Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве | Книга восьмая: «НАЕЗД»
Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве
Шляхетская история 1811—1812 годов в двенадцати книгах стихами
Книга восьмая
НАЕЗД
Содержание:
Астрономия Войского. — Рассуждения Подкомория касательно комет. — Тайная встреча в кабинете у Судьи. — Тадеуш, желая вывернуться, попадает в еще более неприятное положение. — Новая Дидона. — Наезд. — Последняя протестация Возного. — Граф овладевает Соплицовым. — Штурм и резня. — Гервазий-виночерпий. — Пир победителей.
Бывает тягостный перед грозою миг,
Когда вращается округлой тучи лик
И ищет, медленно от ветра набухая,
Глазами молнии свирепой полыхая,
То место гиблое, где грянет первый гром.
Миг этот посетил и соплицовский дом.
Предчувствие беды молчаньем всех сковало,
Но мысли мчались вдаль перед порывом шквала.
Судья, отужинав с гостями на заре,
10 Выходит подышать прохладой во дворе.
Всем на завалинках удобно и просторно:
Их слуги выстлали подушками из дерна.
Но все глядят с тоской на небо в синей мгле.
А небо, кажется, приблизилось к земле
И обняло ее, едва поблекли краски.
Их тайный разговор любовной полон ласки —
Лепечут, шепчутся. Рождается вокруг
Ночная музыка, за звуком зреет звук.
Сыч это ль простонал на чердаке под крышей?
20 Шепнули крыльями летучие ли мыши?
К усадьбе в сумерках влекла их белизна
Лиц запрокинутых и отсветы окна.
Ночные бабочки, их сестры, мчались рядом
И льнули к женщинам и к белым их нарядам,
Бросались к Зосеньке уже который раз:
Казался свечками им отблеск ярких глаз.
А мошек сонмище кружилось неустанно,
Был легкий купол их гармоникой стеклянной.
Но Зося слышала, как портят комары
30 Фальшивой нотою напевы мошкары.
А в поле между тем с концертом не спешили.
Не инструменты ли настраивать решили?
Деркач взял скрипочку, он первый виртуоз.
Выпь басовитая ответила меж лоз.
Бекасы взмыли вверх, их крылья в первой пробе,
Как барабанчики, зашлись от легкой дроби.
И после этого — бывало так всегда —
Беседу начали два родственных пруда.
Есть слух: заклятые озера на Кавказе
40 Являют вечером подобные же связи.
Вот первый из прудов исторг певучий крик,
У дна песчаного он в синеве возник.
Другого крик сродни был страстному мычанию,
Воронкой илистой рожденный, как гортанью.
В обоих издавна была лягушек тьма.
Они согласием сводили всех с ума.
Когда фортиссимо в одном, в другом — пиано,
И говор ласковый сменяет рев органа.
Струилась музыка восторженных бесед,
50 Как арф Эоловых изменчивый дуэт.
Все гуще, гуще мрак, и лишь горят у речки
В прибрежных зарослях глаза волков, как свечки.
Лишь там, где сумраком расплющен дальний луг,
Костров пастушеских чуть брезжит полукруг.
Но месяц факел свой серебряный у леса
Зажег, и темная разорвана завеса.
И небо, и земля лучом озарены,
И целомудренно они обнажены.
Супруг влюбленные простер к супруге длани,
60 С ней в серебрящемся сливается тумане.
Напротив месяца звезда пришла к звезде,
Еще! Их тысячи… Мелькнули в череде.
Вон Кастор с Поллуксом, они взошли над хмелем.
Славяне звали встарь их Лелем и Полелем.
Но по-иному их теперь прозвал народ:
Корона и Литва — такой уж им почет.
Чуть далее Весов поблескивают чаши,
Преданье есть: когда Господь планеты наши,
И Землю в их числе, в единый миг творил,
70 То Он их взвешивал среди других светил.
Весы оставил Он потом на небосводе,
Чтоб стали образцом они людской породе.
Плеяды далее. Вернее, Решето.
(Плеяды — для тех звезд название не то!)
Когда из рая Бог изгнал Адама с Евой,
Он хлеб сквозь решето просеял им для сева.
Возничий далее. Возничий тот Давид.
Давидова Колесница, созвездие, называемое астрономами Ursa major. [1]К Большой Медведице он, вроде, бег стремит.
Так старцы говорят. Но бег тот лишь для вида.
80 И колесница-то, по правде, не Давида,
А злого ангела по кличке Люцифер:
По Млечному пути он из далеких сфер
Промчался опрометью, угрожая Богу.
Архангел Михаил загородил дорогу,
Он с колесницы сбил четыре колеса,
И заказал чинить и лазить в небеса.
Еще есть сведенья от стариков-литвинов
(А им предания достались от раввинов),
Что ящер-великан, проползший зодиак,
90 Вращая членами в созвездиях сквозь мрак,
Был не Драокном, нет, а это всем знакомый
Гигант Левиафан. Драконом астрономы
Его назвали зря. Когда ушел потоп,
То он на отмели от горести усоп.
Прибили ангелы гвоздями остов бренный
Для вещей памяти на куполе вселенной.
В костеле кости так вывешивал плебан,
Чтоб знали: некогда жил в Мире великан.
Вошло в обычай вешать вблизи костела вырытые из могилы кости ископаемых животных, которые простолюдины полагают останками великанов. [2]
Вот вам речь Войского — история созвездий.
100 Когда был съезд гостей, всегда при этом съезде
Он эдак говорил. Хоть и в очки старик
Уже не видел звезд, он знал их, он привык
У каждой помянуть значение и имя
И путь определить меж звездами иными.
