«С Ивашкевичем я познакомился в Москве осенью 1974-го».
103.
С Ивашкевичем я познакомился в Москве осенью 1974-го. К этому времени вышел — в 1973-м — в «Художественной литературе» многожанровый однотомник Ивашкевича — стихи, повести и рассказы, эссе, — где я был составителем раздела стихов. А в феврале 1974-го появилась в «Иностранке» большая моя статья о поэзии Ивашкевича — «Путь к простоте».
Название статьи восходит к формуле самого Ивашкевича (в его предисловии к «Избранным стихотворениям» 1967 года): оглядываясь назад, он видит, что «...весь этот путь — постепенное приближение к простоте. Все проще становится ритм, рифма исчезает, остается лишь в зачаточной форме, а яркие краски метафор становятся приглушеннее...».
«Простота» в позднем творчестве многих больших поэтов (и шире — больших художников, об этом писал еще Вазари, говоря о последних вещах Тициана) — проблема сложнейшая. Есть свои нюансы у каждого из них, есть и общие черты, уловить и сформулировать которые было бы очень заманчиво. В моей статье я сопоставлял позднего Ивашкевича чуть-чуть с поздним Львом Толстым (которого он переводил и о котором писал), но больше с поздним Пришвиным («поэтом, распятым на кресте прозы», как он сам себя называл), вспоминал творческий метод Пришвина (и Ивашкевича в старости): «родственное внимание к личности всяких существ в природе, не только людей».
Характерно, что свое обращение к свободному стиху Ивашкевич тоже рассматривает как «опрощение» («все проще становится ритм»).
Поздней поэзии Ивашкевича 60-х и 70-х посвящена была позже большая моя статья в «Литературном обозрении» в 1984-м, которой Ивашкевич уже не видел. А статья 1974 года была построена на «фокусе»: ведь невозможно рассказать о поэтическом пути длительностью шестьдесят лет на двадцати четырех машинописных страницах. Поэтому я «схитрил»: я говорил о ранних стихах и нескольких последних книгах стихов, а середину незаметно пропустил. Впрочем, такая композиция статьи оправдывается словами самого Ивашкевича из его эссе «О старости» (1964): «Два есть возраста, когда каждый человек потенциально является поэтом: ранняя юность и поздняя старость».
Ранняя поэзия Ивашкевича начиналась у меня в статье с его юношеских стихов, не включенных молодым поэтом даже в первую книгу, а в собраниях стихотворений публикуемых как «Juvenilia». В стихотворении «Липки весной» (вероятно, 1913 или 1914 год) описывается аристократический дворцово-парковый район старого Киева:
Задумчиво и тихо в киевском Сен-Жермен.
Вишни роняю наземь весенних платьев трен...
Дрожит среди деревьев былых мелодий мгла...
Вдали грохочет город... спешит к прогрессу мир...
А здесь тихонько дремлют домики — стиль ампир...
Лансье здесь танцевали и вальсы на три па.
И старых клавесинов еще слышна игра...
А в пору карнавала плясали млад и стар,
Играли экосезы и томный менуэт,
И вдоль поблекших залов шел тихий шепот пар...
И вновь цветут сирени, но в окнах жизни нет,
С ветвей последних вишен слетает белый цвет
На тротуары улиц, где все осталось так,
Как в дни, когда бывал здесь сам Оноре Бальзак.
«Вишневые деревья», — писал я в статье, — изображены молодым поэтом, конечно же, с натуры, но — после чеховского «Вишневого сада» — были уже символом. Чеховские декорации сменятся, но чеховские интонации этого юношеского стихотворения Ивашкевича неоднократно вернутся еще в значительно более поздних рассказах».
Ивашкевич принял мою статью. Вот что он писал мне:
11 августа 1974
Спасибо за письмо и за Иностранную Лит. с вашей статьей, такой хорошей, умной и правильной. Нет в ней никаких натянутых суждений и проявляется искреннее и правильное отношение к моей поэзии. Только несколько замечаний относительно начала. (далее Ивашкевич переходит с русского на польский язык — В.Б.) Вы — немножко как профессор Клейнер, который задумывается, анализируя «Час Мысли» Словацкого, задерживается над словами «Бьют часы» и говорит: «Откуда это Словацкий мог взять? У Вальтер Скотта в "Деве озера" есть бьющие часы, а может быть, у Байрона?» И в голову ему не приходит, что Словацкий слышал ежедневно бой часов в университетском костеле св. Яна в Вильне! Так же и вы полагаете, что цветенье вишни должно ассоциироваться (здесь Ивашкевич опять переходит на русский язык — В.Б.) с «Вишневым садом» Чехова! Как курьез могу вам сказать, что я не знал «Вишневого сада» до 1946 года, до того, когда увидел его на сцене МХАТа. У меня было издание Маркса произведений Чехова, которое я особенно усердно читал в 1928 году, но оно было без «Вишневого сада», который я знал только понаслышке. Его играл у нас Пшибылко сейчас после Лета в Ноане, но я был тогда за границей (весна 1937 года) и не видел этой постановки. Но это так, по дороге. Октостихи я писал весной 1917 и 1918 годов, значит после революции! Музыка в Киеве: это летние концерты в Купеческом саду под управлением Шнеефохта, он давал всю симфоническую литературу, в том числе Дебюсси, Равеля, Дюка ( «I’Apprenti soreier»
Что касается моих переводчиков, то я люблю переводы Музы Павловой («Свиток осени»), Ваши понравились мне целиком, очень, очень. Я очень хотел бы встретить вас в Москве (4-5 сентября), но боюсь помешать вашему отпуску и отдыху. Впрочем, делайте, как хотите. Спасибо за номер телефона, я м.б. позвоню, но лучше ищите вы меня.
Присоединяю лучший привет,
Ярослав Ивашкевич (подпись по-русски — В.Б.)
Несколько пояснений.
Юлиуш Кляйнер (1886—1957) — это польский историк литературы, автор, в частности, 4-томной монографии «Юлиуш Словацкий» (1919—1927).
«Час мысли» — поэма Словацкого, а «Дева озера» — поэма В. Скотта.
Пшибылко — видимо, режиссер или актер, но сведений о нем и о постановке «Вишневого сада» в Варшаве в 30-х годах найти не удалось. Варшавская премьера «Лета в Ноане» Ивашкевича, пьесы о Шопене и Жорж Санд, состоялась в декабре 1936-го (Я был потом на московской премьере этой пьесы в Театре Вахтангова, на эту премьеру приезжал Ивашкевич.)
Георг Леннарт Шнеефохт, или Шнеефогт (1872—1947) — финский дирижер, выступавший во многих городах России и Западной Европы.
