре
И чтобы увязать de facto и de jure
Фактическая и юридическая сторона дела (лат.). [4],Чтобы стала видимой обида всех Соплиц,
Прошу в свидетели высокочтимых лиц.
Асессор следствие начнет без промедленья,
Ибо вторжение мы видим во владенье
640 Вельможного Судьи — хозяина сих мест.
Ведь замок-то его, раз он здесь пьет и ест».
«Брехальский, ты брехун, но поимей опаску! —
Гервазий прорычал, выхватывая связку
Ключей, вращая их, добавил: — не взыщи!»
Железо свистнуло, как камень из пращи.
И верно, был бы лоб таким броском расколот,
Да Возный отскочил, хотя и не был молод.
Все на ногах уже, все замерли на миг.
«В колодки молодца!» — Судьи был это крик.
650 Меж лавкой и стеной холопы общим скопом
По ходу узкому помчались, но холопам
Дорогу преградил разгневавшийся Граф,
Редут свой выстроил, ногою стул зажав.
«Прочь! — крикнул он Судье. — Я в замке не позволю,
Самоуправствуя, мою нарушить волю.
Обижен — жалуйся. Я буду сам карать».
Но Подкомория взорвало: «Слов не трать!
Граф, не усердствуй так, отдай мне в руки хвата.
Тебе хозяином быть в замке рановато,
660 Тебе владения пока не отдаем,
Запомни, что не ты устроил здесь прием.
Не чтишь ты возраста? Но уваженье к сану?..
Глава повета я…»
«Я и вникать не стану, —
Угрюмо хмыкнул Граф — Довольно болтовни!
Вы в тяжбах, в прениях проводите все дни.
Глупец! Я справиться предполагал с упрямством!
Но ваши оргии кончаются лишь хамством.
Задета честь моя. Но что вам этот гнев?
За мной, Гервазий мой. Сойдемся, протрезвев».
670 Еще не слыхивал такого Подкоморий,
Вовеки не было подобных с ним историй.
Вина он пробовал как раз налить в бокал
И к краю горлышко бутылки прижимал.
Склонилась голова, и приоткрылись губы,
Глаза расширились. Да, слог вульгарный, грубый,
Нет, мало этого — невероятный слог!
Он поднял так бутыль, так на бокал налег,
Что лопнул краешек, и он дождем стеклянным
Обсыпан и облит алеющим фонтаном.
680 Снаружи запылав, он вспыхнул и внутри.
Вскочил, и вырвалось бессвязное: «Смотри!
Граф, Графчик, Графишка… Эй, Томаш, где там сабля?
Ах, черт возьми, сопляк… Нет, руки не ослабли.
Что, делом притомил я слух твой во хмелю?
Тебе с сережкою я ухо отрублю.
Эй, Томаш, сабля где?.. Оружье… Будем биться…»
Близ Подкомория все движется, клубится.
Стал на пути Судья: «Но этот вызов — наш.
И оскорбление — мое. Дать мне палаш!
690 Да я пущу его ручным медведем в пляску!»
Тадеуш выступил: «Но стоит ли острастку
Вам, дядюшка, давать хлыщу такому, вам
Иль Подкоморию вельможному? Я сам.
Я помоложе вас. Он мой по всем законам.
Глядит он рыцарем, а скачет пустозвоном.
На старцев зариться… Ты просчитался, Граф.
До завтра! Встретимся, оружие избрав!
Ступай, покуда цел, иль сгинешь перед боем».
Совет дан вовремя, достанется обоим —
700 И Графу, и слуге. Опасность возросла:
Вон в Графа кинули бутылкой из угла.
Еще б чуть-чуть — и в лоб. Вскочили дамы, плача,
С мольбою, с жалобой лицо в ладони пряча.
И Телимена, встав, взгляд вознесла и «ах!»
Упала в обморок. У Графа на руках
Лежит и шеею сияет лебединой.
