«Солидарность». Это случилось со мной

Предыстория

Забастовка на Гданьской судоверфи началась не на пустом месте. Точнее говоря, ее течение, очень сильно отличавшееся от хода предыдущих волнений, стало результатом нескольких лет напряженной работы Церкви, оппозиции и политической эмиграции. Пожалуй, на августовские события 1980 года сильнее всего повлияли предшествовавшие им пять лет, когда в мире распространялся коммунизм, в то время как «Польша укреплялась, а люди жили зажиточнее», — таков был лозунг Эдварда Герека, первого секретаря ЦК ПОРП, принявшего бразды правления после отставки Владислава Гомулки.

В 1974 году в Польше праздновали 30‑летие ПНР.

Приехал даже Брежнев. Положение было ужасным: коммунистическая идеология побеждала на всем земном шаре, Герек неуклонно усиливал подчиненность Польши Советскому Союзу, а Запад принимал это к сведению. «Холодная война» окончательно завершилась. Воцарилась «политика разрядки» — за счет порабощенных стран.

После 1974 года значение коммунистических властей ПНР на международной арене неуклонно росло. Эдвард Герек совершил официальный визит в США. В Варшаву прибыл архиепископ Агостино Казароли (секретарь Совета по общественным делам католической Церкви, по сути министр иностранных дел), а в Ватикан отправился министр иностранных дел ПНР. Дипломатические отношения между двумя государствами еще не были установлены, но появились рабочие группы, обеспечивавшие нечто вроде постоянных отношений низшего уровня. Спустя год Варшава принимала президентов США, Франции, Португалии и Югославии, премьер-министров Австрии и Бельгии, а также нескольких членов царствующей фамилии Великобритании во главе с принцем Филиппом. В 1977 году Польшу посетил (уже в третий раз за несколько лет) президент Соединенных Штатов Джимми Картер.

В середине десятилетия Герек, пресытившись успехами, начал усиливать идеологическую, правовую, административную и полицейскую структуру ПНР. Тезисы ЦК ПОРП к 30‑летию Польской Народной Республики гласили, что коммунисты и «патриотические левые силы» выполнили заветы манифеста ПКНОПольский комитет национального освобождения — временный орган исполнительной власти в Польше, действовавший с 22 июля по 31 декабря 1944 г. на территории, занятой Красной Армией. Теоретически учрежден в первом «освобожденном» польском городе Хелме, но на самом деле это «правительство» было сформировано в Москве, а затем доставлено в Польшу 28 или 29 июля. 22 июля было национальным праздником ПНР.[1], общество морально и политически сплотилось вокруг идеалов социализма, поэтому пришло время «укреплять руководящую роль марксистско-ленинской партии».

Были внесены изменения в положение о выборах (теперь оно еще четче поясняло, что кандидатов выдвигает Фронт единства народа — показушная структура под руководством ПОРП), но прежде всего в конституцию, зафиксировавшую подчинение Советскому Союзу, социализм и «руководящую роль ПОРП». Правда, после протестов гражданские права не были поставлены в зависимость от выполнения обязанностей (был такой проект, законодательно лишавший конституционных прав!), а «руководящую роль ПОРП» заменили формулировкой о ПОРП как «ведущей политической силе общества». Упоминание о неразрывном польско-советском союзе заменили «неразрывными узами польско-советской дружбы», которые ПНР должна укреплять.

Новое административное деление предусматривало ликвидацию поветов и создание 49 небольших воеводств — слишком слабых, чтобы создать потенциальный противовес центру (прежде всего речь шла о том, чтобы не появился человек, подобный Гереку, в прошлом партсекретарю Силезии, который бросил вызов Гомулке и занял его место в декабре 1970 года). Каждый гражданин обязан был прописаться, если намеревался находиться где-либо больше трех дней. В паспорта внесли сведения о постоянной прописке, месте работы и датах приема на работу и увольнения, что облегчало борьбу с «прогульщиками» и «тунеядцами». Кроме того, была создана программа «Магистр», регистрировавшая людей с высшим образованием, в том числе данные, касавшиеся их взглядов. Сермяжная Служба безопасности начала набор образованных сотрудников, а увеличение ее численности сопровождалось закупкой нового оборудования, которое поставлялось из ГДР и западных стран, и совершенствованием оперативных методов. Расходы на безопасность неуклонно росли.

Как это ни парадоксально, укрепление международной позиции коммунистов и консолидация власти внутри страны привели не к усмирению граждан, а к созданию и активизации различных групп сопротивления.

Первым на поправки к конституции отреагировал епископат.

В начале 1974 года, еще до появления проектов поправок к конституции, примас Польши читал в варшавской церкви св. Креста ежегодный цикл проповедей, названных «Святокрестовыми». Волею судеб их тема стала необычайно актуальной.

Первый цикл, посвященный энциклике Иоанна XXIII «Pacem in Terris», подчеркивал право на труд и хозяйственную деятельность в духе ответственности. С одной стороны, это был ответ на этическую эксплуатацию труда при социализме, на принудительное участие в безумном расточительстве и производстве неходовых товаров, с другой — осуждение экономической несвободы (немногочисленные исключения, такие как крестьяне, ремесленники и садоводы, подвергались государственной травле), не говоря уже об элементарных правах человека. Примас Вышинский доказывал, что граждане имеют право

«смело отстаивать свою свободу, объединяться ради достижения своих целей, а также имеют право на свободу печати, общественного мнения, издательств, дискуссии, суждения и научных исследований. Без этих элементов невозможна разнородность культурной, общественной, национальной и политической жизни. Не пристало втискивать Народ со столь богатым культурным прошлым в ограниченные, убогие по своей сути общественные структуры».

Непосредственно о проекте поправок к конституции высказался Главный совет Конференции епископов, который заявил, что в проекте содержатся формулировки, «свидетельствующие о тоталитаризме марксистско-ленинской партии и государственной власти».

Спустя несколько дней начали появляться открытые протестные письма, названные по числу подписантов. Самое знаменитое первое письмо с подписями известных писателей и интеллектуалов было написано еще в начале декабря: «письмо 59‑и»Инициатором письма стал Ян Ольшевский, впоследствии премьер-министр свободной Польши, а в редактировании текста приняли участие Яцек Куронь и Якуб Карпинский.[2] было отправлено маршалу Сейма ПНР, примасу Польши, а также в Госсовет и редакции СМИРазумеется, цензура не допустила публикации письма, но его текст можно было услышать по радио «Свободная Европа».[3]. Авторы письма убеждали, что «руководящая роль» партии несовместима со свободой совести, слова, труда, науки и вероисповедания. В конституционную комиссию были направлены протесты Конференции епископов, движения «Знак», подписантов «письма 101‑го» (его инициаторами стали Виктор Ворошильский и Яцек Бохенский)Письмо 101‑го подписали прежде всего писатели.[4], а также неизвестное число индивидуальных и групповых протестов, не получивших широкого распространения.

Последним важным событием в ходе дискуссии о поправках к конституции было возникновение ПНОС — Польского национально-освободительного соглашенияОснованное Здиславом Найдером ПНОС не занималось организационной работой, а вело интеллектуальную деятельность. С ним постоянно сотрудничали, в частности, Владислав Бартошевский, Густав Герлинг-Грудзинский, Лешек Колаковский, Станислав Лем, Тадеуш Мазовецкий.[5]. В мае 1976 года была обнародована политическая программа ПНОС, основной целью которого стало обретение Польшей суверенитета и независимости. В области международной политики программа предполагала полную независимость от СССР и выход из Варшавского договора, во внутренних делах — установление демократического строя (в том числе восстановление гражданских прав, отмену цензуры, обеспечение свободы слова и ассоциаций), а в экономике — равноправие частного сектора. В момент публикации эти требования казались нереальными, авторы были неизвестны, и их даже подозревали в провокации (понадобилось свидетельство эмигрантских деятелей, что тайная группа действует в Польше, и что это не дело рук Службы безопасности). Однако принципиальная постановка «польского вопроса» произвела невероятное впечатление. В течение нескольких следующих лет ПНОС публиковало добросовестные труды, посвященные геополитическому и общественному положению Польши.

Самой читаемой публикацией ПНОС стала инструкция «Гражданин и Служба безопасности» (1977) авторства адвоката Яна Ольшевского, который рассказывал о правах допрашиваемого/задержанного/обыскиваемого и советовал, как вести себя с сотрудниками СБ. Благодаря этой брошюре ширившиеся ряды оппозиционеров узнали о главных ловушках и методах шантажа на допросах, а также поняли, как выпутываться из двусмысленных ситуаций (например, после подписания протокола допроса, обязательства сотрудничества или обязательства неразглашения подробностей допроса). Брошюра существенно повлияла на уменьшение числа случаев, когда людей «ломали» в ходе следствия, и затруднила работу СБ. Программа ПНОС была опубликована 3 мая 1976 года на страницах лондонского еженедельника «Тыгодник польский». Уже спустя два месяца ситуация в стране коренным образом изменилась.

Июньское повышение цен в 1976 году привело к существенной смене общественных настроений и стало катализатором гражданского сопротивления.

В Радоме забастовка на Механическом заводе «Лучник» перекинулась на другие заводы и фабрики, после чего демонстранты отправились к Воеводскому комитету ПОРП. Взбунтовавшиеся рабочие ворвались в здание, а обнаружив в нем большие запасы продовольствия (особенное впечатление произвели банки с консервированной ветчиной) и придя в ярость от роскоши, которой окружили себя партийные бонзы, стали выбрасывать из окон мебель и подожгли комитет. Днем и вечером организованные группы били витрины магазинов на главной улице города, а люди грабили выброшенный оттуда товар. Частично это была милицейская провокация, которая должна была обосновать последовавшие массовые аресты как рабочих, так и известных милиции уголовников, чтобы представить волнения как результат действий люмпен-пролетариата, а не «здорового рабочего класса».

