«Постепенно мы обрастали польскими книгами и словарями».
52.
Внучатым учеником Стаффа можно назвать выросшего в том же Львове полвека спустя другого европейского поэта-универсалиста — Збигнева Херберта. Тема Львова — сквозная тема всех поэтических книг Херберта и нескольких его поздних, посмертно опубликованных эссе. Но по имени он назвал свой родной город лишь в одном из стихотворений последней книги, вышедшей в год его смерти, — в стихотворении «Высокий Замок». Сейчас, после кончины Херберта, книгу о его жизни и творчестве опубликовал Яцек Лукасевич, тоже львовянин. Вкниге много фотографий, в том числе и львовских. Говорят, во Львове висит теперь и мемориальная доска на доме, где жил Херберт. Но осенью 1964 года, будучи во Львове, о Херберте (и о Стаффе, и о львовянине Леце) я еще не думал. Займусь я Хербертом — и сразу очень интенсивно — весной 1966-го. Стаффом — чуть позже.
Стаффа и Херберта разделяет полвека, первая книга Херберта (1956) вышла почти одновременно с последней, посмертной книгой Стаффа (1958). Ближе к Стаффу по возрасту был другой львовянин, прозаик Ян Парандовский, полюбивший поэзию Стаффа еще в юности, а впоследствии друживший со Стаффом, заказавший ему в 1930‑х годах книгу о Микеланджело, в которой Стафф очень много — вроде бы в книге о другом художнике, да еще в такой маленькой книге — рассказал о себе.
Львовские классические гимназии и в конце XIX века, и позже славились основательностью образования. Знатоками и любителями античности (и Ренессанса) стали и Стафф и Херберт. Парандовский же вообще был античником-археологом, занимался средиземноморской археологией. А позже написал и повесть «Олимпийский диск», и рассказ «Аспазия», и книгу «Эрос на Олимпе».
Но первой его книгой, попавшей мне в руки, была книга «Солнечные часы» —книга рассказов о детстве и отрочестве, о Львове 1900-х и 1910-х годов. Книга, полная очарования. Она стала нашей семейной книгой, мы читали ее за столом вслух, переводя с листа. Купил я эту книгу в моих геофизических странствиях, то ли в Хабаровске, то ли в Красноярске. Книга напоминала нам о Львове, но рассказывала она о Львове начала века, о времени, которого мы не видели, и которое было поэтому чуть-чуть сказочным. И «солнечным», как хотел Парандовский. В большой однотомник Парандовского, вышедший в Москве с моим предисловием в 1981 году, поместились, к сожалению, не все рассказы из книги «Солнечные часы», лишь некоторые (перевела их Гильда Языкова, сохранив их поэзию).
Впрочем, самой популярной книгой Парандовского в России неожиданно стала «Алхимия слова», книга о писательском творчестве. К первому московскому изданию этой книги (1972) я написал комментарии, составившие — первый и единственный на русском языке — словарик польских писателей, 99 имен. Комментарии — жанр, вроде бы рассчитанный не на каждого читателя и не могущий принести популярности. Оказалось, однако, что свойственная издавна русским тяга к знанию и культуре (до недавнего времени — одна из сущностных черт русского национального характера), и тяга людей второй половины ХХ века (века не только смерти и крови, но также чудовищной лжи и чудовищных фальсификаций) к знанию документальному и достоверному весьма велика. Выступая в московских библиотеках как поэт или как переводчик, я с удивлением обнаруживал, что читатели помнили мои комментарии к Парандовскому и фамилию комментатора.
Комментарии мне приходилось писать и к нескольким изданиям Ивашкевича, и к одному из изданий Ружевича, и к антологии пяти польских поэтов ХХ века. На полях этой работы родился мой «Сонет комментатора», опубликованный Львом Озеровым в альманахе библиофилов:
Культура — длинный ряд зеркал.
Но как составить комментарий,
Чтоб космос (а не планетарий!)