Граф подхватил ее, явив себя мужчиной:
Он даме трет виски.
Меж тем уже летят
Бутылки в Ключника и кубки, словно град,
700 И пошатнулся он, а челядь поднаперла,
Уже бросаются, сейчас вопьются в горло.
Вскочила Зосенька, расставив руки врозь,
Спасла Гервазия. На миг ей удалось!
Со ртом разинутым оторопела дворня.
А он юркнул под стол, он был их всех проворней.
«Держи!» Да где же он? В другой уж стороне.
Скамейку выдернул, вращает в вышине,
Концы, как лопасти, как мельничные крылья.
Он с Графом пятится, объединив усилья,
720 Уж к дверце близится. Но опустил скамью
И начал тактику обдумывать свою.
Что делать — отступать перед отрядом пьяным?
А может, все-таки пойти на них тараном?
Избрал последнее и поднял лавку ввысь,
И голову склонил, и мышцы налились,
Грудь грозно выгнута, страшнее нет замаха.
Взглянул на Войского и… задрожал от страха.
А Войский, между тем, сидел, прищурив глаз.
Или задумался, иль пыл его угас?
730 Когда неистовствовал в гневе Подкоморий,
Смотрел на Графа он с усмешкою во взоре.
Понюхал табачку, потом глаза протер.
(Он, дальний родственник, с Судьею с давних пор
Все делит пополам: и беды, и удачи,
Живет, не ведая, что можно жить иначе).
Но стало Войскому, как видно, невтерпеж,
Он взял со скатерти валявшийся там нож.
На пальцы наложил широкой рукоятью,
На локоть — острием. Столь странному занятью
740 Отдавшись, стал слегка покачивать рукой.
На Графа смотрит он. Взор пристальный какой!
Метание ножей, прием борьбы старинный,
Успели позабыть тогдашние литвины.
В корчме Гервазия он, впрочем, как-то спас.
А Войский, тот его употреблял не раз.
Он расстояние, конечно же, осилит.
Замахивается… Клинок пройдет навылет!
Граф! Он Горешков внук! По прялке, да. Но внук!
Все ясно Ключнику, уходит он от слуг,
750 Из лавки, сделав щит. «Хватай!» — взревела челядь.
Им всем неведомо, как можно в сердце целить.
Так с волком. Падаль жрет он где-нибудь в лесу.
Внезапно — гончие. Но первому же псу
Волк в глотку вцепится. Тот завизжит от муки.
Однако треск кремня… Опасность в этом звуке!
Волк озирается. Вон — позади собак —
Охотник! Целится! Ужасный тихий враг!
Он, на колено став, уже направил дуло.
И уши волк прижал, и волка точно сдуло.
760 Вся псарня радостно бросается за ним,
Летит шерсть клочьями. Но волк непобедим.
Он пастью щелкает и псам грозит клыками,
Те мечутся, визжа, с поджатыми хвостами.
Таков Гервазия воинственный отход:
И взором, и скамьей отчаянных он бьет.
Граф вышел. С грохотом захлопнул Ключник двери.
«Хватай!» — кричат. Триумф. Но тут же и потери.
Гервазий вновь предстал, хотя и не был зван,
Под сводом стрельчатым, на хорах, где орган.
770 Он рвал свинцовые из оснований трубы,
Метал их… Игрища ему такие любы.
Однако шляхтичи уже ушли, а слуг
При этом обуял нешуточный испуг:
Умчались, похватав лишь ценные сосуды.
Оставив скатерти, бутыли, ложки, блюда.
Но кто в конце ушел, кто брав был, хоть и стар?
Брехальский это был, Протазий Бальтазар.
Он долго простоял за стулом господина,
Все тот же перечень вычитывая длинный,
780 И он сражение последним покидал,
Оставив раненых и павших — полный зал.
Но не людей, о нет! А с вывихом в суставах
Лежали лавки в ряд, как строй гвардейцев бравых.