Теоретически милиция была готова к забастовкам, но она не смогла предусмотреть, что волнения вспыхнут именно в Радоме. Поэтому Механизированные части Гражданской милиции (Zmechanizowane Odwody Milicji Obywatelskiej, ЗОМО) прибыли на место происшествия лишь днем и оказались лицом к лицу с приблизительно двадцатитысячной толпой. Было задержано более 600 человек, почти 200 демонстрантов получили ранения, а двое погибли (под грузовиком, который они хотели использовать для строительства баррикады). Свыше тысячи рабочих были уволены, а 170 получили приговоры коллегий по делам о правонарушениях.

Рабочие варшавского завода «Урсус», дирекция которого не пошла на переговоры с бастующими, демонтировали близлежащие железнодорожные пути, остановив движение поездов из Варшавы в направлении Познани и Лодзи, чтобы об их борьбе узнала вся страна. Вечером их атаковали отряды ЗОМО.

И в Радоме, и в Варшаве рабочих пропускали сквозь строй милиционеров, вооруженных резиновыми дубинками (в Польше эта пытка получила название «тропа здоровья»). Власть продемонстрировала жестокость и силу, однако еще вечером того же дня премьер-министр Ярошевич отменил повышение цен. В течение нескольких дней по всей стране на предприятиях проходили «стихийные» манифестации, осуждавшие «смутьянов», «подстрекателей» и «хулиганов». В июле в Радоме к многолетним тюремным срокам были приговорены 25 «главарей» волненийК срокам от 8 до 10 лет были приговорены восемь человек, от 5 до 6 лет — одиннадцать человек, от 2 до 4 лет — шесть человек. Среди осужденных к самым длительным срокам были приговорены уголовники, которых 25-26 июня не было в Радоме, но которые «подходили» к истории об уголовном характере столкновений и невиновности рабочего класса. В июле в Варшаве семеро рабочих «Урсуса» были приговорены к срокам от 3 до 5 лет, а в декабре суд приговорил еще троих рабочих к срокам от одного года до 3 лет. Варшавские рабочие были освобождены досрочно по амнистии, объявленной в июле 1977 года.[6]. В августе погиб замученный «неизвестными лицами» священник Роман Котляж, духовный отец радомских рабочих.

Уже 28 июня, в годовщину июньских событий в Познани в 1956 году, было обнародовано письмо юристов, выразивших протест против жестокой расправы с рабочими (его инициатором стал Ян Ольшевский). В июле, еще до завершения судебных процессов, была организована акция помощи в Урсусе, а затем, в сентябре, — в Радоме. Активисты собирали деньги для уволенных и членов их семей, отыскивали в Варшаве смелых адвокатов и врачей, поскольку многие репрессированные были жестоко избиты. 22 сентября было опубликовано «Обращение к обществу и властям ПНР», а на следующий день возник Комитет защиты рабочих (Komitet Obrony Robotników, КОР). Документ требовал амнистии для приговоренных к тюремным срокам за участие в демонстрациях, возвращения на работу уволенных, обнародования истинных масштабов репрессий и наказания ответственных за нарушение закона по отношению к демонстрантам.

«Старики» и «молодой» КОР

В защиту молодых активистов выступили так называемые «старики», в частности, Ежи Анджеевский (писатель, автор прокоммунистического романа «Пепел и алмаз»), Людвик Кон (довоенный адвокат и деятель Польской социалистической партии, сталинский узник), Эдвард Липинский (экономист, социалист, в 1956-1962 гг. заместитель председателя Экономического совета при Совете министров), Ян Юзеф Липский (историк литературы, варшавский повстанец, награжденный Крестом Храбрых), Адам Щипёрский (член ППС с 1913 г., ушедший добровольцем на польско-советскую войну, в межвоенный период член Верховного  совета ППС, депутат Сейма, пилсудчик, во время Варшавского восстания был заключен в концлагерь Заксенхаузен, в Польшу из эмиграции вернулся в 1955 г.), а также свящ. Ян Зея (участник польско-советской войны 1920 г. и сентябрьских боев с немцами в 1939 г., во время войны капеллан подпольной харцерской организации «Серые шеренги» и Армии Крайовой, участник Варшавского восстания). Социалистическое прошлое (а в некоторых случаях даже заслуги перед ПНР) этих людей затрудняло выпады властей против них.

Из молодежи членами КОРа стали прежде всего организаторы помощи рабочим Антоний Мацеревич (харцерский лидер) и Петр Наимский, а также Станислав Баранчак (поэт, член ПОРП, сотрудник Познанского университета), Яцек Куронь (в 1940-1950 гг. коммунистический деятель, а затем «ревизионист», приговоренный к трем годам тюрьмы за «троцкистский уклон»; следующий срок получил после мартовских протестов 1968 г.). Осенью к ним присоединились Богдан Борусевич (в Гданьске) и Мирослав Хоецкий.

Следующий год стал переломным для гражданской самоорганизации. После амнистирования всех рабочих КОР был переименован в Комитет общественной самообороны «КОР» (КОС-КОР). Ранее появились новые оппозиционные движения и организации, такие как Движение в защиту прав человека и гражданина (Ruch Obrony Praw Człowieka i Obywatela, РОПЧиО), в котором выделялись Анджей Чума и Лешек Мочульский или Чрезвычайное бюро, основанное Зофьей и Збигневом Ромашевскими. Особый путь выбрал Лешек Мочульский, объявивший о создании первой за несколько десятилетий независимой политической партии Конфедерация независимой Польши (КНП)КНП, обращавшаяся к традициям пилсудчиков, была основана 1 сентября 1979 года. Мочульский представил программу «Революция без революции», в которой прогнозировал стихийный общественный взрыв в результате экономического кризиса. При этом он считал, что советское вмешательство невозможно по политическим и экономическим причинам, и рассчитывал на бескровное обретение независимости.[7].

Опорой «Солидарности» стал университетский мир, представители которого были членами различных оппозиционных организаций.

После загадочной гибели в мае 1977 года студента Ягеллонского университета и активиста оппозиции Сташека Пыяса в Кракове прошли так называемые «черные ювеналии», то есть массовые траурные торжества вместо студенческого праздника, завершившиеся созданием Студенческого комитета солидарностиВ завершение «черного марша» у подножия Вавельского холма была зачитана учредительная декларация комитета, которую подписали девять студентов ЯУ и студентка краковской Академии художеств (в частности, Лилиана Батко, Богуслав Соник, Юзеф Рушар).[8]. Подобные комитеты возникли и в других университетских центрах: во Вроцлаве, Познани, Гданьске, Щецине и Варшаве. Особенно развито было студенческое движение в Кракове и Вроцлаве, где у него не было конкурентов в виде «взрослых» организаций вроде КОР или РОПЧиО.

Многотысячные демонстрации, прошедшие в Кракове в мае 1977 года, стали первыми публичными протестами после октября 1956 года, которые не разогнала милиция. И хотя после майских демонстраций нескольких членов КОРа ненадолго арестовали, все же протестные письма, направленные в Сейм, и голодовка в варшавской церкви св. Мартина заставили власти временно отступить. В Кракове студенты собрали 516 подписей, во Вроцлаве — 215. Учитывая то обстоятельство, что подпись под таким письмом была фактически самодоносом, это было огромное число. По амнистии были освобождены не только молодые активисты КОРа, но и последние осужденные рабочие из Радома и Урсуса. Познанский СКС, помимо деятельности, связанной с самообразованием, занимался также защитой своего духовного лидера Станислава Баранчака, уволенного из университета, и актеров Театра Восьмого дня. В течение следующих лет студенческих активистов задерживали на 48 часов, с них взымались высокие штрафы (например, за «замусоривание улиц» листовками), а несколько человек было отчислено из вузов.

Во всех вузах действия студентов были похожими. В частности, они протестовали против запрета на чтение книг, которые не выдавались им, хотя были в библиотеках. Кроме того, создавались собственные тайные библиотеки, в которых можно было читать журналы и книги, изданные подпольными неподцензурными издательствами или привезенные из-за границы. Проводились также «информационные дежурства», оппозиционные встречи и независимые семинары в рамках кружков самообразования. После возникновения Товарищества научных курсов (ТНК) в частных квартирах проходили независимые лекции и семинары. ТНК возродило идею действовавшего в XIX веке «летучего университета», описанного в книге Богдана Цивинского «Генеалогия непокорных», библии тогдашних молодых оппозиционеров. Тайное обучение, известное в Польше со времен разделов и гитлеровской оккупации, было приспособлено к нуждам 70‑х годов ХХ века. Несмотря на обыски, штрафы, облавы на квартиры, в которых проходили лекции и семинары, и даже избиение участников подручными СБ, подпольные занятия продолжались до лета 1980 года. После августовских забастовок 1980 года студенческие активисты стали организаторами или деятелями «Солидарности», а многие профессора ТНК — экспертами и советниками независимого профсоюза.

Оппозиционную деятельность дополняла и поддерживала образовательная работа Церкви, особенно среди молодой интеллигенции. Политическая полиция отдавала себе отчет в пастырской активности Церкви среди студентов после 1968 года, что подтверждают заказанные властями анализы и проекты по противодействию. В декабре 1974 года в Польше было 226 студенческих пастырских центрови 289 священников, окормлявших студентов. Некоторые монашеские ордена (в частности, доминиканцы и иезуиты) заботились о том, чтобы молодежь из разных вузов встречалась друг с другом в летних лагерях, преодолевая тем самым общественную изоляцию. Многие активисты (сначала оппозиции, а затем «Солидарности») воспитывались в студенческих пастырских центрах и других церковных общинах.