В забытых смыслах замерцал;
Чтоб мой предшественник предстал
Всей мощью мудрых полушарий;
Чтоб — черный, серый или карий,
Но зрячий! —глаз его сверкал.
Как памятник его труду
За камнем камень я кладу.
Культура — это пирамида:
Не индивида торжество
И не бессмертье для него,
Но шанс для сохраненья вида.
53.
Постепенно мы обрастали польскими книгами и словарями. С переездом в отдельную — хотя и тесноватую для троих — квартиру летом 1966-го места для книг стало чуть побольше.
Для переводчика с польского (да, собственно, с любого европейского языка) одна из главных книг — Библия. Польскую Библию в знаменитом переводе 1596 года ксендза Якуба Вуека, одного из создателей — наряду с Яном Кохановским — польского литературного и польского поэтического языка, мы купили в Варшаве летом 1963 года. В центре Варшавы, на улице Новый Свят — магазин, где продаются Библии на всех языках. Но русскую Библию — а она совершенно необходима — мы долго не решались купить в Варшаве. И правильно делали. Вплоть до января 1987 года при переезде границы у нас перетряхивали все книги, какие мы везем из Польши. В январе 1987-го ситуация в нашей стране изменилась, а мы как раз и рискнули везти с собой русскую Библию. И довезли. (Это Ежи Литвинюк подарил нам экземпляр, как раз перед нашим отъездом. Он никогда не навязывал нам разговоров о религии, но человеком был религиозным и столь же эрудированным в теологии, как и во многом другом).
Польские таможенники на границе тоже просматривали вывозимые из Польши книги, но совсем под другим углом: в годы Второй мировой войны в Польше погибло так много книг, что национальной ценностью стала считаться любая книга, изданная до войны. Впрочем, несколько довоенных польских книг, мы, каюсь, в разные годы все же увезли. В частности, из книг Наташиной мамы — «Пан Тадеуш» Мицкевича в издании 1929 года, афоризмы («золотые мысли»), выбранные из стихов и прозы Мицкевича, изданные по-польски в 1895-м в Петербурге, и еще несколько ее книг.
Четырехтомник сочинений Мицкевича подарил мне — в июне 1969-го — Кирилл Косцинский; подарил, как пишет в надписи, «...с твердой уверенностью, что эти книги принесут больше пользы человечеству» на моих, а не на его книжных полках. На книге стоит — Львов-Париж, 1885: львовское издательство Губрыновича и Шмидта и Люксембургский книжный магазин (Księgarnia Luksemburgska) в Париже. На втором томе сохранилась карандашная надпись владелицы: «W. Uspieńska. Lwów. Sept. 1940 r.». Успенский — паспортная фамилия Кирилла (Косцинский — псевдоним). Так что В. Успенская — это Валя Успенская, его жена. О Львове 1940 года Кирилл никогда ничего мне не рассказывал. Рассказывал однажды о своем первом аресте, довоенном, тогда его довольно скоро освободили, кажется, в 1939-м. (Как жаль, что я слишком мало расспрашивал и своих родителей, и всех своих друзей, и знакомых старших возрастов об их жизни!). А к 1969-му он вернулся в Ленинград после ареста времен оттепели (для него она стала не совсм оттепелью), и мы снова встречались.
Самый давний из моих ленинградских друзей, Остап Почтенный (недавно, увы, скончавшийся), подарил мне купленную им специально для меня за бесценок у какой-то старушки на Васильевском острове, у которой был целый чердак книг, «Старопольскую энциклопедию» Зигмунта Глогера, изданную в Варшаве в 1900 году. На томах стоит штамп ленинградского букинистического магазина, послевоенный штамп, скорее всего это одна из многих тысяч книг, лишившихся в годы блокады своего прежнего многолетнего владельца. Энциклопедией Глогера по делу приходится пользоваться очень редко, но для настроения полистать ее всякий раз и приятно, и небесполезно. Тем более в старом первоиздании, хотя в Польше ее переиздавали несколько раз и за последние полвека.