Стол мертвых рыцарем там рухнул в наготе,
На блюде треснувшем простерт, как на щите,
В кровавой пене вин. Кругом индеек туши
С вонзенной вилкою.
Ночь становилась глуше,
И мрак накидывал на замок свой покров,
А снедь забытая ждала тех мертвецов,
790 Которые придут, наверно, на обряды,
Чтоб тайно праздновать обычай древний — Дзяды,
Как им начертано проклятьем на века.
Чу! Филин прокричал три раза с чердака.
Колдун воистину! Никто не ухнет лучше.
В окошко луч луны вошел душой заблудшей,
Зал обежал, дрожа, и крысы, чуя пир,
Как твари адские полезли вверх из дыр:
Лакают, жрут, грызут, все сведав, все унюхав.
И вдруг шампанское стреляет. Тост в честь духов!
800 Однако наверху, где был зеркальный зал,
В котором, помнится, не отыскать зеркал,
Граф, чтобы поостыть, стоял близ галереи,
Полою сюртука закинув грудь и шею,
Картинно вдоль ноги спустив один рукав.
Казалось, был плащом задрапирован Граф.
Гервазий все ходил, его душила злоба,
Они бессвязную вели беседу оба.
«Мне что? Хоть пистолет, — Граф буркнул, — хоть палаш».
Гервазий прошептал: «И замок будет наш».
810 Граф: «Шли племяннику и дядюшке шли вызов».
Гервазий: «Отдадут нам землю без капризов».
И тут он перешел на длинный монолог:
«На вашем месте-то я взял бы все, что мог.
Тогда и будет мир. Что суд? Отдаст объедки.
Ведь лет четыреста тут жили наши предки.
При Тарговице был властями замок взят,
Соплица землями Горешков стал богат.
Наезд нам все вернет — таков обычай древний,
А в назидание присвойте их деревни.
820 Мопанку, говорю: совсем не в тяжбе суть,
Мопанку, повторю: пора, пора вернуть!
Не надо кодексов, судебных этих сессий,
Кто первый в битве был, тот первый на процессе.
А что касается сражения, ну что ж,
Тут есть мой Ножичек, для схватки он хорош.
А ежели Матвей и Розгу даст в подмогу,
То посечем Соплиц мы с ним в лапшу, ей-Богу!»
«Вот-вот! — воскликнул Граф. — Погибнет вражий клан!
Мне люб готическо-сарматский этот план!
830 Мы лавры на Литве стяжаем боем этим,
Навек прославимся, о нас расскажут детям.
Эх, позабавиться… Два года здесь сижу,
А битвы?.. Драка лишь холопов за межу.
Кровь и сражение… Нет благородней жажды.
Я в путешествии повоевал однажды.
Я жил в Сицилии и там бы я зачах,
Но зятя-герцога похитили в горах,
И дерзко выкупа разбойники просили.
Вассалов герцог звал: ответить силой силе.
840 Я поразил двоих, ворвавшись в их вертеп,
И спас там пленника, хотя был бой свиреп.
А возвращение?.. Триумф! Ах, мой Гервазий,
Наш феодальный пыл не передашь в рассказе.
С цветами ждали нас. Дочь герцога сама
В объятья пала мне, сведенная с ума.
В газетах значился я там героем драмы,
В Палермо на меня указывали дамы.
И даже книга есть: „Бирбанте-рокка, иль
Поляк, спасающий невинных”. Это быль
850 Романом сделалась, который раскупали.
Да, кстати, есть ли здесь тюрьма, иль склеп в подвале?!»
«Есть, есть. Но нет вина. Вино повыпивали
Соплицы, стервецы. Осталось что едва ли».
«Послужат лорды мне примером. Соберу
Жокеев…» — Молвил Граф. — «Нам морды не к добру, —
Гервазий перебил. — Тем более лакеи.
Тут не холопские — дворянские затеи.
Мопанку, видано ль готовить так наезд?