В Гданьске возникло Движение Молодой Польши — единственная организация, обратившаяся к политической мысли национал-демократов, особенно Романа Дмовского. По всей Польше создавались независимые газеты, связанные с новыми организациями, — политические, студенческие, католические и даже литературные. Самым крупным изданием был «Роботник» («Рабочий»), выходивший в 1980 году многотысячными тиражами.

Название «Роботник» отсылает к газете ППС, которую редактировал Пилсудский, то есть к традиции соединения борьбы за права рабочих с независимостью Польши.

В те времена это название вовсе не было очевидным и вызывало опасения даже у самих сотрудников газеты: считалось, что оно может отпугивать, поскольку, вопреки официальным громким словам, рабочий часто рассматривался как безвольный примитивный «работяга» или кто-то вроде батрака. Между тем идея заключалась в том, чтобы побудить разобщенных рабочих к самоорганизации в защиту своих прав, особенно касавшихся условий и продолжительности труда, социального и жилищного положения, а также к созданию своего представительства на предприятияхВажным психологическим моментом стало то, что сотрудники газеты указывали свои адреса и телефоны, — так сделали Ян Литынский, Януш Онышкевич и Юзеф Сренёвский (Лодзь), затем Богдан Борусевич (Тригород), Юзеф Рушар и Францишек Грабчик (Краков), а также Владислав Сулецкий (Силезия).[9]. Трафаретная печать дала возможность быстрого роста тиража (до нескольких тысяч), а со времени избрания кардинала Войтылы Папой газета выходила тиражом 10 тыс. экземпляров. Рекорд был побит летом 1980 года, когда номер, посвященный августовским забастовкам, был напечатан в 70 тыс. экземплярах.

Газета носила практический характер, пользовалась простым языком, доступно описывала забастовки и попытки независимой деятельности рабочих, ужасающие условия труда, бесхозяйственность на предприятиях, объясняла причины дефицита и скрытого повышения цен. Эффективным орудием защиты репрессированных были статьи о репрессиях. Важным фактором организации сопротивления стало разъяснение рабочим, что проводимые ими акции законны, ибо основаны на положениях Международных пактов о правах человека ООН и конвенции Международной организации труда, подписанных Польшей. Надо сказать, что рабочие придавали законности больше значения, чем интеллигенция и студенты, поэтому тот факт, что подписанные конвенции нарушают не они, а власти, давал им серьезное психологическое преимущество. В 1979 году «Роботник» опубликовал «Хартию прав рабочих» — инструкцию и призыв к созданию независимых профсоюзов на предприятиях, где были организованные группы рабочих, которые могли рассчитывать на поддержку коллектива. Летом 1980 года требования, касавшиеся зарплат, продолжительности и безопасности труда, а также создания независимых профсоюзов, легли в основу требований бастующих рабочих (в том числе речь шла о гарантиях неприкосновенности при участии в забастовке и создании на предприятиях рабочих представительств).

Первый Учредительный комитет Свободных профсоюзов был создан в начале 1978 года в Силезии Казимежем Свитонем, однако основатель УКСП был арестован, и репрессии не позволили ему действовать. Долгое время шла борьба за его освобождение, а шахтер Влодзимеж Сулецкий, чьи дети были несколько раз избиты, вынужден был покинуть страну. Репрессии были многочисленными, но в защиту активистов проводились акции поддержки. Краковских сотрудников «Роботника» просто призвали в армию — на месте остались только инженер Грабчик и студенты из СКС. Весной 1978 года были созданы Свободные профсоюзы Побережья, а спустя год — СП Западного Поморья. Самый сильный профсоюзный центр, Гданьск, издавал газету «Роботник Выбжежа», в редколлегии которого работали Богдан Борусевич, Иоанна и Анджей Гвязды, Анна Валентинович и Лех Валенса. Впоследствии все они стали лидерами забастовки. Лекции по трудовому праву и истории ПНР в свободных профсоюзах читал Лех Качинский, в дальнейшем близкий сотрудник Валенсы. Варшавские редакторы «Роботника» Збигнев Буяк и Збигнев Янас руководили забастовкой на «Урсусе», а затем стали главными профсоюзными лидерами в Мазовии (Янас — руководителем «Солидарности» «Урсуса», а Буяк — председателем региональных профсоюзов).

Действия оппозиционных кругов стали испытанием организационных структур.

В конце 1970‑х в Польше появились редакции газет и журналов, дискуссионные клубы, публиковавшие отчеты о состоянии государства (например, «Опыт и будущее»), нелегальные издательства, независимые библиотеки и лекции, комитеты, неформальные группы, «движения» со свободными структурами, студенческие общества, профсоюзы и даже политические партии (Конфедерация независимой Польши). Оппозиция испытывала средства и способы борьбы, формулировала требования к власти. И хотя в августе 1980 года всех активных деятелей оппозиции было не больше 2 тысяч, а помогали им в лучшем случае несколько тысяч сочувствующих (тайно, благодаря чему иногда они не состояли на учете у политической полиции), у хорошо сориентированной Службы безопасности не было иллюзий, и она верно указывала на реальную опасность:

«…Сила воздействия этих [антигосударственных] групп — не в их нынешнем влиянии. Их потенциальная сила — в преобладающем среди широких народных масс безразличии к системе. В минуты кризиса эти безразличные массы легко становятся активными и отрицательно настроенными. Именно эти недовольные [и] безразличные элементы массово выступали во время беспорядков в ПНР. Оппозиции и ее нынешних лидеров не было ни в октябре [1956 г.], ни в декабре [1970 г.], ни в июне [1976 г.]. Теоретически допуская, что в будущем может случиться какая-то конфликтная ситуация, следует учитывать, что явление внезапной активизации масс впервые совпадет по времени с существованием уже сформировавшихся антисоциалистических групп».

Анализ, подготовленный для властей на осторожном бюрократическом языке (разумеется, автор не мог прямо написать об общественном неприятии коммунизма и потому пользуется формулировкой «идеологическое безразличие»), метко подмечает основное отличие ситуации от прежних взрывов недовольства. В 1956 году у истощенного бедностью и сталинизмом общества, в котором было не только подавлено сопротивление, но и физически уничтожены лидеры, не было никакой альтернативы руководству Гомулки. Стихийные протесты 1970 и 1976 годов было легко задушить насилием и изоляцией.

Аналитик СБ был прав. Связи на общепольском уровне, возникшие во второй половине герековского десятилетия, осознание прав, гарантированных международными конвенциями, появление конкретных программ, а также образование и опыт активных лидеров, не связанных с партией, были чем-то принципиально новым, невиданным начиная с 1940‑х годов. Еще одним важным событием стало избрание архиепископа краковского главой католической Церкви. Ситуацию в обществе изменил не только сам факт избрания и вытекающее из него чувство гордости, но и, прежде всего, первый визит нового Папы в Польшу. Иоанн Павел II вселил надежду в миллионы польских католиков и открыто призывал их к отваге. Слова «не бойтесь!», произнесенные на площади Победы (ныне Пилсудского), прозвучали как выстрел «Авроры». Миллионные толпы, собиравшиеся в местах встреч с Папой, переживали невероятный праздник общности, но в то же время у них появилась возможность встать как бы перед зеркалом: это стоим МЫ. Люди увидели, сколько их, несмотря на отчаянные попытки телевизионщиков скрыть в репортажах их истинное число.

«Солидарность»

Судоверфь, Ленин и сухой закон

Когда утром я садился в поезд, в Варшаве свирепствовал террор.

Сидел не только «молодой КОР»Комитет защиты рабочих (КОР), впоследствии Комитет общественной самообороны «КОР».[10], но и известный историк литературы Ян Юзеф Липский. Чаще всего власти ограничивались тем, что сажали в обезьянник бывших «вальтеровцев», то есть Адама Михника и других воспитанников Яцека Куроня (они оказались там и сейчас), а также бывших харцеров из «Черной единицы» — Антека Мацеревича и Петра Наимского. Но на этот раз всё серьезнее: в одной только Варшаве арестовано несколько десятков человек, а в Гданьске и Кракове задержаны мои краковские товарищи из Студенческого комитета солидарностиСтуденческий комитет солидарности (СКС) был основан в мае 1977 года.[11], в том числе Бронек Вильдштейн и Анджей Метковский. Я даже не знаю, кто на свободе, а кого уже взяли, — если проверять по домам, можно нарваться на засаду. Всюду царят неуверенность и страх.

