«Поездка по трем городам получилась насыщенная, программа была плотная».
266.
Из Вроцлава, прежде чем уехать в Познань, мы совершили поездку в небольшой старинный город Легница. В польской истории Средних веков это место битвы поляков и немцев против татаро-монголов, угрожавших уже и Западной Европе. В новейшей польской истории это город, где помещался штаб войск Варшавского договора. Последние несколько лет это город фестивалей молодой поэзии. Один средневековый костел в Легнице мы успели разглядеть, походить пешком не хватило времени: такси от вокзала, такси обратно на вокзал и около часа беседы — в кафе, за стаканом чая — с молодым менеджером Артуром Бурштой, директором Литературного бюро «Порт Легница». Легница с его легкой руки стала «портом» для многих «корабликов» молодой польской поэзии. Буршта устраивает фестивали молодой поэзии, издает альманах молодой поэзии, издал около двух десятков книг молодых поэтов. У него, кстати, вышла и последняя книга стихов Адама Видемана. Но Астафьеву в данный момент интересовали в первую очередь имена, книги, адреса и телефоны поэтесс — самых молодых поэтесс. Конутры композиции антологии польских поэтесс ХХ века были давно ясны, ясно было начало антологии — четыре поэтессы времен «Молодой Польши», — оставалось только наилучшим образом решить концовку. Буршта подарил нам изданную им только что вторую книгу стихов 22-летней Марты Подгурник (моложе пока не появилось), подарил книгу еще одной молодой поэтессы, несколько книг молодых поэтов-мужчин, антологию поэтов «Порта Легница» и последний номер издаваемого им альманаха.
Из Вроцлава в Легницу, а потом, вечером, уже окончательно — из Вроцлава в Познань провожала нас трогательно заботливая в тот день Уршуля Козел. Поезд, идущий в Познань, опаздывал на два часа, но она ни за что не согласилась уйти с вокзала, пока не посадила нас в вагон. Вокзал для нее — нечто привычное, в поездах она проводит полжизни, чаще всего в поезде Вроцлав—Варшава. В Варшаве она — член правления ПЕН-Клуба, во Вроцлаве — член редколлегии журнала «Одра». Но нередки у нее и более далекие поездки. Проводив нас, она должна была чуть ли не на следующий день отправиться в Роттердам. Она бывала в разных странах на международных встречах поэтов. В недавних стихах она жалуется, что «старая река не в силах доползти до моря», но в жизни сил у нее еще хватает, чтобы доползти до голландских берегов Северного моря.
267.
В Познани у нас был на все про все один день, накануне приехали поздно, успели только позвонить Эдварду Бальцежану. Гостиница — недалеко от университета, так что утром прошлись до университета пешком, остановились по дороге у памятника расстрелянным в июне 1956-го рабочим. Надпись на памятнике — «Za wolność, prawo i chleb» — людям, знающим хоть какой-нибудь славянский язык, понятна без перевода. Выступали мы в университете перед студентами русистики, но пришел и Бальцежан, убежав для этого с заседания собственной кафедры теории литературы. Пришел и еще один профессор-нерусист, лингвист Тадеуш Згулка, который по окончании нашего выступления вызвался вместе со своими молодыми ассистентами проводить нас пешком до музея-квартиры Казимеры Иллакович.
На доме — мемориальная доска: «В этом доме с 1947 до 1983 жила Казимера Иллакович, поэтесса». И первое четверостишие ее короткого стихотворения:
Если время уходить,
пусть бы хоть малость,
хоть одна бы эта нить
от меня осталась.
Перевод Н.А. «Польские поэты...», т. I; «Польские поэтессы». [1]
Нить поэзии, проходившая через всю ее жизнь, осталась. От житейского осталась комната в коммунальной квартире. Жильцов другой комнаты в этой квартире сменила теперь пани Виолетта Сытек, которая работает в познанской библиотеке и согласилась быть по совместительству хранительницей комнаты-музея. Музей открыт только два раза в неделю на короткие часы, но ради нас разыскали пани Виолетту, и она открыла нам квартиру. Астафьева подарила музею ксерокопию одного из писем Иллакович, обещала прислать остальные, а для городской библиотеки мы подписали экземпляр нашей антологии.
В комнате Иллакович — кровать, прикрытая бедным одеялом, убогая утварь. На книжных полках довольно много книг — 8-томный словарь польского языка Яна Карловича, 4-томный словарь русского языка (Иллакович ведь перевела «Анну Каренину»), венгерско-русский словарь (она переводила и с венгерского, и с румынского), Петефи по-венгерски, по-русски — томик басен Крылова (она и его переводила) и еще «Онегин», по-английски — собрание сочинений Эмили Дикинсон, которую Иллакович переводила более всего, двухтомная монография о жизни Дикинсон, полный Шекспир, собрание стихотворений Элиота, «Мед и соль» Карла Сэндберга и диалоги Платона в 4-х томах. По-немецки — Дюрренматт. Много книг по-французски. Обстановку комнаты (и нас на ее фоне) снял Мариуш Метельский, юноша, сопровождавший нас, а в конце дня он вручил нам уже отпечатанные снимки.