Мы будем шляхтичей сзывать из разных мест.
860 Они отыщутся не в деревнях — в застянках:
В Добжине, в Тентичах, в Жезикове, в Рубанках.
Горешкам преданы, все — рыцарская кровь,
Их только подогрей, их только подготовь.
Соплицам недруги, народ, заметим, гордый.
Найдется сотни три. А вы — лакеи, морды.
Берусь за это я. А вам домой пора.
Вы спать-то любите. Так спите ж до утра.
Ведь завтра важный день. Не петухи ли это?..
Я в замке сторожем останусь до рассвета.
870 А с солнышком — в Добжин. Вестей вам привезу».
Граф вышел, сам с собой беседует внизу,
В бойницу выглянув и видя, как огнями
Сияет двор Соплиц: «Блаженствуйте, Бог с вами!
Иллюминация… Но завтра в этот час
Огни засветим мы, и будет мрак у вас».
Гервазий наземь сел, к каменьям привалился
И свесил голову. А лунный свет струился
На плешь щербатую. И стал старик на ней
Узор выписывать мизинцем все сложней.
880 Иль план сражения так был начертан некий?
Раз клюнул носом, два. Отяжелели веки.
Молитвы стал читать. Но между «Отче наш…»
И «Дево, радуйся…» — сон это или блажь? —
Вдали задвигалось, зашевелилось что-то.
Горешки! Призраки! Идут. Им нету счета.
Его хозяева. Ясней, чем наяву!
Один из них пронес бунчук и булаву,
Подкручивая ус, взглянул суровым оком.
Тот свистнул саблею и, словно ненароком
890 Фигура мрачная мелькнула позади,
Пятно кровавое все шире на груди.
Не тень ли Стольника? Гервазий, пробужденный,
Крест в воздухе творит, смятенный, потрясенный,
Молитвой сбивчивой отводит прочь фантом.
Вновь веки склеились, и вновь объят он сном.
Но гул послышался, и всадники маячат.
Наезд! Кореличи! И первым Рымша скачет.
А это? Это же… на сивом скакуне
Он сам проносится со всем наравне.
900 Меч страшный крутится, и вьется тарататка,
И с уха съехала назад конфедератка.
Бьет конных и сечет всех пеших, как траву.
Соплицу, изловчась, он подпалил в хлеву.
Но улетучились виденья и тревоги,
Последний Ключник спит у замка на пороге.
Комментарии переводчика к главе «Ссора».
Содержание: Рассказ Войского о Рейтане и князе де Нассау. — Зиген де Нассау Карл, князь (1745—1808) — известный в свое время искатель приключений и путешественник. Служил испанской, французской и русской короне. В Польше появился в 1780 г., женился, осел в Варшаве.
94 Пред колесницею пленительной богини. — Подразумевается Афродита, колесницу которой влекли птицы любви — голуби.
447 Вы капуцинами молчите битый час… — Устав католических монашеских орденов, в том числе ордена капуцинов, запрещал разговоры за трапезой.
448 По прялке. — Родство по женской линии.
791 Чтоб тайно праздновать обычай древний — Дзяды. — Обряд поминовения усопших языческого происхождения, он справляется в литовских, белорусских и украинских деревнях. Использовав элементы этого обряда, Мицкевич на протяжении ряда лет создавал драматическую поэму, которая так и называется «Дзяды» — одно из крупнейших своих произведений.
816 При Тарговице был властями замок взят… — Имеется в виду Тарговицкая конфедерация.
829 Готическо-сарматский этот план! — Некоторые польские историки считали, что польские шляхтичи происходят от сарматов, кочевого племени, родственного скифам и исчезнувшего в III—IV веках.
848 Бирбанте-рокка… — Скала разбойников (ит.). Польский исследователь К. Выка доказывает, что это название не взято из реальной жизни, а изобретено Графом. (См.: журнал «Język polski». 1960, №1—2).