Но нынче никого в вечерние часы
Не манят Решето, Дракон, или Весы.
Здесь не до россказней, не до таких историй,
Все за иным следят с тревогою во взоре:
Комета яркая!
То была памятная комета 1811 года. [3] Вперед устремлена,Явясь на западе, шла к северу она
110 И на Возничего косила алым оком.
Занять ей, может быть, хотелось ненароком
Пространство мертвое, где Люцифер исчез?
Косою оплела, как сетью, треть небес,
И, звезды мелкие перехватив коварно,
Тащила к северу, влекла к Звезде Полярной.
Ночами ни жива от страха, ни мертва
С дурным предчувствием глядела ввысь Литва.
Ей знаки многие в тот год сулили беды:
120 Вороны в пустошах вели свои беседы,
Они на мертвецов натачивали клюв
И ждали пиршества, зловещий зоб раздув.
Как рыли яростно песок и дерн собаки!
Как выли, чуя смерть! Да, не к добру те знаки…
Иль голод, иль война. И с девой моровой
Лесничий встретился, и призрак роковой
Кровавой тряпкою повеял у погоста,
А сам, как дерево, огромного был роста.
Об этом шепчутся вблизи ворот тайком
130 Конторщик с писарем и старый эконом —
Смущают знаки их, вещающие горе.
Но вдруг задвигался на лавке Подкоморий.
Он табакерочку торопится извлечь,
Он сам, наверное, сказать желает речь.
Скользнули лунные по бриллиантам блики
И чуть помедлили на королевском лике.
«Тадеуш, — начал он, — (о крышку постучав,) —
Вот ты рассказывал о звездах. Ты не прав!
Усвоил в школе ты все это понаслышке.
140 Зато простой народ… Здесь мудрость не из книжки!
Я в Вильне постигал начало всех начал
И астрономию два года изучал.
Там Пузинина нам купила телескопов,
На это денежки немалые ухлопав.
Богатая! Ее, как знаешь, в Вильне чтут.
Был в наблюдателях сам ректор — Почобут.
Почобут, бывший иезуит, известный астроном, издал сочинение о зодиаке в Дендере и наблюдениями своими помог Лаланду уточнить орбиту Луны. См. «Биографию» пера Яна Снядецкого. [4]Потом он убежал, но со святою целью:
Вернулся к старости в монашескую келью.
И со Снядецким был когда-то я знаком.
150 Хоть светский человек, а тоже астроном.
Но прозорливости у астрономов нету,
И на комету взгляд у них, как на карету,
По мнению мещан, в ней короля везут.
Но кто же ведает, мудрец там или шут?
Гонец там, может быть, в мир едущий с войною,
А то и сам король, отрекшийся от бою.
Бранецкий, помню я, в карете ехал прочь,
За ним изменники стремились день и ночь,
Как за кометой хвост — лжецы и пустоплясы,
160 Тарговичане всё, они спешили в Яссы.
Но понимал народ, как ни казался прост,
Что знаком бедствия был этот длинный хвост.
Его кометою он звал, метлой в Отчизне,
Тот хвост, он говорил, сметает жизни, жизни…»
— «Ясновельможный пан, — тут Войский произнес, —
Похожий случай был. Когда еще я рос,
Учился разуму, то, помню, для ночлега
К нам в дом пожаловал известный всем Сапега.
Тогда поручиком он в рейтарах служил,
170 Он Яна Третьего к себе расположил.
Придворным маршалом сумел он стать. Вельможа!
Литовским канцлером он сделался чуть позже.
Сто десять лет он жил! Под Веной побывал.
У Яблоновского в хоругви воевал.
И он рассказывал, что видел сам в то время:
Ян Третий на коня садился, ну а стремя
Граф Вальдштейн, австрияк, держал для короля
И целовал сапог, почтительно юля.
А нунций в тот же миг творил благословенье.
180 Собеский крикнул вдруг: „Смотрите-ка, виденье!”
Комета в небесах с восточной стороны
Стремилась к западу дорогою войны.
Тою дорогою шли и магометане.
Ксендз Бартоховский нам создал об этой брани
„Orientis Fulmen”
Молния Востока (лат.). [5] и комету описал.Он в панегирике не пожалел похвал.
Есть и „Янина” — труд, где тоже Ян Собеский
Перед потомками явился в полном блеске.
Картинку помню я из книжки: скачет враг,
190 Комета, а под ней магометанский стяг».
— «Аминь! — вскричал Судья. — Героя только встретьте!
Пускай с кометою является Ян Третий.
Героя с Запада мы ждем. Пускай Господь
Его намеренья преображает в плоть».
Но Войский голову понурил: «И герою
Кометой бедствие предсказано порою.
Вон над усадьбою она зажглась. А вдруг
Она готовит нам несчастье и недуг?
Возьмем вчерашнее. Не хватит ли сюрпризов?
200 С утра поцапались, а ночью этот вызов.
Был у Асессора с Нотариусом спор,
Тадеуш с Графом вел недобрый разговор.
Делили, в сущности, они медвежью шкуру.
Эх, зря вы, пан судья, вмешались; авантюру
Я б мог предотвратить, я знаю их натуру.
Я начал их мирить. Одно из старых дел
Весьма похожее я рассказать хотел.
Я помню, де Нассау и Рейтан враждовали.
Стрелки метчайшие. Я лучших знал едва ли.
210 В тот год здесь был земель подольских генерал —
Князь Чарторыйский к нам со свитой заезжал,
В Варшаву, что ль, на сейм он ехал из Волыни.
В пути, где пир, где бал — такого нету ныне,
Он популярности искал, сам веселясь.