За день до этого, вечером, в Клубе католической интеллигенции «на Коперника»Варшавский Клуб католической интеллигенции был создан в 1956 г. на волне «октябрьской оттепели».[12] меня подозвал к себе председатель, вручил мне три листка бумаги и сказал, что это — устав независимого профсоюза. На Судоверфи им. Ленина правительство ведет переговоры с рабочими — Межзаводским забастовочным комитетом, — а наш шеф, Тадеуш МазовецкийТадеуш Мазовецкий (1927-2013) — католический общественный и политический деятель, поначалу член общества ПАКС (1948-1955), где он исполнял обязанности заместителя главного редактора еженедельника «Слово повшехне» (1950-1952). На рубеже 1955 и 1956 годов вышел из общества. В 1957 г. стал одним из основателей варшавского Клуба католической интеллигенции. Был главным редактором ежемесячного журнала «Вензь» («Узы»). В 1961-1972 гг. — депутат Сейма ПНР от католической группы «Знак». В 1976 г. подписал письмо движения «Знак» против поправок к конституции ПНР. В 1977 г. был доверенным лицом участников голодовки в варшавской церкви св. Мартина, протестовавших против арестов членов КОР и продолжавшегося на тот момент тюремного заключения рабочих, приговоренных по делам Радома и Урсуса. С 1978 г. член программного совета Товарищества научных курсов и дискуссионного клуба «Опыт и будущее». В августе 1980 г. возглавил Комиссию экспертов на Гданьской судоверфи. После завершения забастовки был главным советником Леха Валенсы и Всепольской согласительной комиссии «Солидарности», в январе 1981 г. стал главным редактором «Тыгодника Солидарность». 13 декабря 1981 г. был интернирован. Был одним из ближайших советников Леха Валенсы и в 1988 г. стал членом Гражданского комитета при председателе НСПС «Солидарность». Участвовал в переговорах с партийно-правительственной верхушкой в Магдаленке, на которых была достигнута договоренность по проведению Круглого стола. Был одним из главных авторов соглашения, в соответствии с которым 4 июня 1989 г. прошли частично свободные выборы. 12 сентября 1989 г. стал первым некоммунистическим премьер-министром Польши. Конфликт, именуемый в польской историографии «войной в верхах», привел к тому, что на президентских выборах 1990 г. Мазовецкий выставил свою кандидатуру против Леха Валенсы, однако не вошел во второй тур. Несмотря на то, что впоследствии он был председателем нескольких партий, уже не сыграл существенной роли в польской политике.[13], возглавляет группу советников, варшавских интеллектуалов. Из нашего клуба там еще Богдан Цивинский и Бронек Геремек (историк). Вместе с другими советниками они входят в Комиссию экспертов. На переговоры приехал вице-премьер Ягельский со своей командой, и, может быть, что-нибудь из этого выйдет. Правительственная сторона требует приблизительный проект устава профсоюза, ведь создание профсоюза — главное требование бастующих. Но никто уже не помнит, как такой устав должен выглядеть, поскольку последние независимые от коммунистов профсоюзы исчезли еще в  40‑е годы. Варшавские юристы перерыли архивы, что-то подготовили, и теперь я должен отвезти их предложение на судоверфь. Гданьск отрезан от мира, но мы знаем, чтó там происходит, — телефоны уже работают.

О том, что бастует все Побережье, я знал из передач «Свободной Европы», которую мы слушали в горах во время подпольной редколлегии «Споткань» («Встреч»), независимого журнала молодых католиков. Потом мы разъехались по Польше, а я оказался в Варшаве.

Дома я не ночевал.

Утром засунул бумаги в свои ботинки-трапперы и осторожно двинулся к вокзалу. Прихожу, оглядываюсь по сторонам — вокруг полно гэбэшников. Некоторых легко узнать, особенно мужчин. Конечно, ни у кого из них на лице не написано, что он из Службы безопасности, но… лето в разгаре, все легко одеты, а радиотелефоны — размером с кирпич. Поэтому, если человек не тащит большой чемодан или набитый рюкзак, а ходит с портфелем, да еще и говорит в него, то он наверняка оттуда. Никто меня не останавливает, и я спокойно покупаю билет. В вагоне вроде бы отпускная атмосфера, но чувствуется нервозность. Люди молчат. В вагоне-ресторане «Варс» можно заказать пиво и даже съесть яичницу. Народу много, а это значит, что меня не возьмут потихоньку, и я успею выкрикнуть свою фамилию. Чем дальше от Варшавы, тем свободнее становятся разговоры, и вот уже кто-то упомянул о забастовке. В вагоне царят уныние и неуверенность — ведь едут в основном жители ТригородаТригород (от польск. Trójmiasto) — традиционное название агломерации, в которую входят Гданьск, Сопот и Гдыня.[14], которые помнят, что делалось десять лет назад, в декабре 1970‑го: танки на улицах, милицейские облавы, избиение до потери сознания и несколько сот убитых.

После того как мы переехали через Вислу недалеко от Тчева, внезапно происходит что-то невероятное. Буфетчик громко объявляет: «Уважаемые пассажиры, мы въехали на территорию Гданьского воеводства! По распоряжению Межзаводского забастовочного комитета, объявляю запрет на продажу алкоголя!» И закрывает бар.

У меня на глаза наворачиваются слезы. Люди вокруг мгновенно преображаются. Никто уже не отворачивается, не пытается делать отсутствующий вид. Наоборот, на радостных лицах горят глаза, ищущие других взглядов. Доброжелательная улыбка, которую я так редко видел в свои юношеские годы, вдруг становится чем-то обычным. Приходит кондуктор и сообщает последние новости: рабочие судоверфи выдвинули 21 требование, бастуют 600 фабрик и заводов, власти вынуждены идти на переговоры. За пределами Тригорода, от Эльблонга до Щецина, стоит почти всё — около трехсот предприятий. Получается, что я приехал в свободную Польшу? Моя мама рассказывала, как была счастлива в 1944‑м, когда шла в повстанческий госпиталь, как после пяти лет хождения с опущенной головой она дерзко смотрела вокруг. Значит, теперь мой черед? Правда, ей тогда было восемнадцать, а мне уже двадцать девять, и последние три года я бдительно озираюсь по сторонам.

Я отдаю Богдану Цивинскому немного помятый устав, а вскоре после этого уже шагаю с группой экспертов к проходной судоверфи. Цветы на решетках, портрет Папы, Ченстоховская Божья Матерь, национальные флаги. Перед проходной толпа. В дежурке я дожидаюсь Анджея Гвязду, который приносит мне пропуск, позволяющий войти на территорию и даже в зал техники безопасности. В зале толпа делегатов с предприятий, вокруг них вьются зарубежные журналисты и девушки, владеющие иностранными языками. Мир внимательно следит за Гданьском и болеет за бастующих. То и дело кто-нибудь зачитывает телеграммы от иностранных профсоюзов со словами поддержки или телексы с предприятий, подключающихся к забастовке. Большинство коллективов заявляет о подчинении гданьскому МЗК. Польша пробуждается.

На площади молитвы, которые ведут девушки из Движения Молодой Польши — Магда Модзелевская и Боженка Рыбицкая. Вдруг ворота открываются, и в них въезжает крестьянская телега. Никто не спешит набрасываться на еду, а спустя несколько минут приходят дежурные и уносят в столовую хлеб, мешки с морковью, кочаны капусты и что-то еще, чего я не могу разглядеть. За порядком следят рабочие судоверфи с нарукавными повязками. Все прекрасно организовано. Я стою перед доской объявлений, на которой висят газеты со всего мира. Есть статья по-шведски или по-норвежски — я не в состоянии отличить. Мое знание английского не позволяет прочитать «Вашингтон пост», но какая-то девушка читает вслух и переводит рабочим, что мир опасается, не слишком ли далеко они заходят. Каковы границы требований? Мир не знает? Мы тоже не знаем. По громкоговорителям передают трансляцию из зала техники безопасности, перемежающуюся выступлениями вновь прибывших делегатов. Ящик для сбора пожертвований на памятник рабочим судоверфи, погибшим в декабре 1970‑го, наполняется купюрами. Макет памятника у стола президиума рвется ввысь четырьмя крестами — очевидное требованиеОдним из требований бастующих была установка памятника рабочим судоверфи, погибшим в декабре 1970 года. Проект предполагал четыре креста, соприкасающихся перекладинами. В окончательном виде крестов три.[15].

30 августа. Кризис. Утром в Щецине подписали соглашение, и забастовка щецинских рабочих закончилась — без нас. Зато со вчерашнего или позавчерашнего дня бастует Силезия, которую все ругали за медлительность. В конце концов она проснулась, так что наша сила растет. Стоят шахты и металлургический комбинат «Катовице», а на шахте «Июльский манифест» заседает МЗК. Шахтеры важны еще и в символическом плане, поскольку на них рассчитывает Герек, «силезский секретарь», который десять лет назад воспользовался падением Гомулки после расстрела протестующих рабочих Тригорода. Герек теряет почву под ногами. Богдан говорит мне, что правительство согласилось выполнить уже почти все требования, а наши готовы принять «руководящую роль партии» и так называемые «союзы», что было условием легализации свободных профсоюзовВласти хотели, чтобы в документе была формулировка из конституции 1976 года: «руководящая роль ПОРП в строительстве социалистического общества». МЗК возражал. В конце концов была принята формулировка, предложенная Тадеушем Мазовецким: «руководящая роль ПОРП в государстве» (читай: в государстве, но не в обществе, а это подразумевало, что руководящая роль партии не распространяется на деятельность новых профсоюзов). Подобным образом дело обстояло и с союзом с СССР. Эта тема еще вернется во время так называемого «регистрационного кризиса».[16]. Между тем опять аресты — кажется, посадили оппозиционеров и делегатов из отдаленных районов Польши. Вести об этом смутные и, возможно, запоздавшие: говорят, облава была раньше. Ягельский уклоняется от прямого ответа, говорит, что он ничего не знает об арестованных, что он наш, «сын рабочего и крестьянина». Общее веселье немного разряжает обстановку, однако растет неуверенность в результатах переговоров. Зато уже нет опасений «введут — не введут», хотя по-прежнему ходят какие-то слухи о передвижении войск.

Я собираю старые номера «Забастовочного информационного бюллетеня «Солидарность»», но самые первые достать трудно. Кшись Вышковский настоял на этом названии, но ведь это мы в Кракове первыми употребили слово, которое затем сделало невероятную карьеру: «солидарность». Меня распирает от гордости.

В пять часов дня снова молитвы — на этот раз за узников. Без освобождения задержанных продолжения переговоров не будет. Непонятно, где граница компромисса. Мир этого не знает, мы тоже не знаем, а знает ли Москва? Функционеры из Варшавы — лишь пешки. И снова какие-то новости из большого мира от иностранных корреспондентов, порой забавные. ТАСС сообщает, что лидер американских коммунистов раскритиковал в московской прессе руководителей ПОРП, обвинив их в потакании антикоммунистическим силам. Кто-то объясняет, что все было наоборот — он поддержал польские забастовки. Что он сказал на самом деле, неизвестно, но переводчица одного американца успокаивает группу рабочих: в США коммунистов меньше, чем бастующих на судоверфи. 30 августа не приносит никаких переломных решений. Говорят, Ягельский полетел в Варшаву консультироваться с политбюро.