Он — ассистент профессора Згулки, работает вместе с ним в Архангельске, где познанский университет организовал преподавание польского языка. По дороге из Архангельска в Познань Мариуш Метельский останавливался в Петербурге, и польский консул в Петербурге Эугениуш Мельцарек подарил ему нашу антологию.
Этот экземпляр двухтомника попал по назначению. Тему кандидатской Мариуш еще не выбрал, но наверняка она будет связана с русской литературой.
В университете после выступления мы зашли на кафедру теории литературы — кафедру Эдварда Бальцежана. Он познакомил нас с Агнешкой Кутяк, которая работает на другой кафедре, недавно защитила кандидатскую на тему «Данте в творчестве польских романтиков». Закончила перевод «Ада», начала переводить «Чистилище». Она действительно «университетский поэт». И не только по присутствию эрудиции, по обилию комментариев, которых требуют некоторые стихи, но и по привязанности многих ее стихов к реалиям университетских будней, университетского бытия и быта. Целые циклы таких стихов — часто шуточных — до конца понятных лишь ее университетским коллегам, она написала уже после нашего знакомства и прислала нам в Москву.
В тот же день после обеда мы выступали — по заранее установленному плану поездки — в музее Крашевского. Там традиционно бывают литературные вечера. На наш вечер пришли и филологи, и познанские поэты. Была и Анна Легежинская, писавшая о нас двадцать лет назад, будучи аспиранткой Бальцежана. Она давно уже профессор, и даже более того — в отношении к ней более молодых, но уже блистающих филологов неуловимо сквозило, что для них она уже чуточку старомодна. Вел наш вечер один из молодых и блистающих — талантливый литературовед и критик Петр Сливинский, один из двух авторов (вместе с Пшемыславом Чаплинским) толковой книги «Польская литература 1976—1998. Путеводитель по прозе и поэзии» (Краков, 1999), которую мы купили в Варшаве в декабре 1999-го. Сливинский представил нас остроумно и убедительно: он успел сделать ксерокопию шести страниц библиографии наших польских публикаций и склеил их в виде длинного свитка, а свиток жестом фокусника размотал, получилось эффектно. Мы рассказали о нашей 35-летней переводческой работе и о нашей антологии, почитали переводы. Кутяк почитать стихи отказалась. Отказались, по ее примеру, и остальные молодые. Несколько молодых поэтов подарили нам свои книги, а один — даже рукопись книги еще неопубликованной. Подарили нам и номер познанского журнала, где оказалась, в частности, одна песнь «Ада» в переводе Кутяк. Номер и перевод мы прочли уже в Москве. Старый, классический польский перевод «Божественной комедии», перевод Порембовича, появившийся около 1900 года, стоит у нас на полке, иногда и снимается. А этот, новый, появляется около 2000 года.
Вечером, после музея Крашевского, по дороге в гостиницу посидели в открытом кафе на площади познанского Рынка. Так что за неделю мы увидели центральные площади трех больших старинных польских городов — краковский Рынок, вроцлавский, познанский. Во всех этих трех городах центральная площадь больше похожа на центральную площадь старого Таллина, чем на Рынок Старого города в Варшаве, поскольку в Варшаве давно снесли ратушу, а она, разумеется, здесь была, как везде.
268.
Поездка по трем городам получилась насыщенная, программа была плотная. Еще две недели мы прожили в спокойном темпе, уже приватно, под Варшавой, у Наташиного племянника Влодека и его жены Эвы. Теперь они переселились за город, обменяв квартиру на краю города на загородный дом. Утром, по дороге на службу Эва выбрасывала нас у дверей Национальной библиотеки, в конце дня подбирала нас или там же, или где-нибудь в центре, чаще всего в Доме литературы. Полдня мы работали в библиотеке.
Нужно было просмотреть и сделать ксерокопии всего того из молодой польской женской поэзии, что могло понадобиться Наташе, в дополнение к тому, что подарено и куплено. Ориентироваться в текущей польской поэзии мы всегда предпочитали максимально полно. Это сложно, польская литературная жизнь теперь не ограничивается ни двумя, ни даже тремя-четырьмя-пятью поэтическими столицами, книги выходят и в Легнице, и в Быдгощи, и во многих других городах.
Кардинальное расширение географии мест рождения и дебютов — важная новая черта польской поэтической жизни. Некоторые новые поэты акцентируют свое провинциальное происхождение. У других, однако, комплекс неполноценности по этому поводу, и в антологиях в кратких справках иногда указано, не где поэт родился, а где он живет, особенно если он успел перебраться в Варшаву или Краков. Тем не менее польская поэзия теперь отображает почти все пространство Польши с ее городами и регионами. Как американская поэзия — уже давно — отображала всю географию США: в ней отображены не только Новая Англия, но и Юг, и Средний Запад, и тихоокеанское побережье.
