«Посвятовская была натурой героической...»

68.

Халина Посвятовская дожила до тридцати двух лет и скончалась после второй операции на сердце в октябре 1967-го. В начале 1966-го в Варшаве вышла ее третья, последняя прижизненная книжка стихов «Ода к рукам». В том же году мы купили ее в московской «Дружбе». С этого времени и пошли потомком Наташины переводы из Посвятовской.

Первую книгу Посвятовской «Языческий гимн» (1958) мы купили в варшавской букинистике значительно позже, в каком именно году — ни Наташа, ни я не помним; экземпляр книги — с надписью некоего Сташека некой Крысе (уменьшительное от Кристины): «Крыся! Бери пример с Халинки П.! Сташек», дата и место дарственной надписи: «Пятница 13. III. 59, Краков». Так что уже весной 1959-го только что вышедшая первая книга стихов Посвятовской была для молодых в Польше кодексом — кодексом того, как надо любить? Или кодексом героизма? Ведь Посвятовская была натурой героической, и если она выбирала для себя образцом Жанну д’ Арк («Жанна, ты освещаешь мне путь...»), то другие выбирали образцом уже ее самое. Впрочем, неведомый нам Станислав, даривший книгу Посвятовской неведомой нам Кристине, наверное, кроме текста этой книги стихов, знал публикацию в популярнейшем в Польше (да и у нас) журнале «Пшекруй» в конце 1958 года: там рассказывалось об уникальной операции на сердце Халины Посвятовской в американской клинике в Филадельфии, а рядом было напечатано стихотворение «Халина Посвятовская судя по всему человек...», написанное поэтессой накануне операции. Стихотворение — на всякий случай — прощальное. Впрочем, прощальным было каждое ее стихотворение — так она и жила, еще девять лет.

Вторую книгу ее стихов — «Сегодняшний день» (1963) мы тоже купили позже (в ленинградской «Дружбе»?). Не было у нас и ее посмертной книги «Еще одно воспоминание» (1968, ее собрали краковский поэт Ян Зых и сестра Халины Малгожата). Так что в 1966-69 годах Наташа переписывала стихи из всех этих книг, просиживая в Библиотеке иностранной литературы, которую тогда еще называли «Разинкой», поскольку помещалась она на улице Разина. Эти переписанные от руки оригиналы еще лежат в папках Посвятовской, хотя на полке давно уже стоят тома 4-томного карковского собрания ее сочинений 1997 года. А в конце 1960-х Наташа начала переписывать в библиотеке еще и книгу автобиографической прозы «Повесть для друга» (1967), раздумывая, не перевести ли ее (на самом-то деле эта книга, посвященная американским годам жизни Посвятовской, была у нас в те годы, по цензурным условиям, совершенно немыслима). Позже эту книгу прозы прислала Наташе младшая сестра Халины Малгожата. А лично встретились они с Малгожатой в Кракове в 1975-м.

Несколько переводов из Посвятовской удалось опубликовать впервые лишь в 1971-м, в сборнике «Современная польская поэзия». Большие циклы — в 1972-м и 1976-м. Но переводила Астафьева Посвятовскую на протяжении многих лет увлеченно и безоглядно, как переводили мы вообще всегда, поскольку делали это для себя («для себя и для Муз» — «sobie i Muzom» — как сформулировал Ян Кохановский). И когда в 1979-м появилась возможность опубликовать в составленном мною томе четырех польских поэтов «поколения '56» до тысячи строк Посвятовской, эта тысяча строк у Астафьевой была в наличии.

В 1966-м, когда Наташа начинала переводить стихи Посвятовской, та была еще жива; летом того года она пожила в Югославии (она переводила с сербского, несколько переводов есть в ее книге 1966-го), осенью побывала в Париже (она переводила с французского, один ее перевод из Жака Превера есть в книге 1966-го), она все еще была жива. Именно «все еще». И она это знала:

все еще волосы накручиваю на папильотки

все еще поцелуи стаей птиц перелетных

присаживаются на мои губы

перед отлетом к югу

лето все короче

все холоднее

 

все еще я в зеркале себе улыбаюсь

как-нибудь — говорю — будет

нужно огонь разжечь купить хлеба

прочитать Платона

подумать о завтрашнем дне

 

все еще когда дышу серебрится воздух

облачко дрожит одно мгновенье

а потом кончается волшебство

и нет ничего

ни улыбки ни мысли о завтрашнем дне

ни теплого прикосновенья ладони — живой

Она часто отождествляла себя с деревом. И знала, что секира уже лежит при этом дереве. Что она обречена и срок ее короток. А она так хотела жить:

так мне хочется жить что кричу

каждый раз когда жизнь уходит

прижимаюсь всем телом

жизнь — кричу —

не уходи еще

 

теплую руку не выпускаю из рук

к уху к самому уху губами

шепчу

 

жизнь

— будто жизнь мой любовник

который хочет уйти —

 

вешаюсь не шею

кричу

 

я умру если ты уйдешь

69.

В предисловии к первой большой публикации Посвятовской Наташа напишет, что ее лирика обладает «удивительным совершенством. Это совершенство живого организма».

«Совершенство живого организма» — один из постоянных мотивов лирики позднего Ивашкевича: и в уже цитированном стихотворении «Приглядись как устроен цветок фиалки...», и в стихотворении «Дерево скомпановано // как симфония Лютославского...», и во многих других. Наташе отвечали и органичность, естественность, «растительный» характер мышления обоих этих поэтов, и — разная у них, но свойственная им обоим — музыкальность. Ивашкевич особо ценил стихи Посвятовской, он писал об этом в одном из писем (в 1974-м). Свою последнюю книгу стихов он назовет «Музыка вечером». Музыка для него иногда — единственное оправдание для существования нашего страшного мира. Музыка, но также все естество: деревья, цветы, дикие животные, полевые (не асфальтированные) дороги, деревянные (не городские) дома:

Мир ужасающе страшен

но плавают в нем

как в огромном аквариуме

 

березы лисы

ручьи цветов

полевые дороги

деревянные дома

 

а также концерты Брамса

и вальсы Шопена

 

Принимаем смирясь сердем

великое изумленье и вознесенье

схождение в подземелья <…>

Посвятовская, по окончании философского факультета в Кракове, была ассистентом, писала диссертацию, была окружена книгами, но родными себе чувствовала деревья, зелень. Так она представляла себе и знаменитую женщину-философа Ипатию, которая жила в Александрии в IV веке нашей эры:

...с деревьями

здоровалась кивком головы

 

и росло в ней зеленое изумление

ветвилось зеленое изумление

так она и жила...

У Ивашкевича в оригинале — wielkie zdumienie, у Посвятовской — «zielone zdziwienie», Астафьева в обоих случаях дает одно и то же слово «изумление», объединяющее обоих этих поэтов, а в очерке о Посвятовской в альманахе «Весь свет» в 1976-м выносит это слово — «Изумление» — в заглавие как ключевое слово для понимания жизни и поэзии Посвятовской.