Вечером какие-то артисты читают стихи на импровизированной сцене. Больше всего меня трогает песня «Дочери».

Мы спим где попало — к счастью, ночь не холодная, хотя и не жарко. От Богдана я знаю, что переговоры идут успешно, но все может разбиться о вопрос политзаключенных. Это огромная дилемма — ставка самая высокая. Ягельский не хочет вписывать в соглашение пункт об освобождении арестованных. Наша нравственная обязанность ясна, но что делать, если он упрется? Подписать соглашение важнее — ведь с тех пор как существует коммунизм, ничего подобного еще не случалось.

Воскресенье, утро 31 августа. Месса, а перед ней исповедь. Исповедален нет, поэтому очередь тактично стоит на почтительном расстоянии. Исповедуются немногие — литургия совершается уже не в первый раз. Кто-то даже рассказывал мне, что на шахте «Парижская коммуна» священник отпустил всем грехи in articulo mortisIn articulo mortis (лат.) — перед лицом смерти. В католической Церкви так называется отпущение грехов на смертном одре или в условиях угрозы смерти. Иногда оно бывает общим, если смерть угрожает какой-либо группе людей (например, солдатам на фронте).[17]: сначала была покаянная молитва Confiteor, потом общее сокрушение о грехах, полное их отпущение и в конце Евхаристия. Сколько хватает глаз, сплошные синие комбинезоны. На их фоне выделяются немногочисленные разноцветные платья наших девушек и клетчатые фланелевые рубашки. Я стою возле красного креста, санитарного пункта медсестер. Днем — пленарный зал. В соглашении ничего не говорится об арестованных, но Ягельский дает слово, что их выпустят на следующий день. Зал набит битком. Камеры, микрофоны и вспышки. Валенса вытащил какую-то гигантскую ручку, которой водит по бумаге, словно у него в руке булава. Изящный макет памятника жертвам декабря 70‑го, над ним большой белый орел. В левом углу крест. В правом — отворачивается в сторону Ленин. Только сейчас я замечаю, что скульптор изваял вождя без ног. И что фигура гипсовая.

Выйти удается не сразу, потому что перед проходной, наверное, не меньше людей, чем на территории судоверфи. Вечером кто-то приводит меня в гости. Большая квартира XIX века, каждая комната — не меньше 40 метров. Мы танцуем, разговариваем. Толчея. Все пьяны от счастья. Без алкоголя, ибо сухого закона никто не отменял, или же мы об этом просто не знаем.

Как рождается солидарность

В сентябрьской Варшаве кипит работа. Встречи — исключительно организационные. Клуб католической интеллигенции напоминает улей. Встреча с экспертами выливается на улицу, потому что весь этаж и даже лестница забиты людьми. На окне стоит громкоговоритель, так что снаружи все слышно.

Появляется консультационный пункт. Полтора десятка девушек отвечают на основной вопрос: как организовать профсоюз? Разумеется, независимый и самоуправляющийся. Люди приезжают из нескольких ближайших воеводств и даже из более дальних, потому что ККИ — католический, и настоятель посоветовал, а кроме того, многие видели по телевизору Тадеуша Мазовецкого, главного эксперта, и теперь тянутся к истокам. Все очень хотят действовать, но не знают, как, а может, и не вполне понимают, чего хотят. Поэтому девушки раздают всем листовки, копии устава и инструкции по самоорганизации. Инструкция проста и схематична: нужно создать учредительный комитет, собирать подписи в трудовом коллективе, назначить кого-нибудь ответственным за контакты с другими предприятиями в городе, а потом узнать, не организуется ли воеводский комитет, в который входят делегаты самых крупных предприятий. Профсоюзы не должны быть отраслевыми, потому что некоторые отрасли слабы, а другие обладают большей пробивной силой. Кроме того, без прикрытия со стороны крупных фабрик и заводов их просто раздавят. Поэтому организация территориальная.

За соседними столиками работает Межзаводской учредительный комитет Мазовии, которому выделят небольшое помещение для правления только в октябре. Кроме того, в Варшаве активисты с некоторых предприятий не могут собраться на заводе, и учредительные собрания проходят на ул. Коперника. Например, внезапно в клуб является делегация Завода легковых автомобилей (FSO) в ЖераниЖерань — район Варшавы.[18]. Труднее всего приходится крестьянам, поэтому их учредительные собрания тоже проходят здесь. В середине октября съезжаются подписанты обращения интеллектуалов от 20 августа, положившего начало Комиссии экспертов, — их около двухсот. Основной спор идет вокруг того, действовать ли методом свершившихся фактов, то есть максимально самоорганизовываться без оглядки на власти и цензуру (Яцек Куронь), или по возможности строить правовое государство без столкновений, по принципу компромисса, разве что власть не будет соблюдать соглашения (Анджей Велёвейский). Спор касается тактики и будет продолжаться, в сущности, до 13 декабря 1981 года.

Всё происходит одновременно. Толпа посетителей очень пестрая. Консультационный пункт обслуживает несколько сот делегаций со всей страны. Вроде бы царят хаос и лихорадочность, но в них угадывается какая-то удивительная внутренняя направленность. Интуитивно все понимают, в чем суть дела, поэтому, несмотря на тесноту, чувствуется атмосфера согласия. Спорных ситуаций больше, чем это вытекает из обычной возбужденности, поскольку власть дезорганизует работу, запугивает активистов, не дает действовать стихийным лидерам. Часто директора говорят, что Гданьские соглашения действуют только в Тригороде. Поэтому нарастает волна забастовок, непродолжительных, ибо их главная цель — признание права на самоорганизацию. А при подготовке к проведению забастовок организаторы просят, чтобы кто-нибудь приехал и выступил. Необходим внешний авторитет, кто-то от Валенсы или, по крайней мере, от экспертов. ККИ тоже подойдет. Люди приезжают на разбитых «малюхах» или «больших фиатах» и тащат кого-нибудь из нас в Ломжу, Пшасныш или Соколув.

Там, на местах, почти всегда одно и то же: самый большой цех, сосредоточенные лица, служба порядка с бело-красными нарукавными повязками — разве что кто-то уже побывал на судоверфи и привез оттуда характерную надпись, состоящую из букв-человечков, несущих флаг: «Солидарность». Когда я рассказываю о событиях на судоверфи, женщины плачут, мужчины стараются держать себя в руках. Потом настает время конкретных вопросов: что делать? Как правило, встречи организовывала молодежь, но к старым рабочим она относилась с уважением — особенно если среди них попадались порядочные бригадиры. Им часто предлагают войти в правление. Иногда можно встретить пользующегося авторитетом инженера — приличный человек, а кроме того, хороший специалист. Он тоже присоединяется — ему осточертели некомпетентность, глупость и бездарное управление заводом. Откровенно говоря, он лучше сознает, насколько все прогнило, — в его распоряжении больше фактов. Рабочие, которым под пятьдесят, менее разгоряченные. Возможно, у них больше опасений, они более скованные. Им надо кормить семью, они потрепаны жизнью, но, прежде всего, многие из них еще помнят сталинизм. Воспоминания о пятидесятых парализуют волю: террор может вернуться, а родившиеся всего двадцать пять лет назад не понимают этого. Помимо молодежи, самое эйфорическое состояние переживают старики, особенно бывшие бойцы Армии КрайовойАрмия Крайова — действовавшие в подполье вооруженные силы Польши, подчинявшиеся польскому правительству в изгнании, во времена немецкой оккупации 1939-1945 годов.[19]. Для них важнее всего не прибавки к зарплате, а национальные символы и сопротивление партии. Это они чаще всего говорят о злоупотреблениях заводского парторга или партбюро, изображают на бело-красных повязках знак «Якоря»«Якорь» в виде соединенных букв P и W означал сражающуюся Польшу (Polska walcząca) и был одним из самых распространенных символов польского сопротивления во время Второй мировой войны.[20] и выдвигают явно политические требования. Иногда это вызывает некоторые затруднения — ведь мы делаем вид, что наши требования «чисто профсоюзные». Наивное лицемерие организаторов «профсоюза всех поляков» должно как-то маскироваться. Кроме того, вся пропагандистская махина бьет тревогу: действуют «антисоциалистические силы» — это по-прежнему вызывает подозрения и страх.

Середина сентября. Нужно менять название, потому что старые коммунистические отраслевые профсоюзы преобразуются в «независимые и самоуправляющиеся». Это вносит неясность, дезориентирует людей и ведет к сохранению отраслевого принципа. Поэтому в названии появляется слово «Солидарность», и теперь полное название звучит так: Независимый самоуправляющийся профсоюз «Солидарность». 17 сентября в Гданьск съезжаются делегаты МЗК со всей Польши, а адвокат Ян Ольшевский предлагает зарегистрировать один всепольский профсоюз. Что такое солидарность? «Носите бремена друг друга», — когда свящ. Юзеф Тишнер говорит это, каждый рабочий прекрасно понимает, о чем речь. Это библейско-церковный язык, язык экзистенциальной серьезности и значимости. Никого не смущает, что это выражение отдает стариной, что надо быть «современнее». Наоборот — такая формулировка освящает идею.