Конечно, к Рейтану заехал тоже князь.
Тот был послом на сейм от нашего повета.
(Он воспитал меня, век помнить буду это).
И Рейтан созывал гостей со всех сторон.
Он знал, что сценою князь старый увлечен:
220 Была разыграна пиеса на театре.
Дал Кашиц фейерверк. (Тот самый, что жил в Ятре).
А Тизенгауз прислал свой собственный балет,
Огинский с Солтаном — оркестры. Красок нет,
Чтоб это описать. О Боже всемогущий!..
Забавы вечером, с утра облавы в пуще.
А Чарторыйские, вам ведомо о том,
В родстве с Ягеллою, великим королем,
Все иль почти что все, хоть нет любви к охоте.
Но не от лености. Зато у них найдете
230 Страсть к чужеземному, и князь свой долгий век
Не в псарнях проводил — в тиши библиотек,
Альковы дамские предпочитал он бору.
При Князе состоял князь де Нассау в ту пору.
Точнее де Нассау-Зиген. Славный некогда воин и искатель приключений. Был в русской службе адмиралом, побил турок на Лимане, позднее был сам наголову разбит шведами. Пребывал одно время в Польше, где получил шляхетство для иноземцев. О поединке князя де Нассау с тигром писано в ту пору во многих европейских газетах. [6]Он ездил в Африку, в далекие края,
Там тигра поразил ударами копья,
Охотясь в Ливии с туземными царьками.
Любил похвастаться он этим перед нами.
Стреляли мы тогда по рощам кабанов,
И Рейтан веприцу свалил с пяти шагов —
240 Свинью матерую с опасностью для жизни.
Мы не нахвалимся, а немец все капризней
На нас пофыркивал и, равнодушный вид
Приняв в конце концов, небрежно говорит:
Обычный выстрел, мол, доказывает меткость,
Но смелость лишь в копье, что в наше время — редкость.
Распространяется про Ливию опять,
И тигра этого давай нам в нос совать.
Был разговор такой весьма неосторожным.
Взорвало Рейтана, хватил рукой по ножнам:
250 „Кто зорок, тот и смел, тут мера, князь, одна.
Чтишь пулю, чти копье. Тигр стоит кабана”.
Спор начался у них, крик без толку, без связи.
По счастью, голоса дошли тогда до князя,
Он на французском стал мирить их языке.
Но тлела искорка однако в фитильке,
И знал я: Рейтан наш мирится лишь для виду.
И впрямь, он шуткою ответил на обиду.
На следующий день ту шутку сотворил,
При этом сам себя чуть-чуть не уморил».
260 Тут Войский приумолк с серьезностью во взоре.
Жест сделал. Табачку дал старцу Подкоморий.
Чихнув, он приумолк, не размыкает рта.
А мысль, меж тем, у всех рассказом занята,
И, любопытствуя, изнемогают дамы.
Продолжил. В тот же миг прервали. В тот же самый!
Слуга оповестил Судью, что человек
Явился срочно в дом, что ждет. И на ночлег,
Простясь с хозяином, все гости потянулись.
При этом старшие, как прежде, в дом вернулись.
270 Все так же молодежь пошла на сеновал.
Судья же, запершись, с прибывшим толковал.
Хоть дом объят был сном, Тадеуш в коридоре
У двери дядиной ходил, как страж, в дозоре,
Хотел, чтоб дядя дал ему в делах совет
Сегодня же, сейчас! Да только в кабинет
Стучать-то боязно. На ключ закрыты двери.
Тадеуш слушает, ушам своим не веря —
Там… там рыдание! Подавшись вбок слегка,
Чтоб ручку не задеть, он в дырку от замка
280 Взглянул: вещь странная, там на коленях двое —
Ксендз Робак и Судья. Как объяснить такое?
Ксендз руки целовал, Судье глядел в глаза,
Судья же обнимал с рыданьями ксендза.
И продолжалось так минут, наверно, десять.
Вот слово каждое стараясь как бы взвесить,
Ксендз тихо произнес:
«Свидетель мне Господь,
Я тайну сохранял, хоть было трудно, хоть
Открыться жаждал я. Но клятву пред распятьем
Принес я жизнь отдать не суетным занятьям,
290 Не славе — Родине, как воин, как монах.
Пусть позабудут все меня в родных краях,
Пусть брат забудет, сын… Я только тень, я прах!
А впрочем, орден мне открыться дозволяет,
Но in articulo mortis
Перед лицом смерти (лат.). [7]. Миг наступаетТеперь критический. Что будущее? Тьма!
В Добжине смута, вой, там все сошли с ума.
Французы далеко. Перетерпеть бы зиму.
Но шляхта рвется в бой. Противиться ль нажиму?
Перестарался я, меня попутал бес.
300 Восстать им хочется. А тут и Ключник влез,
И взбеленился Граф. В Добжин помчался тоже.
Туда мне ходу нет, опознан я, похоже,
Был старым Матеком. Сболтнет — моя башка
Тогда под Ножичком слетит наверняка.
Кто сдержит Ключника? Да не во мне и дело.
Тут рухнет заговор, все, что уже созрело.
Нет, поскачу туда! Спешить, бежать, помочь…
Они взбесились там. Пойду я, хоть и ночь.
Прощай! А ежели смерть суждена до битвы,
310 За душу Яцека ты вознесешь молитвы.
А ежели война, то помни: ты солдат.
Ты довершишь мой труд. Соплица ты, мой брат».
Тут слезы он отер и застегнул сутану.
В противоречие и возрасту, и сану
Окошко приоткрыл и спрыгнул в темноту.
Судья заплакал вновь — ему невмоготу.
