Предисловие к «Книгам народа польского и польского пилигримства» Адама Мицкевича (3)

VII.

Для Польши наставало тяжелое время. Мицкевич был спокоен, но полон предчувствий о ждущей его участи польского пилигрима. Им овладевала та изощренная чувствительность, которая предвосхищает события и посылает пророческие сновидения. Тогдашние письма полны рассказами о предзнаменованиях, которые действительно скоро сбылись: 22 октября ему был вручен приказ явиться в столицу империи, и 9 ноября Мицкевич был в Петербурге. С тех пор, ведя жизнь скитальца, он не увидел Польши. Скитаясь в кибитке по равнинам сквозь дымную метель, читая стихи и импровизируя на петербургских вечерах, Мицкевич на все взглянул чужими острыми и зоркими глазами пойманного сокола, а через восемь лет на берегах Сены он воскресил свой путь в Россию неизгладимо сильным стихом, в котором, наряду с тончайшим сарказмом и холодной неприязнью, слышится ни с чем не сравнимое чувство России и ее темных глубин. Этот «Отрывок», посвященный русским друзьям, Мицкевич издал в Париже как приложение к третьей части «Дзядов»; он встретил изумительное поэтическое возражение в виде стройных стихов «Медного всадника», смысл которого становится определенней после прочтения «Отрывка».

Петербургский период жизни Мицкевича мало исследован. У современников он отмечен, но слишком коротко. Князь Вяземский описывает дар импровизации, которым владел Мицкевич, когда «стих его свободно и стремительно вырывался из уст его звучным и блестящим потоком»; Пушкин в стихотворении 1834 года говорит о нем с глубоким чувством:

            ………….. Мирный, благосклонный,

            Он посещал беседы наши. С ним

            Делились мы и чистыми мечтами,

            И песнями (он вдохновен был свыше

            И свысока взирал на жизнь).

Все было в нем в ту пору свежо и чисто, все чувствовал он полно в назревающей силе своего гения, и даже самую скорбь переживал он с глубиною и спокойствием существа, стоящего над жизнью.

В Петербурге Мицкевич писал по-французски не дошедшую до нас «Историю будущего». Его друг, Одынец, видел до тридцати листов рукописи и с восхищением передает свои впечатления от чтения этой вещи. По его словам, Мицкевича занимали проблемы беспримерного роста внешней цивилизации, которому сопутствует нарастание материалистического эгоизма и прогрессивное угасание духа, чувства и веры. У Пушкина в том же стихотворении 1834 года есть отголосок тогдашних мыслей Мицкевича:

            Он говорил о временах грядущих,

            Когда народы, распри позабыв,

            В великую семью соединятся.

Эти мысли о мире и братстве народов, о последней мировой войне, из которой родится чистая в своей свободе Польша, овладели Мицкевичем в год написания «Книги пилигримства», но зерна их согревались в его душе уже в петербургские его дни.

В Петербурге он усиленно читал французских и немецких мистических писателей и на почве этого интереса сошелся с польским мистиком Олешкевичем, именем которого назвал одну из глав «Отрывка» и которого вспоминает в рукописном варианте 24-й главы «Книги пилигримства».

Благонамеренные и слишком осторожные исследователи в свое время боялись подходить к вопросу об отношении Мицкевича к декабристам.

Безусловно сношения эти были глубже, нежели о них говорят, хотя изобразители их стараются подчеркнуть момент расхождения больше, нежели взаимное понимание и согласие. «Отрывок», посвященный «Друзьям в России», полон горести и гнева всюду, где говорится об официальной России, но теплом и сердечностью веет от живых воспоминаний Мицкевича о Бестужеве и Рылееве.

Позволяем себе привести это посвящение, впервые переведенное стихами на русский язык.

Забыт ли я вами? Когда пробегут вереницы

Поляков казненных, погибших в тюрьме и в изгнаньи,

И ваши встают предо мной чужеземные лица,

И образам вашим дарю я любовь и вниманье.

 

Где все вы теперь? Посылаю позор и проклятье

Народам, предавшим пророков своих избиенью…

Рылеев, которого братски я принял в объятья,

Жестокою казнью казнен по цареву веленью.

 

Бестужев, который как друг мне протягивал руку,

Тот воин, которому жребий поэта дарован,

В сибирский рудник, обреченный на долгую муку

С поляками вместе, он сослан и к тачке прикован.