*

Интеллектуальное влияние Тишнера было огромным, особенно если учесть, что до него вопросом эксплуатации труда в ПНР никто всерьез не занимался. Благодаря своим пастырским контактам и попыткам вести полемику с марксистами священник-философ начиная с 1970‑х годов осуществлял специфический, одновременно этический и экономический анализ труда в условиях коммунизма. Размышления Тишнера на эту тему были собраны его учениками и опубликованы в самиздатской книге «Польская форма диалога» (1979). В октябре 1980 года в вавельском кафедральном соборе в Кракове Тишнер произнес проповедь на мессе для профсоюзных лидеров, которая стала известна всей Польше благодаря публикации в «Тыгоднике повшехном». Так началась серия очерков, изданных впоследствии под общим названием «Этика солидарности» (1981), в которых пастырь размышлял об этическом и антропологическом измерениях событий того времени. Его проповедь на I Съезде «Солидарности» стала одним из официальных документов съезда.

Возникшее в те годы в Польше народное движение удивительным образом напоминало Первую Речь Посполитую. Традиции 300‑летней давности проявлялись в непрестанных обсуждениях, в «согласовании взглядов», в «перетягивании нерешительных» на свою сторону, в подчеркивании отдельности и уникальности завода, отрасли или региона и в то же время в страхе нарушить единство профсоюза и межзаводскую солидарность. У делегатов часто были «инструкции» от их заводов для высших инстанций — прямо как у шляхетских депутатов, ехавших на Вальный сейм с обязательствами, которых они должны были придерживаться. Если же представители предприятий уступали под давлением Всепольской комиссии, то после возвращения домой им приходилось подробно объяснять причины этого. Впрочем, за заседаниями в Гданьске все напряженно следили, а участники посылали на места телексы. Даже названия регионов приобрели старопольский оттенок — такие названия не использовались, по меньшей мере, несколько десятилетий. При Гереке в Польше было 49 воеводств, названия которых были производными от названий их столиц. Но «Солидарность» провела свое собственное «административное деление» — как правило, на более крупные регионы, предпочитая сильную команду местничеству. И внезапно возродились Мазовия, Малопольша, Нижняя, Верхняя и Опольская Силезия, появились старые, как правило, не используемые названия (Серадская земля, Подляшье) и даже Сандомирская земля, отделенная от Малопольши в XII веке по завещанию Болеслава Кривоустого!

До конца 1980 года продолжалась борьба за возможность создавать профсоюзы на предприятиях, хотя уже в конце октября, когда Лех Валенса триумфально ездил по южной Польше, основная структура «Солидарности» была готова. Правда, она была географически неравномерной, и не везде профсоюз организовывался сразу после подписания Гданьских соглашений. Забастовки в Силезии продолжались до начала сентября: они начались позже, чем на Побережье, а уступки рабочим стали возможны только после смещения Герека — «силезского красного князя». Чем глубже в провинции, тем труднее: предприятия там меньше, а значит, и слабее в противостоянии государственно-партийному аппарату, который более неуступчив и сильнее напуган. Провинциальные функционеры ближе к людям, поэтому их «делишки» более заметны и менее анонимны. В результате они уступали только хорошо организованной силе. Чаще всего споры касались непризнания заводских профсоюзных лидеров дирекцией (избранный в руководство профсоюза деятель должен был получать свою обычную зарплату, кроме того, его нужно было освободить от работы), отказов выделить помещение, пишущую машинку, телефон и телекс. Спустя несколько месяцев, колеся по Польше в качестве журналиста «Тыгодника Солидарность», я заметил, что в глубинке отношения между властью и активистами намного хуже, чем в Гданьске или Варшаве.

Вдобавок центральная власть постоянно провоцировала рабочих своими внутренними конфликтами — у партийных «реформаторов» был временный перевес, но, кажется, небольшой. Рабочих борьба между партийными фракциями не слишком интересовала, и даже политизированные интеллигенты были слишком заняты, чтобы заниматься «диванной политикой», рассуждая, что делают «голуби», а что «ястребы» в Центральном комитете ПОРП (тут назывались фамилии, которые сегодня ничего не говорят, а, впрочем, никто их и не помнит). У партии были свои заботы, а у «Солидарности» — свои. ПОРП тоже занималась собой, поскольку находилась в состоянии кипения: треть «партийных низов» записалась в «Солидарность», а несколько сот тысяч рядовых членов сдали партбилетыПо тогдашним расчетам, из 3 млн. членов ПОРП 700 тыс. вступили в «Солидарность», а сама партия после введения военного положения потеряла 850 тыс. членов, треть из которых составляли рабочие (режим доступа: https://pl.wikipedia.org/wiki/Polska_Zjednoczona_Partia_Robotnicza, дата обращения: 17.02.2020). Разумеется, в то время не было данных, которые можно было бы проверить.[21].

Если серьезные конфликты и случались, то их причиной были манипуляции власти при регистрации профсоюза (изменение устава и так называемый «регистрационный кризис») или же попытки заблокировать независимые публикации. Несмотря на утрудненный доступ к полиграфическим мощностям, появилось великое множество всевозможных бюллетеней, заводских и региональных газет. Отчасти это произошло благодаря тому, что с Запада начали поступать печатные машины, которые присылали тамошние профсоюзы. Но, хотя многие польские журналисты и поддерживали «Солидарность», у нее по-прежнему не было доступа к официальным СМИ — вопреки гарантиям, прописанным в Гданьских соглашениях. В конце ноября всю Польшу взбудоражило «дело Нарожняка», печатника, которого арестовали за использование полиграфического оборудования. Если говорить точно, причиной ареста стали печать и распространение инструкции генерального прокурора с рекомендациями, как бороться с «Солидарностью». Обе стороны подошли к делу серьезно, поэтому конфликт местного значения, затронувший полиграфическую базу региона Мазовия, поставил на ноги всю страну.

Для молодого профсоюза это было важное организационное испытание, которое прошло более чем успешно. Забастовка была «предупредительной», всего лишь четырехчасовой, но к ней подготовились как к продолжительной осаде. Правления регионов переехали на это время на крупные предприятия, были подготовлены запасы, спальные места и спальники, разработаны инструкции на случай атаки милиции и ЗОМО. Самыми боевыми были настроения на механических заводах, где было множество железяк, годящихся для самообороны. Я работал тогда в «Урсусе» в качестве советника ККИ по вопросам просвещения и культуры (конкретно — занимался организацией рабочего университета, встреч с представителями культуры и политиками), поэтому видел, как Янека Нарожняка в конце концов привезли из СИЗО. Ощущение силы было невероятным. А еще — самоидентификации, национальной и поколенческой. Не подлежало сомнению, что «Солидарность» — двигатель общественного движения, что именно она формирует критерии и обозначает цели, а партия лишь пытается найти ответ. Во главе этого движения стояли двадцати-тридцатилетние. Помимо молодых рабочих, самыми активными были молодые инженеры.

Непродолжительное перемирие

Вопреки коммунистическим обвинениям в «экстремизме», профсоюзная сторона стремилась к компромиссу — как в случае с изменениями в уставе.

Конфликт начался с того, что профсоюз зарегистрировали, но с «приписками», самовольно сделанными судьей. После этого вся Польша закипела, была объявлена предупредительная забастовка… Наконец новое соглашение: Верховный суд спрятал ссылки на «руководящую роль партии» и «союзы», а также на «соблюдение социалистической собственности на средства производства» в приложение к уставу. Это было согласовано юристами правительства и профсоюзаРазумеется, «независимый» Верховный суд ничего не решал — важен был компромисс между «Солидарностью» и правительственной стороной.[22]. «Никто не проиграл, никто не выиграл», — заявил Валенса. Это было повторение высказывания после подписания Гданьских соглашений, и, таким образом, очередная победа профсоюза была затушевана. При этом в тени остался тот факт, что 10 ноября 1980 года из тактических соображений было дано формальное согласие на зависимость страны от СССР и власть коммунистов как гарантов советского невмешательства. Это случилось за день до Праздника независимости (годовщины возрождения польского государства в 1918 году). Такое самоотречение прошло незамеченным, поскольку согласие на «коллективную лояльность» было практически повсеместным: все мыслили «рационально». Вопреки истерии, которую устроили партийно-правительственные СМИ, никто не хотел скандала и лобового столкновения. «Солидарность» ограничивала себя, а термин «самоограничивающаяся революция» произвел фурор среди иностранных корреспондентов и в западных правительственных кабинетах.

После регистрации профсоюза делегаты поехали за благословением к ИнтеррексуИнтеррекс (лат. interrex — буквально «междуцарь») — временный глава Речи Посполитой в периоды междуцарствия. Традиционно интеррексом был примас Польши. В коммунистические времена такая неформальная роль полушутя приписывалась примасу Стефану Вышинскому (1901-1981).[23]. Примас Вышинский дал всем (в том числе и атеистам) по Библии, сообщил о «полной поддержке гражданского движения Папой», а вечером состоялось празднование в Большом театре, ознаменовавшееся премьерой песни Яна Петшака «Чтобы Польша была Польшей» — самого популярного шлягера нескольких следующих лет. Вот два ее первых куплета:

Наши корни в древнем мраке,

В чистом поле, в чаще леса,

Род ведем свой мы, поляки,

Аж от Пяста, Крака, Леха.

Цепь людских существований

Мысль одна связала в прошлом:

Чтобы Польша, чтобы Польша,

Чтобы Польша была Польшей.

 

Темный жребий в чуждых странах

Разбросал нас в целом свете,

И чужих орлов на флагах

Рвал над нами чуждый ветер,

У костров бивачных грелись

Песней наших нив и пожней...

Чтобы Польша, чтобы Польша,

Чтобы Польша была Польшей.