Тадеуш онемел, на эту сцену глядя.
Миг выждал, ручкою позвякал. Отпер дядя.
«Я здесь всего три дня, — с поклоном начал он. —
320 Дни эти, дядюшка, промчались, словно сон.
Я не натешился гостеприимством вволю.
Но быть здесь долее себе я не позволю.
Спешу… И завтра же, нет, нет, сегодня в путь!
Мы Графа вызвали. Так можно ли тянуть?
Но поединки здесь зависят от капризов:
Дуэль запрещена. А я… раз бросил вызов…
И вот я в Герцогство Варшавское спешу.
Я там оружием сомненье разрешу.
Хоть Граф и фанфарон, он из того же теста:
330 Не струсит, явится в условленное место.
Когда разделаюсь я с ним на берегу,
Лососну переплыв, в Корону я сбегу.
Отец мне завещал стать воином когда-то.
Так что ж духовная? И где же честь солдата?»
— «Ишь, порох… — дядюшка сказал в ответ, — ишь скор.
А, может, как лиса, наоборот, хитер.
Направо хвост пошел, сама пошла налево.
Да, вызов брошен был, причина есть для гнева.
Но мчаться нынче же… Что может быть глупей?
340 Перед дуэлью шли к противнику друзей
С переговорами. А вдруг он извинится?
Есть время, многое тут может измениться.
Ты ж… Укусила ли какая муха вдруг?
Давай уж объясни, что это за недуг?
Тебя я как отец воспитывал, без нянек.
(И по щеке его он треплет). Ну, племянник!
Я знаю молодых, шепнуло сердце мне:
Тут дело в девушке. Ага, ты весь в огне.
Ах, рано, молодежь, беретесь вы за это!
330 Скажи! Не делай же из пустяка секрета».
— «Да, правда, дядюшка, причина здесь в другом. —
Промямлил юноша. — Я виноват кругом,
Несчастье! Промах мой! А чем исправить, кроме
Отъезда срочного? Не жить мне в этом доме!
Ошибка юности! Не спрашивай меня!
Я должен выехать, не ожидая дня».
— «Ну вот! — сказал судья. — Фантазии нам любы.
Ах, молодость! Вчера в кровь искусал ты губы.
Глядел на девушку, нахмурясь, а она
360 Была расстроена, я видел, и бледна.
Чушь! Мы препятствия, я знаю, сами строим.
Вы перессорились, и тяжело обоим.
То смех и шалости, и счастье без конца,
То бродят хмурые, не сходит грусть с лица,
То станут по углам, чтоб пыжиться и дуться,
В полях блуждают врозь, чтоб врозь потом вернуться.
Но ежели на вас нашел уж этот стих…
Лишь миг терпения! Я знаю молодых.
Берусь вас помирить, Тадеуш мой, в два счета.
370 Откройся только мне, скажи мне, в чем забота.
И сам я молод был. Ну в чем же твой секрет?
Ну?.. Кое-что тебе поведаю в ответ».
— «Ах, дядя, — юноша Судье целует руку. —
Влюбился в Зосю я. (Краснеет). Как разлуку
Я с нею вынесу, хоть видел раза два
Я эту девушку всего лишь. Есть молва,
Однако же, что мне присватал Подкоморий
Одну из дочерей. Я сам с собой в раздоре!
Как с панной Ружею пойду я под венец?
380 Люблю другую я. Где ж тут союз сердец?
Несчастье жить с одной, любя весь век другую.
Уеду, дядюшка. Я против. Протестую!»
— «Тадеуш, — тот ему, — что это за любовь —
Бежать от тех, кто мил? Ты зря не пустословь!
Сказал — и молодец, не то бы в дурни вышел.
Сам Зосю я тебе сосватаю. Что, слышал?
Чего стоишь столбом? Скачи до потолка!»
— «Помеха, дядюшка, помеха велика, —
Тадеуш бормотал, — хоть я от вас не скрою:
390 Вы потрясли меня своею добротою…
Но Зосю тетушка не даст!» — «А если все ж
Попросим ласкою?..»
— «И лаской не проймешь!» —
Тадеуш закричал. — Ждать не могу, ей-богу.
Благословение мне дайте на дорогу.
Мне надо в Герцогство. Я поспешу. Пора!
Поеду, дядюшка, поеду я с утра!»
Подкручивая ус, судья вскипел в досаде:
«Ну откровенен же! Сполна ты платишь дяде.
Дуэль, потом любовь и все отъезд, отъезд.
400 Нечисто… Отчего бежишь из наших мест?
Дружок мой, о тебе уже болтают слуги…
Повеса! Врет и врет! Напрасные потуги.
Куда ты хаживал ночами, вертопрах,
Кого выслеживал, как гончая, в кустах?
Но если Зосеньку запутал ты в интрижки,
А сам скрываешься с блудливостью мальчишки,
Не отпущу. Хотя и не было любви,
Мы повенчаем вас, век с нею и живи.
Он мне о чувствах тут… Ну стал ты шалопаем.
410 Неволей, волею ль, но вас мы повенчаем.
Лгун. Тьфу!.. Я следствие устрою поутру.
И уши я тебе, молокосос, натру.
Подбавил! Голова и без того на части
Раскалывается. А тут еще напасти.
Ступай сейчас же спать! Хватает нынче дел…» —
И Возного стал звать, чтоб тот его раздел.
В досаде юноша ушел, почти что в горе.
Подобных с дядюшкою не было историй:
Честил, бранил, хулил. Ох, крепко ж он увяз!
420 Тадеуш сам себя стыдился в этот час.
Как быть? Вдруг Зосенька узнает? Вот расплата!