 

С иными страшнейшее горе, быть может, случилось,

Иному тягчайшая послана кара от Бога:

Продав свою вольную душу за царскую милость,

Поклон за поклоном у царского бьет он порога,

 

Продажною речью он царские  славит успехи,

В угоду царю, проклинаемый, в нашей отчизне,

Быть может, он вновь проливает кровавые реки

И хвалится мукой друзей, уходящих из жизни.

 

О пусть эта песнь из страны, где свободны народы,

До вас донесется на льдистые ваши равнины,

Да будет она провозвестницей вашей свободы,

Как вестником вешней поры — перелет журавлиный.

 

Мой голос узнайте! Пока, извиваясь в оковах

Змеей молчаливой, я тихим казался тирану,

Лишь вам рассказал я о чувствах моих тайниковых,

От вас простоты голубиной скрывать я не стану.

 

Мой кубок, наполненный ядом, теперь опрокинут,

И гневом палящим полно мое горькое слово;

В нем слезы отчизны кровавым потоком нахлынут

И пусть прожигают… не вас, но лишь ваши оковы.

 

А если иной мне ответит словами укора,

То будет он мною приравнен собаке трусливой,

Привыкшей ошейник железный носить терпеливо,

Кусающей руку, расторгшую цепи позора.

VIII.

Мицкевич пробыл в России до 15 мая 1829 года. В этот день он выехал из Петербурга за границу. Биографы подробно рассказывают о его путешествии по Германии, Швейцарии, куда он ездил вместе с Красинским, и Италии, где застало его известие о польском восстании 1830 года в дни пребывания его в Риме.

Патриотический союз существовал в Польше и после заточения Лукасинского; планы и организация союза обнаружились во время процесса декабристов. Не признававший середины между республикой и монархией Николай плохо себя чувствовал, присягая на верность польской конституции. Поляки в то же время не могли обольщаться республиканскими надеждами, видя, как варшавский примас вручает Николаю скипетр и державу после того, как он сам возложил на себя польскую корону. Это было в 1829 году одновременно с оглашением приговора, уже давно вынесенного сеймовым судом тем польским заговорщикам, которые были схвачены в 1826 году, т.е. после установления на следствии связи декабристов с патриотическим союзом. Многие из заключенных уже умерли в тюрьмах, когда было опубликовано решение сейма об их освобождении, и потому польская веселая речь мальчика, цесаревича Александра, ходившего по Варшаве в форме польского стрелка, не могла смягчить недовольство поляков и разогнать их мрачные мысли в дни приезда Николая в Польшу. Несомненная, граничившая с симпатией связь между Польшей и Александром I, порождаемая доверчивым ожиданием поляков, совершенно отсутствовала в отношениях к Николаю I. Польша покрылась тайными обществами; почва для организаций была подготовлена союзами двадцатых годов, военной конспирацией Лукасинского, тамплиерами и виленской молодежью. Польский сейм был созван лишь в 1830 году при весьма обостренных отношениях. Многие правительственные законопроекты были без совещания отвергнуты, несмотря на личное настояние царя. Николай закрыл сейм и, полный гнева, уехал из Варшавы.

25 июля 1830 года во Франции вспыхнуло движение «во имя прав народа», совершилось свержение Карла X и провозглашение королем Людовика-Филиппа. Николай выслушивал вести с запада с гневом и досадой. Признавая Людовика-Филиппа лишь «местоблюстителем королевского престола», он в горячке легитимного негодования готовился к походу на Бельгию, куда докатилась волна июльского переворота. Эта подготовка карательного отряда была последним толчком к открытому проявлению польского недовольства, которое перешло в восстание, начатое подпоручиком гвардейских гренадер Петром Высоцким среди организованных им в школах подхорунжих «войскового союза». Это случилось 29 ноября 1830 года. Повстанцы ринулись во дворец наместника, и Константин едва спасся от смерти.

Наместник отнесся к началу восстания очень легко и вывел русские войска из пределов Польши, говоря, что русским солдатам нечего делать «в польской драке». Но обстоятельства были гораздо серьезнее. Хлопицкий провозгласил диктатуру до созыва сейма, а князь М. Радзивилл стал во главе польских вооруженных сил. Переговоры, веденные Хлопицким с Николаем через некоего Езерского, закончились словами царя о том, что «первый пушечный выстрел со стороны поляков будет сигналом к уничтожению Польши». На эти слова сейм ответил актом детронизации Николая 25 января, а 29 числа того же месяца возникло установленное сеймом «Народное Правительство», в составе президента князя Чарторыйского и четырех членов, в числе которых был также И. Лелевель.