 

(Пер. Владимира Британишского)

На следующий день, 11 ноября, я впервые в жизни официально и беспрепятственно праздновал День независимости. А ведь еще за год до этого я уводил с Замковой площади полуслепого Людека ДорнаЛюдвик Дорн (1954-2022) в описываемые времена был активистом Студенческого комитета солидарности и деятелем КОРа, связанным с Антонием Мацеревичем. В свободной Польше депутат Сейма нескольких созывов, многолетний сотрудник Ярослава Качинского, впоследствии ставший заклятым врагом его партии «Право и справедливость». 11 ноября 1979 г. демонстрация в честь Дня независимости была атакована милицией на площади Победы. За «нарушение порядка» к трем месяцам тюрьмы были приговорены Анджей Чума и Бронислав Коморовский.[24], который в столкновении с гэбэшниками лишился очков, потерял ориентацию и шел прямо на милицейские дубинки. Но теперь Польша была уже другой страной. Тысячи человек перед Могилой неизвестного солдата, ряды делегатов с венками, какая-то молодежь в конфедератках, речи о независимости, Катыни и пакте Молотова—Риббентропа. И никто их не прерывает! Милиция никого не бьет, а стоит в сторонке и делает вид, что следит за порядком. И, главное, кто-то упоминает о сидящем в тюрьме МочульскомМочульский еще в 1970‑е пошел своим путем, сначала организуя конкурирующее с КОРом Движение в защиту прав человека и гражданина, а затем Конфедерацию независимой Польши, которая официально именовала себя политической партией и открыто требовала независимости! Он был освобожден лишь 6 июня 1981 г. в результате акции Комитета защиты узников совести и личного вмешательства примаса Вышинского.[25].

Следующим важным мероприятием стало открытие памятника жертвам декабря 70‑го. В воскресенье накануне 17 декабря во всех храмах люди молились о национальном единстве, мире и суверенности Отечества. В те дни слухи о планируемом советском вторжении казались вполне реальными, а президент Рейган публично предостерег Советский Союз от интервенции в Польшу.

17 декабря исполнилось 10 лет со дня расстрела рабочих в 1970 году, а днем раньше состоялось открытие памятника. Спектакль у подножия памятника, поставленный Анджеем Вайдой (тогдашним лидером бунта артистов театра и кино), по-разному переживался на месте и во всей остальной Польше. Перед проходной судоверфи — по-прежнему носившей имя Ленина! — стоят три огромных креста, а внизу проходит торжество «национального примирения». Здесь «вся Польша»: рабочие, интеллигенция, крестьяне, студенты, ученики, священнослужители, жители Тригорода и делегаты из всех уголков страны, а также коммунисты и Народное войско польское. Кшиштоф Пендерецкий написал специальный хорал «Lacrimosa», а Даниэль Ольбрыхский читает список 27 убитых рабочих, и после каждого имени 150 тысяч человек скандируют: «Он с нами!»

Стоя в толпе, я вижу не слишком много. Главным образом слышны голоса из громкоговорителей. И лишь в телевизионной трансляции я увижу самое странное событие этого дня: кардинал Махарский служит мессу, в которой, слегка смущаясь, принимают участие председатель Госсовета, воеводский партсекретарь и воевода, а также какие-то адмиралы — представители Народного войска польского, которое 10 лет назад перед этой самой проходной стреляло в рабочих. Воеводский первый секретарь Тадеуш Фишбах, кажется, довольно искренне говорит, что трагедия должна объединять, а не разделять нас, чтобы декабрьские события 1970 года не могли повториться. Он вызывает доверие. Я помню, что в августе он высказывался в очень примирительном духе и не хотел, чтобы армия подавляла забастовки и стреляла в людейТадеуш Фишбах попал в опалу и перестал быть первым секретарем ПОРП в Гданьске, поскольку не поддержал введения военного положения. Он был отправлен в посольство ПНР в Хельсинки и вернулся в политику после 1989 года.[26]. Но относительно «народного» войска у меня нет никаких иллюзий — я знаю его слишком хорошо, причем изнутриПосле окончания университета меня призвали в армию в звании подхорунжего, затем разжаловали в рядовые, и в 1978-1979 гг. я служил в 36‑м полку мотострелковой пехоты в Тшебятове (см. Józef Ruszar, Czerwone pająki. Dziennik żołnierza LWP, IPN, Warszawa 2017).[27].

Таран и пехота

Мощная рабочая «Солидарность» ползла вперед, как танк, а за ней шла пехота: крупные и малые общественные, профессиональные, региональные, религиозные, творческие инициативы… С сентября 1980 до лета 1981 года в обществе идет брожение, но победы приходят очень поздно, спустя многие месяцы.

В конце сентября 1980 года собирается Учредительный комитет Независимого самоуправляющегося профсоюза крестьян — его борьба за регистрацию будет самой долгой, а партийное сопротивление, оказываемое крестьянской самоорганизации, — самым отчаянным. С конца 1970‑х крестьяне организуются с трудом, поскольку они разобщены, однако некогда мощное, ликвидированное коммунистами крестьянское движение возрождается. Ожесточенная борьба за признание права на объединение будет важной частью спора в течение ближайшего полугода, вплоть до регистрации в июне 1981 года. Съезды и забастовки в Быдгоще, Познани и Жешуве завершились победой: 6 мая Сейм принял закон о профсоюзах индивидуальных сельскохозяйственных рабочих, а 12 мая Независимый самоуправляющийся профсоюз индивидуальных сельскохозяйственных рабочих «Солидарность» был зарегистрирован. Спустя месяц удалось зарегистрировать также НСПС индивидуальных ремесленников «Солидарность».

Первыми организовались студенты, а за ними и профессора. Там, где с 1977 года существовали Студенческие комитеты солидарности, уже в сентябре возникло Независимое объединение студентов (НОС), хотя учебный год еще даже не начался. В октябре учредительные комитеты были готовы, и в середине месяца в Варшавском политехникуме делегаты избрали Всепольский учредительный комитет НОС. Борьба продолжалась несколько месяцев. Поскольку в ноябре 1980 года суд отклонил заявку о регистрации, в январе 1981‑го началась забастовка студентов в Лодзи, завершившаяся соглашением с министерством высшего образования лишь 17 февраля. Процесс формирования НОС закончился избранием центрального руководства.

В то же время в вузах оживает студенческое движение за самоуправление (прежде всего это касается Варшавского университета), а ученые вспоминают о традициях независимости университетов. Весной 1981 года по всей Польше проходят первые с 1939 года выборы ректоров вузов. В большинстве случаев восставшие сенаты избирают беспартийных кандидатов. Их уже не назначает сверху ПОРП, как это было раньше. Партия побеждает только там, где вузовская «Солидарность» не заключает с ней соглашение, или же независимые кандидаты отводят свои кандидатуры под давлением. Новое руководство (сенаты и ректоры) приступает к работе после каникул. В сентябре 1981 года возникает Конференция ректоров высших учебных заведений, которая будет бороться с попытками правительства отказаться от согласованного весной проекта нового закона. Поведение властей носило провокационный характер, как при регистрации «Солидарности». Вот что написал об этом знаменитый актер и преподаватель (а впоследствии и ректор) Государственного высшего театрального училища в Варшаве Анджей Лапицкий:

Еще август. В конце месяца я вернулся из Болгарии. В училище на столе меня ждал правительственный проект закона о высшем образовании. Первый сигнал об осенней битве за вузы. Проект был провокационно перекроен. Работа над ним шла с декабря 1980‑го — я был в кодификационной комиссии. В апреле после многочисленных консультаций закон был готов. 11 июня его передали тогдашнему министру Гурскому. В конце августа правительство предложило свой вариант автономии — без выборов ректора (по крайней мере, неугодного ректора), без забастовок, зато с социализмом. Без множественности мировоззрений, зато с увеличенными полномочиями министра. «Я хватил этими бумажками о стол», — как сказал я потом секретарю политбюро Кубяку. Трудно было поверить, что власть могла так пренебречь мнением всей среды. Это был нехороший знак, начались протесты. Краков возмутился первым и пригрозил забастовкой. Другие крупные университетские центры еще на каникулах — трудно было организовать противодействие. Видимо, это им и было нужно. «Солидарность» заявила протест. Напряжение нарасталоAndrzej Łapicki, Ze wspomnień rektora (режим доступа: http://www.teatr-pismo.pl/czytelnia/299/notatki_rektora/, дата обращения: 17.02.2020).[28].

Вскоре происходят новые провокации. 25 ноября 1981 года студенты Высшего офицерского пожарного училища начали оккупационную забастовку в знак протеста против применения к их вузу положений закона о военном образовании. Переговоры с Межведомственной комиссией были приостановлены. 2 декабря на крышу здания училища высадились из вертолета спецназовцы, а на территорию училища ворвались бойцы ЗОМО. Бастующих пожарных схватили и вывели наружу, затем часть из них принудили разъехаться по домам. Отчасти это были учения перед введением военного положения.

Общество самоорганизовалось не только по профсоюзной линии. В этом смысле характерно бурное развитие Клубов католической интеллигенции. На волне «октябрьской оттепели» 1956 года ККИ основывали люди, известные своими литературными, публицистическими, научными, а впоследствии и политическими достижениями — такие как Яцек Возняковский, Стефан Киселевский, Тадеуш Мазовецкий, Стефан Свежавский, Станислав Стомма, Ежи Турович, Богдан Цивинский и первый многолетний председатель ККИ Ежи Завейский. Люди пытались создавать клубы по всей Польше, но Гомулка согласился только на пять (помимо столицы — в Кракове, Познани, Вроцлаве и Торуне). Краковская среда католической интеллигенции получила право основать издательство «Знак» и еженедельник «Тыгодник повшехный» (главный редактор Ежи Турович), а также ежемесячный журнал «Знак». В Варшаве издавался журнал «Вензь» (главный редактор Тадеуш Мазовецкий). Политическим представительством этой среды была парламентская фракция «Знак», поддержавшая Гомулку, а Ежи Завейский стал членом Госсовета. Главные идеологи движения — Станислав Стомма и Стефан Киселевский — провозглашали программу так называемого «неопозитивизма», который предполагал прагматический подход к существующему государственному устройству и геополитическому положению.