Ей руку предложить, в любви ей клясться свято?
Но Телимена!.. Ах, бежать! Здесь нет возврата.
С такими думами он вышел в коридор.
Что там? Не призрак ли? Не руку ли простер
К нему он бледную, сам белый весь и тонкий?
Внезапно лунный луч, таившийся в сторонке,
Пал на видение. Оно уже вблизи.
«Неблагодарный, злой! Терзай меня, рази! —
430 Оно воскликнуло. — Ведь ты жалеть не станешь.
Мой взор ловил с утра, а вечером не глянешь.
Искал моих речей, теперь нашел в них яд.
Мужчина истинный!.. А я… Всё невпопад.
Кокетства нет во мне. Творить добро я рада.
Я осчастливила тебя. И вот награда!
Триумф над добротой. А ты… ты был жесток.
Но так и надо мне: ты мною пренебрег!
Да, так и надо мне: пойдет мне впрок наука!
Как презираю я себя! Какая мука!»
440 — «Нет, Телимена, нет, — Тадеуш лепетал. —
Жестоким не был я, злых чувств я не питал.
За нами же следят. Чего ты так сердита?
Ведь я же не могу ухаживать открыто.
Тут неприличие. Тут даже больше — грех».
— «Грех? — и язвительный в ответ раздался смех. —
Ягненок, паинька… Я, женщина, рискую,
И раз уж влюблена, иду напропалую.
Ославят? Ну и пусть! А вам, мужчины, вам
Вольно ухаживать за дюжиною дам
450 И принимать еще значительные позы.
Бросаешь ты меня? Молчишь?..» — И сразу в слезы.
«Но что подумает, скажи сама мне, свет? —
Тадеуш отвечал. — Возможно ль в цвете лет
Любовью тешиться в деревне человеку,
Когда женатые и те спешат за реку?
Под знамя польское скликает всех труба.
Зависит от меня ль, скажи, моя судьба?
Пойми ты: мой отец велел мне стать солдатом,
Повторен дядею приказ — отцовским братом.
460 Пойду готовиться я к завтрашнему дню.
Решенье принято, его не изменю».
— «Не спорю, — та в ответ, — я не имею права
Тебя задерживать, стать меж тобой и славой.
Мужчина! Ты найдешь богаче, может быть,
Красивей женщину, чтобы ее любить.
Хочу утешиться лишь тем перед разлукой,
Что не напрасною я так терзалась мукой,
Что здесь была любовь, не шутка, не разврат —
Страсть. Ты любил меня. О, лучше всех наград
470 Твое словцо „ люблю”. Скажи его, напомни…
Пусть в душу мне войдет. О, повтори его мне.
Так легче мне простить. Увы, мне не видать
Моих счастливых дней…» — И принялась рыдать.
Тадеуш, увидав, как плачет и как молит,
Решил, что, отказав, ее он обездолит.
Сомлел, растрогался, от жалости поник.
Начни исследовать себя он в этот миг,
И сам не понял бы, любовь иль жалость это.
И потому не стал обдумывать ответа:
480 «О Телимена, верь, в словах ни капли лжи —
Господь всевидящий, за это накажи! —
Да, я любил тебя: и было мне так сладко,
Хотя мы виделись урывками, украдкой,
И память о тебе мне суждено сберечь:
Навеки, в сердце, здесь, вся радость этих встреч».
Она бросается Тадеушу на шею:
«Ты любишь? Жизнь мне дал ты добротой своею!
Я руки на себя хотела наложить.
Но если любишь ты, нам надо вместе жить.
490 Я сердце отдала, теперь отдам богатство.
Всегда, везде с тобой! Ты только не препятствуй!
Надежда дивная горит в моей душе.
С тобой, возлюбленный, рай будет в шалаше».
Тадеуш вырвался мгновенно из объятий:
«Рехнулась! — закричал. — С какой же это стати?
Со мной отправиться? Да я простой солдат.
Иль маркитанткою…» — «Постой, сам будешь рад.
Есть выход: женимся», — сказала Телимена.
«Нет, дудки, — отвечал Тадеуш откровенно. —
500 Жениться? Ни за что! Откуда эта блажь?
А впрочем, чувств моих в словах не передашь:
Спасибо, милая, за дивные мгновенья.
Любовь? Пускай! Но врозь. Любовь. Но в отдаленье.
Остаться не могу. Уж такова судьба.
Я еду завтра же. Прощай! Зовет труба».
Тадеуш боком стал и шляпу нахлобучил.
Ушел бы… Но его удерживал и мучил
Ее сверлящий взор. Казалось, голова,
Во тьме белевшая, вдруг сделалась мертва.
510 Медуза! Чудище! Подобна изваянью.
Внезапно, как мечом, она взмахнула дланью,
В глаза Тадеушу нацелилась перстом:
«Змея! Тварь скользкая со лживым языком!
Я с Графом порвала, ответила отказом
Вчера Асессору с Нотариусом разом.
Ты соблазнил меня и бросил, сироту!
Мужчина! Знаю я столь низкую черту.
Лжец! Интриган! Фигляр! Не в легкой ли победе
Ты ищешь радости? Но хватит с нас комедий!
520 О, я подслушала под дверью разговор —
Твой этот, с дядюшкой… С каких же это пор
Ты, обманув меня, под боком, тут же, рядом,
Как жертву, Зосеньку прельщаешь тем же ядом?
Беги — проклятьями тебя я догоню,
Останься — я тебя в распутстве обвиню.
Ты обманул меня. Но все! Конец обманам!
Прочь уходи. Подлец!»
Он этим словом бранным
Был страшно оскорблен, не ведал гнев границ.