Следует отметить событие 25 декабря 1830 года, когда патриотический союз, руководимый Лелевелем, устроил манифестацию в память «мучеников русской свободы» — декабристов. Колесница с лавровым венком, сопровождаемая огромною толпою варшавян, направилась к колонне Сигизмунда. Греко-униатское духовенство служило панихиды по Бестужеву, Рылееву, Пестелю, Муравьеву и Каховскому.

IX.

Битва под Сточеком, когда генерал Дверницкий 14 февраля разбил бригаду конноегерей генерала Гейсмара; горячий бой под Гроховом и Прагой, в котором выбыл из строя раненый Хлопицкий и отличился Скжинецкий, принявший на другой же день, 26 февраля, главное командование на смену князя М. Радзивилла; поражение Гейсмара Скжинецким близ Варшавы под Вавром 1 апреля; кровпролитие под Остроленкой 26 мая, когда Дибич разбил Скжинецкого и перебил орудийным огнем его штаб и лучших генералов; литовский поход, в котором два отряда Гелгуда сложили оружие и под натиском русских перешли в Пруссию и из которого только Дембинский вернулся в Польшу со своим отрядом и вскоре, по распоряжению Народного Правительства, сменил Скжинецкого; волынский поход во главе с Ружицким «под знаменем Богоматери», — все эти события Польской войны приводятся Мицкевичем в двенадцатой главе «Книги пилигримства».

В августе в Варшаве борьба партий вылилась на улицу, Народное Правительство сложило власть, передав ее сейму, который, в свою очередь, избрал президентом Яна Круковецкого. В то время на смену Дибичу, умершему от холеры, во главе русских войск стал Паскевич, имея против себя во главе польской армии Малаховского, сменившего Дембинского. Подступив к Варшаве, Паскевич первоначально отказался от переговоров, но принял Круковецкого и установил перемирие с 7 сентября до 1 часа пополудни следующего дня. В этот день была подписана капитуляция Варшавы. Вслед за тем польские войска перешли прусскую и австрийскую границу, сложив оружие, но в Фишау безоружные польские солдаты были изрублены немцами. Этот случай Мицкевич приводит в Литании.

С первого дня и до конца войны 1831 года поляки надеялись возбудить вмешательство европейских держав, которое могло бы или побудить Николая I обеспечить соблюдение конституции, или осуществить признание самостоятельности Польши. Но напрасно польская миссия делала специальные представления державам, тщетно генерал Князевич доказывал в Париже все значение польской войны для Франции, с документами в руках изобличая намерения царя бороться с Францией, совершившей июльский переворот, и бороться со всяким освободительным движением в Европе; тщетно Мицкевич хлопотал об осуществлении польского займа перед Казимиром Перье, и уже совершенно тщетным стало ожидание общеевропейского революционного пожара, началом которого, по мнению ждавших, было польское восстание. Державы не помогли, восстание надломилось и угасло, конституция погибла, замененная органическим статутом 26 февраля 1832 г., и сама национальность поляков стала в опасности; вместе с тем длинные вереницы эмигрантов потянулись из Польши на запад, и длинные вереницы польских колодников приказом Николая сквозь стужу и холод были уведены в Сибирь. Преобладающее количество эмигрантов осело во Франции. Правительство Людовика-Филиппа дало им убежище, определив местности французских провинций, в которых им разрешено было селиться. Полякам была оказана материальная помощь и моральная поддержка, особенно французско-польским комитетом, во главе которого стал Лафайет. Пять депутатов бывшего польского сейма с Б. Немоевским составили временный комитет польской эмиграции, который, впрочем, держался недолго и скоро передал свой авторитет Народному Комитету, руководимому Лелевелем. Этот комитет поставил своею целью ориентацию польского вопроса не в среде правительств, а в среде народов Европы, путем создания солидарности между интересами Польши и задачами этих народов.

Среди эмигрантов возникла ожесточенная критика ноябрьского восстания: вождей упрекали в бездарном ведении войны, обвиняли в недобросовестности, членов правительства укоряли в бессилии, и, разбирая отдельные моемнты войны, беспощадно критиковали командный состав польских отрядов. Такое именно настроение, полное духа критики и несогласия, застал Мицкевич в Дрездене среди эмигрантов, приехав туда 6 августа 1831 года.