На том же чердаке Остап откопал для меня стихотворения Словацкого в издании 1861 года, одним из прежних владельцев этой книги был неведомый мне поляк Петр Александр Верещинский, живший в Санкт-Петербурге, обладатель, видимо, большой библиотеки: на его экслибрисе, навечно приклееном к книге, стоит №3103.
Многое удавлось купить в магазинах «Дружба» — в московском, а уж тем более в ленинградском, где выбором и заказом книг занимались настоящие ленинградские книжники, с умом и вкусом. Главная моя ленинградская покупка — первые четыре тома 11-томного словаря польского языка, словаря Витольда Дорошевского, а остальные семь томов выкупали у них в магазине по открыткам мой отец и мой брат и высылали мне в Москву. Словарь, как все польские книги в те времена, продавался у нас с большой скидкой (а в Польше со скидкой продавались, соответственно, русские книги, даже такие, как Пастернак в Большой серии с предисловием Синявского; мы купили три экземпляра, один я подарил Иосифу Бродскому). Этот словарь стоит у меня сейчас за спиной, занимая целую полку, а над ним, симметрично, стоят семнадцать томов словаря русского языка, которые купил для меня, тоже со скидкой, в Калуге мой друг, геофизик Алексей Гмарь. Эти два словаря я чувствую спиной как стену, к которой можно прислониться. А ниже — Даль, первая моя покупка с первой зарплаты инженера в Тюмени в 1956-м, и первые восемндацать томов недоизданного словаря русского языка XI—XVII веков, и 4-томная польская энциклопедия, опять-таки из магазина «Дружба», но из московского. Позже Адам Поморский подарил нам и 13-томную польскую энциклопедию тех же 1970-х годов. Прекрасный двухтомный польский фразеологический словарь Станислава Скорупки прислало нам в подарок польское Авторское агентство, подарили они нам и еще некоторые ценные книги.
Век живи — век учись. В один из наших позднейших приездов, в 1990-м, Наташе нужно было найти источник цитаты из некоего, явно малоизвестного польского стихотворца. Земовит Федецкий подсказал нам, что существует огромная «Книга цитат», составленная Павлом Херцем и Владиславом Копалинским. Мы нашли в библиотеке эту книгу и нужную цитату в ней. В московских библиотеках этой ценной книги почему-то нет, а поляки переиздали ее в 1998-м, и мы ее купили в Варшаве.
Не все можно купить. Но с 1960 года, поселившись в Москве, я постоянно читал в Ленинке. В польских моих занятиях незаменимым стал великолепный «Географический словарь Царства Польского и земель, исторически с Польшей связанных». Словарь издавался в Варшаве в последней четверти XIX века, после подавления восстания 1863 года, когда царская цензура была особенно жесткой, но почему-то пропускала том за томом этого словаря (спасибо, наверно, конкретным людям в этой цензуре), словаря, который поддерживал дух поляков-патриотов, напоминая о временах огромного польско-литовского государства. В этом словаре можно было найти буквально любую деревню, любую речку, любой фольварк, чуть ли не мельницу на землях и польских, и литовских, и западно-белорусских, и западно‑украинских. И массу сведений о каждой местности, о каждом населенном пункте.
Польшу в современных ее границах подробнейшим образом представляет «Путеводитель по Польше» 1976 года для автотуристов, вышедший в варшавском издательстве «Спорт и туристика»: 868 страниц, 5000 местностей. А рядом с этим путеводителем стоят у нас на полке планы почти всех больших польских городов. Это мне подсказала опытная переводчица американской прозы Мария Федоровна Лорие, показав мне у себя на полке планы нескольких американских городов. Позже, переводя американских поэтов, я смотрел, помню, планы Нью-Йорка и Чикаго в отделе картографии в Ленинке. А планы польских городов можно было купить в Польше и иметь дома.
Некоторые книжные покупки в московском магазине «Дружба» стали, как теперь модно говорить, «судьбоносными»: двухтомник Яна Кохановского, двухтомник поэзии польского барокко...