Бывал ли уязвлен так кто-то из Соплиц?
530 Затрясся, побелел. Шляхетская натура!
Рот в ярости скривил и крикнул, топнув: «Дура!»
Ушел. Но слышалось ему: «Подлец! Подлец!»
Да, отличился он изрядно под конец.
Еще бы, женщину обидеть так жестоко.
Урока злее нет, больнее нет упрека!
Но отвращенье к ней при этом возросло.
А Зося?.. Ах, о том и думать тяжело.
Такая нежная, красивая такая…
Их сватал дядюшка, но дьявол, вовлекая
540 Его из блажи в грех, из недомолвок — в ложь,
С улыбкой отступил. Хорош и он, хорош!
Он, выбраненный так, отвержен не на время,
Навеки заклеймен и проклят всеми, всеми!
Но в этом хаосе мысль новая: дуэль!
Спасенья якорь! Цель! Во тьме сверкнула цель!
«Я Графа заколю. Мерзавец! Фат! — И дрожи
Сдержать не может. — Месть! Пусть месть. Да, но за что же?»
Гнев, пузырившийся сильнее кипятка,
Как пар рассеялся. Опять в душе тоска.
550 Подумал: если Граф и Зося в самом деле,
Как он подозревал, в амурах преуспели,
И если Граф влюблен, и Зося влюблена,
То чем же он не муж, а Зося не жена?
Раз неудачник сам, ему чужой удаче
Не след завидовать и рассуждать иначе.
Он впал в отчаянье. Вся жизнь на острие!
Уйти… Да, но куда? Уйти в небытие!
Прижав ко любу кулак, он побежал, согбенный,
К пруду, дрожавшему зеленоватой пеной.
560 (В низине он избрал не чистый — грязный пруд).
И ноздри он раздул, и сладострастный зуд
Кончины ощутил, вдыхая запах гнили.
Самоубийцы все с времен давнишних были
Растленны, в сущности. Нет пагубней стези.
Он жаждал смерть найти в зловонии, в грязи.
Но этот замысел разгадан был мгновенно,
И за Тадеушем помчалась Телимена.
Хоть злость не таяла, хоть стала боль остра,
Но сердце екнуло — она была добра.
570 Хоть не оправилась, конечно, от удара,
Но вожделенною была не месть, а кара.
Бежала все быстрей и, руки ввысь воздев,
Кричала: «Черт с тобой! Женись! Оставь свой гнев!
Ты можешь ехать. Стой!» — Ушел он от погони.
Не слышал, стало быть… Стоит уже на склоне.
И надо ж, в этот миг на том же берегу
Был Граф с жокеями. Он медлил на лугу,
Очарованием природы восхищаясь,
Гармонией прудов безмолвно насыщаясь.
580 Звучали арфою Эоловой они.
(Лягушки польские певучи искони).
Остановив коня, забыв о цели бранной,
Он слушал лишь пруды — и топкий, и песчаный,
Блуждал по небесам очами, по полям.
Пейзажи с музыкой прекрасны пополам!
Особенно, когда округа живописна,
А двух прудов любовь чиста и бескорыстна.
Поверхность правого была — сплошная гладь,
Как щеки девушки — их только целовать.
590 А левый был иным: болотистые хляби,
Как пухом юности, одеты сеткой ряби.
Откосы правого, все в золотых песках,
Как косы девичьи простерты на лугах.
На лбу у левого ерошатся ракиты,
И оба зарослями с берега прикрыты.
Из двух прудов текли два быстрых ручейка,
Сливаясь — так с рукой смыкается рука.
И в новом русле их, хоть узком и глубоком,
Луна высвечивала брызги над потоком.
600 Шла позолоченная над струей струя,
Взмывала капелек проворная семья.
Они, то, падая, тонули в вязкой тине,
То, возрожденные, плясали в лунной сини,
Неслись бессчетные с потока по долине.
Не Свитезянка ли сидела у пруда?
Струилась из ковша бездонного вода:
Был ковш в одной руке, зато другой рукою
Звенела золотом заклятым над рекою.
Затем поток стихал, он покидал овраг
610 И, шире сделавшись, тек далее сквозь мрак:
Поверхность зыбкая, как черное зерцало,
Вниз по течению чешуйками мерцала.
Гивойтос, жмудский змей, так в вереске ползет,
Он дремлет, кажется, нет, движется вперед,
Блистает серебром, сверкает позолотой,
Чтоб в папоротниках исчезнуть у болота.
Так пропадал поток, петляя у ольхи.
Там было много ольх, они свои верхи
Качали в сумраке, почти неразличимы,
620 Скрывались в облаке, как духи-пилигримы.
В протоке мельница стояла меж прудов —
Как мамка старая. Такая, слыша зов
И шепот парочки влюбленной у калитки,
Слюною брызгает от ярости в избытке.
И эта затряслась, замшелый вздыбив лоб,
С остервенением заговорив взахлеб
И многопалою рукой махнув спросонок.
Был лязгом челюстей скрип старых шестеренок.
Затих дуэтов пруд, от грез очнулся Граф.
630 В пришельце юного Тадеуша узнав,
Он закричал: «Хватай!» — Жокеи подскочили.
Не пикнул наш герой, его уже скрутили.
И преимуществом внезапным дорожа,
Граф к дому бросился. Псы — в лай, в крик — сторожа.
В исподнем выскочил меж тем Судья из дома.
Никак разбойники? Вдруг человек знакомый.
«Граф, что случилось, Граф?» — А тот клинок занес.
Но тем не менее ответил на вопрос,
Увидев, что Судья и гол, и без оружья:
640 «Соплица, покорись! Иначе будет хуже.
Отнять имение повелевает честь.
За вины старые и новые — месть, месть!»
Судья, перекрестясь, воскликнул: «Боже, правый,
В разбой пускаешься, влез с эдакой оравой!..
Где честь фамильная? Ведь ты же не мужлан.
Тьфу! Светский человек, и сам имеешь сан.
Но я не дамся, нет!» — Готова дворня к бою:
Кто с палкой, кто с ружьем. Стал Войский за Судьею,
Глядел раздумчиво минуту или две
650 На Графа юного, нож пряча в рукаве.
Сцепились. Нет, судья остановил их знаком.
Как противостоять отчаянным рубакам?
Грохочет по мосту дробь бешеных копыт,
В ольшинах всполохи, уже мушкет гремит.
«Гей, на Соплицу, гей!» — взревели сотни глоток.
Ужасен для Судьи клич этот, хоть короток.
Гервазий! Ключник! Он. И Граф спросил Судью:
«Сдаешься? Армию утроил я свою».
Асессор прибежал: «Граф, я вас арестую!
660 Отдайте шпагу мне. Не спорьте! Все впустую.
Неподчинение! Я вызову солдат.
Вам нападения ночного не простят.
Указом тысяча двухсотым…» — Но, не глядя,
Граф шпагою хватил Асессора в досаде —
Плашмя и по лицу. В крапиву рухнул тот.
Убит иль оглушен? Навечно иль пройдет?
Все ахнули. «Разбой!» — сказал Судья угрюмо.
Шум, крики… Зосин вопль пронзительнее шума.
Повисла на Судье. Так, ручками вертя,
670 Кричит под иглами еврейскими дитя.
Удастся ль меж коней пробиться Телимене?
Вот, руки заломив, вскричала: «На колени
Мы все перед тобой упасть готовы, Граф!
Во имя Господа… — Вот, кудри разметав,
Добавила: — Пойми, что умоляют дамы.
Жестокосердый, стой! Остановись, упрямый!
Уж если убивать, то нас сперва убей!» —
Хлоп в обморок. А Граф? Спасать ее скорей,
Обескураженный, признаться, этой сценой.
680 «Но панна Зофья, я… Но пани Телимена…
Я кровь невинную вовеки не пролью.
Своими пленными Соплиц я признаю.
Я и в Сицилии не поступал жестоко.
Я дал сражение близи Бирбанте-рокко
И там разбойников в пещере перебил.
А кто сдавался мне, вязал, но не губил.
Те были в шествии моем весьма заметны.
Потом повесили их у подножья Этны».
Соплицам повезло, что шляхтичи коней
690 Держали для сохи, жокеи — для затей,
Что, может, на одну, а может, на две мили
Жокеи шляхтичей в пути опередили,
Чего и Граф желал. К тому ж его отряд
Был свитой рыцарской, а не ордой солдат
Граф ведал правила и почитал обычай,
А шляхта вешала, не делая различий.
Граф поостыл меж тем, решая, как ему
Кровопролитием не кончить кутерьму.
Он запер пленников в их доме и охрану
700 Поставил у дверей.
Подобно урагану
Влетели шляхтичи и взяли штурмом двор,
Тем более, что их нигде не ждал отпор.
Был вождь уже в плену, и разбежалась дворня.
Где ж враг-то? Нет врага. Но ищут все упорней.
Раз не впускают в дом, бегут во флигеля
И в кухню. Дивный дух! Там, взоры веселя,
Под днищами котлов тихонько тлеет пламя,
Там псы урачщие хрустят в углу костями.
Хватает за сердце невинный этот вид
710 И укрощает гнев, и будит аппетит.
Устав от сеймика и утомясь от скачки,
«Есть! Есть!» — воскликнули восторженно, в горячке.
«Пить! Пить!» — ответили им голоса вдали.
Так состязание две партии вели.
Уже стираются меж криков промежутки.
Как в глотке высохло, и как урчит в желудке!
Повсюду в армии вдруг воцарился мир,
И каждый сам себе отныне фуражир.
Отогнан стражею от дома был Гервазий.
720 Но он как человек практичный, без фантазий,
От двери отступив, забыл на время месть.
Еще бы! У него другое дело есть.
О правосудии имел он представленье,
Знал: должен он ввести владельца во владенье —
Законно! Стал искать Протазия везде.
Так где же он? Ага! За печкою. Вот где!
Его за шиворот оттуда похищает
И тащит, Ножичком среди двора стращает:
«Пан Возный, не взыщи, что в неурочный час
730 Ясновельможный Граф обеспокоил вас.
Но во владение его ввести бы надо
Лесов и мужиков, а также замка, сада
Cum domus
С домом (порченая латынь). [8] с ригою, деревнею и др.,Cum gruntus
С землей (порченая латынь). [9] с речкою и пустошью и пр.Как знаешь, так бреши. Но пропусков не делай».
— «Пан Ключник, — отвечал ему Брехальский смело
И руки за пояс заткнув. — Помочь готов.
Я перечислю всё, да жалко зряшных слов.
Ведь недействительны, замечу по науке,
740 Под принуждением и ночью эти штуки».
— «Под принуждением? — Гервазию смешно. —
Прошу я вежливо. А ежели темно,
То Ножичком огня я высеку в подмогу,
И искры из очей посыплются, ей-богу».
— «Гервазий, милый друг, не больно ли ты скор?
Не возный, а судья выносит приговор,
И не истец его диктует, не ответчик.
К тому ж я маленький, признаться, человечек.
Точнее выражусь. Закона я посол.
Посол! А вы меня под стражу!.. Произвол!
750 Но акт я напишу. Фонарик принесите.
Внимайте!» — он вскричал.
Все стали, ждут событий,
Протазий, покряхтев, в углу на брусья влез
(Сушились грудою у сада) и… исчез.
Как ветром сдуло вдруг. Был человек и пусто,
И только хряпнула вблизи плетня капуста,
Конфедераткою лишь белою вдали,
Как голубь, промелькнул над полем конопли.
760 Тычины ломкие лишь затрещали в хмеле.
«Я протестую!» — вопль донесся из болот.
Еще бы! Кто его за речкою найдет?
И протестация Протазия звучала
Последним выстрелом с захваченного вала.
Сдается гарнизон, победный слышен гул.
Войска голодные устроили разгул.
В хлева поблизости Кропитель завернул:
Быки с коровами покроплены, как надо
770 Телицы Бритвою прирезаны, все стадо.
И Шило общему веселью тоже рад:
Он под лопатку бьет свиней и поросят.
Хоть гуси в птичнике, как в Риме, были чутки,
Погром однако же им был устроен жуткий.
Напрасно к Манлию взывают все кругом.
Стал Лейка свертывать им шеи. Да, погром.
Трех, впрочем, к поясу он привязал живьем.
Гусыни зря кричат, сестер остерегая,
И щиплют гусаки напрасно негодяя.
Он бегал, весь в пуху, не видно даже глаз,
780 Руками-крыльями то взмахивал, то тряс,
Он дерзким хохликом пустился в дикий пляс.
А Пробка? Было ли хоть что-то недостойней
И беспощаднее его ужасной бойни?
Искусно петельку он сделал на биче,
Светя фонариком, искал в его луче
Хохлаток, петушков, сидящих на насесте.
Таких в курятнике не ведали нашествий!
Крупа перловая, пошла ты им не впрок!
Он птицу складывал горою на порог.
790 Влеченье низменное Пробкою владело.
Дано ли Зосеньке забыть такое дело?
Гервазий старые припомнил времена,
Велел снять пояса, чтоб раздобыть вина.
На этих поясах тащили из подвала
Сивуху, пиво, мед — им всё казалось мало.
Затычки выбили, но выпили чуть-чуть
И вместе с бочками тотчас пустились в путь,
Подобно муравьям их волокли для пира:
Там в замке ждет их Граф, там главная квартира!
800 Пылает сто костров: и жарят, пекут,
И вина реками обильными текут.
Трещит, прогнувшись, стол, из глоток рвутся песни.
«Есть, пить!..» Но клонит в сон, но клонит в сон, хоть тресни.
Один свалился здесь, другой скатился там,
А этот падает, приткнув бутыль к губам,
Тот рухнул на котел — хоть верьте, хоть не верьте.
Так победителей сон победил, брат смерти.
27—28 Стеклянная гармоника — старинный музыкальный инструмент, усовершенствованный Д. Франклином ок. 1761 г. и получивший затем широкое распространение. Звуки издавались стеклянными полушариями, вначале от прикосновения пальцев, затем — механическим способом.
50 …арф эоловых изменчивый дуэт. — Эолова арфа — музыкальный инструмент, в котором звучат заключенные в корпус и приводимые в движение колебаниями воздуха струны. Был моден в эпоху романтизма.
63—64 Кастор и Поллукс — две яркие звезды в созвездии Близнецов, названы именами двух братьев-близнецов, согласно античной мифологии, сыновей Юпитера и Леды. Лель и Полель — братья-двойняшки, вымышленные славянские божества. Упоминаются польскими поэтами эпохи романтизма.
73 Плеяды далее. Вернее, Решето. — Созвездие Северная корона.
98 Мир — городок в нынешней Белоруссии, к юго-востоку от Новогрудка.
136—137 … Призрак роковой / Кровавой тряпкою повеял у погоста… — Вот предание, рассказанное самим Мицкевичем в примечаниях к поэме «Конрад Валленрод»: «Согласно народным верованиям, поветрию в Литве предшествует появление моровой девы, олицетворяющей эту страшную напасть. Изложу здесь <…> балладу: „В деревне появилась морская дева. Просовывая, по обыкновению, руку в окна и двери и размахивая красным платком, она сеяла в домах смерть. Жители запирались на все засовы, но голод и иные потребности вынудили их, тем не менее, вскоре пренебречь мерами предосторожности, и оттого все ждали смерти. Один только шляхтич, хоть и обеспеченный съестными припасами и потому способный дольше других выдерживать эту необыкновенную осаду, решил пожертвовать собой во имя ближних; он взял саблю-зигмунтовку <…> и растворил окно. Одним взмахом отрубил он страшилищу руку и овладел платком. Шляхтич, правда, был поражен болезнью, и вся его семья тоже вымерла, но деревня с той поры не знавала морового поветрия”».
137—138 Тадеуш — начал он, о крышку постучав / Вот ты рассказывал о звездах… — неточность Мицкевича. О звездах говорил, конечно, Войский. Для «Пана Тадеуша» характерен целый ряд несоответствий, малозаметных ввиду суггестивности текста. Тадеуш, например, не мог танцевать полонез с рукой на перевязи. См.: XII, 839—841.
145—146 Там Пузинина нам купила телескопов… / Был в наблюдателях сам ректор Почобут. — Пузинина, то есть жена Пузины, литовского вельможи, известная в Вильне благотворительница, поддерживала ксендза Мартина Почобута-Одляницкого (1728—1808), занимавшегося астрономией.
149 И со Снядецким был когда-то я знаком. — Снядецкий Ян (1756—1830) — выдающийся деятель польской науки, математик, астроном, филолог, педагог, просветитель.