В марте 1968 года начались существенные расхождения среды ККИ с властями ПНР после запроса фракции об избиениях студентов и арестах. После хамских нападок в Сейме 11 апреля 1968 года Завейский отказался от членства в Госсовете. В 1976 году Станислав Стомма воздержался во время голосования за поправки к конституции, что стало символическим завершением деятельности его среды в Сейме.

После августа 1980 года стихийно возникали новые клубы. Состоялось несколько всепольских съездов. Проблемой нового движения была значительная интеллектуальная «потеря крови», поскольку почти все лидеры ККИ, особенно варшавские, заняли различные посты в «Солидарности», а молодежь тоже участвовала в создании структур профсоюза. После 13 декабря власти закрыли 12 клубов, однако около 40 новых клубов начали свою деятельность, а во многих местностях они действовали как неформальные группы при приходах.

В середине 1980 года был основан Согласительный комитет творческих и научных обществ, что не могло удивлять с учетом требования ослабить тиски цензуры. Требование это было выполнено лишь 31 июля 1981 года, когда Сейм принял соответствующий закон. Цензура впервые стала легальной! Ранее не было никаких правовых актов, а лишь практика тоталитарного государства. Согласованный с «Солидарностью» и творческими кругами закон предусматривал составление перечня причин, по которым возможно вмешательство цензуры в текст, а также давал право в судебном порядке оспаривать решения цензора и обозначать в публикуемом тексте удаленные места. Эти правила применялись во время военного положения, а католические газеты и журналы обозначали вмешательство цензоров вплоть до 1989 года (другие делали это редко или не делали совсем).

В годовщину начала гданьской забастовки «Солидарность» объявила «день без прессы»: печатники приостановили печать, а распространители (здесь монополистом был «Рух») — продажу ежедневных газет.

Поскольку документальный фильм о судоверфи «Рабочие-80» не получил разрешения на прокат в кинотеатрах, по всей стране он демонстрировался без разрешения (как правило, в заводских кинотеатрах и домах культуры)«Рабочие-80» — фильм режиссеров Анджея Ходаковского и Анджея Зайончковского об августовских забастовках и переговорах МЗК с правительственной комиссией в 1980 году. [29]. Рейтинг фильма был внушительным, а его просмотр в группе для многих стал важным коллективным переживанием. Исключительность этих сеансов заключалась отчасти в том, что фильм смотрели неслучайные зрители и видели они… себя. В Каннах на международном кинофестивале Анджей Вайда получает гран-при, «Золотую пальмовую ветвь», за фильм «Человек из железа». Фильм снимался быстро, его герой — закомплексованный горе-журналист, сотрудничающий с госбезопасностью, но действие происходит на Гданьской судоверфи во время августовской забастовки, а эпизодические роли исполняют Валенса и Анна Валентинович — отсюда успех, в том числе и в кинотеатрахНа фестивале польских художественных фильмов в Гдыне «Человек из железа» получил премию «Солидарности».[30]. Артисты театра восхищаются рабочим классом и принимают участие в важных годовщинах — июня 1976 года в Радоме или июня 1956 года в Познани. Председателем Общественного комитета по сооружению памятника в честь событий июня 1956 года становится выдающийся познанский поэт Роман Брандштеттер, а на открытие этого памятника приезжают сливки художественно-литературного общества Польши во главе со Збигневом Хербертом. Подобные мероприятия дают возможность продемонстрировать отсутствие классовых разделений и становятся праздниками национального единства.

В октябре 1980 года Чеслав Милош получает литературную Нобелевскую премию. И хотя это событие не было политическим в полном смысле слова, оно имело огромное символическое, общественное и политическое значение. Вычеркнутый из учебников (даже университетских!) поэт, не упоминавшийся в Польше на протяжении тридцати лет и издававшийся только в эмиграции и в самиздате, внезапно стал общенациональным достоянием. Его триумфальное турне по Польше в июне 1981 года стало демонстрацией независимости польской литературы и в то же время аргументом против цензуры и партийного контроля над культурой. С середины 1970‑х творческие, особенно литературные круги перестают быть визитной карточкой партии, а мировое признание укрепляет дух, подавленный серостью коммунизма. Закомплексованное общество находит повод для гордости в успехе соотечественника, а июньский визит нобелиата проходит очень удачно, хотя плотная программа утомляет семидесятилетнего поэта, к которому каждый хочет прикоснуться или хотя бы увидеть его.

Незадолго до нового 1981 года съезд Союза польских литераторов избирает новое руководство, а его председателем становится Ян Юзеф Щепанский, бывший партизан Армии Крайовой, католический писатель, связанный с «Тыгодником повшехным», один из основателей Польского национально-освободительного соглашения и Товарищества научных курсов. Спустя год, 11 декабря, в варшавском Драматическом театре начинается трехдневный Конгресс польской культуры, организованный Согласительным комитетом творческих и научных обществ. На конгрессе выступает, в частности, Анджей Вайда: «Когда вчера здесь рисовали апокалиптическую картину потерь и упущенных возможностей польской культуры, я подумал, что в создании этой картины принимали участие польские интеллектуалы, польская интеллигенция. Ведь это не рабочий написал «Кантату о Сталине» и не рабочий создал к ней музыку. Не рабочий придумал Дворец культуры и науки и не рабочий перекроил энциклопедию».

Заседания были прерваны введением военного положения. Работа конгресса, как и всех творческих и научных союзов и обществ, была формально «временно приостановлена», а некоторые его участники были интернированы.

Голодные марши и финальное противостояние

Одной из самых больших проблем 1981 года был экономический коллапс.

Повышение цен, приведшее к забастовкам в 1980 году, было отменено, вдобавок правительство согласилось на нерабочие субботы. Последовавший вскоре односторонний отказ правительства от этого пункта привел к конфликту, и лишь в конце января удалось согласовать, сколько должно быть выходных суббот с учетом сложной экономической ситуации в стране. В феврале премьер-министром стал генерал Ярузельский, попросивший 90 дней спокойствия, а вице-премьером по делам профсоюзов — «либерал», главный редактор журнала «Политика» Мечислав Раковский. Впрочем, спокойствия быть не могло, потому что в стране то и дело вспыхивали забастовки. Например, после двух недель протестов и оккупации Лодзинского университета студенты добились регистрации НОСа, в другой раз коммунисты не хотели регистрировать крестьянские профсоюзы.

Самым серьезным конфликтом стал так называемый «быдгощский кризис», когда были избиты деятели «Солидарности», включая председателя региона Яна Рулевского. «Солидарность» была хорошо подготовлена к всеобщей забастовке и даже к силовому противостоянию с милицией, но в последний момент, 30 марта, столкновения удалось избежать. Это была высшая точка напряженности между властью и профсоюзом. В дальнейшем «Солидарность» отступила, а оценка этого факта разделила активистов. Больше всего претензий было к советникам, которые стремились к компромиссу. Одни считали, что можно было поставить коммунистов на колени, а уступки лишь разочаровали профсоюзные массы. Другие обращали внимание на проходившие в то время учения войск Варшавского договора и на множество возможных жертв. Этот спор невозможно оценить объективно, поскольку трудно высказываться об альтернативной истории. Дальнейший ход событий подтверждает только то, что в марте уже были готовы списки интернированных активистов. Была ли мобилизация армии и милиции полной? Этого не знает никто.

Май изобиловал гнетущими новостями в символической сфере. Сначала покушение на Иоанна Павла II, затем смерть Примаса Тысячелетия. Преемником кардинала Вышинского стал никому не известный епископ Юзеф Глемп, личный секретарь покойного. Между тем партия провела внутренние выборы и IX съезд. По мнению большинства наблюдателей, эти события были использованы для устранения «крайних делегатов», в том числе сторонников «горизонтальных структур» внутри ПОРП. Еще в конце октября 1980 года в Торуне возникло внутрипартийное движение, которое планировало создать Консультационно-согласительную комиссию партийных организаций и добивалось демократизации ПОРП. Спустя месяц из партии был исключен основатель этого движения Збигнев Иванов. Тем не менее, по всей стране либерально настроенные коммунисты стремились к внутренней демократизации и влиянию на выборы властей. На съезде они потерпели поражение.

Ярузельский дисциплинировал собственные ряды и назначил на ключевые посты нескольких военных. Впрочем, рассыпающаяся партия была для него не помощью, а угрозой. Чтобы сосредоточить власть в своих руках, он готовил силовые структуры: армию, милицию, политическую полицию (СБ), прокуратуру и суды. Он возглавил ПОРП лишь в октябре и именно тогда формально получил всю полноту партийно-правительственной власти. С милицией ему тоже приходилось спешить: 1 июня возник Учредительный комитет профсоюза сотрудников Гражданской милиции, который действовал в 35 воеводствах. Одна из теорий, обосновывавших необходимость введения военного положения (вместо внешней интервенции), гласила, что подготовку к расправе с «Солидарностью» ускорил не столько страх перед ней, сколько опасения, что партия и другие властные структуры начнут распадаться.

Но главным событием в тот период стали «голодные марши». Снабжение продуктами питания нарушилось в июле, и на улицы вышли десятки тысяч отчаявшихся людей. В Варшаве шествие во главе с колонной автомобилей было остановлено на площади, соединяющей Иерусалимские аллеи с улицей Маршалковской (ныне это площадь Дмовского), и три дня через центр города нельзя было проехать. Возник стихийный Гайд-парк с речами и художественными выступлениями, однако столкновений удалось избежать. Переговоры были трудными. Никто не знал, было ли отсутствие продовольствия результатом исключительно катастрофической ситуации с поставками и всеобщей неразберихи, или же это был еще и элемент партийной игры, заключавшейся в том, чтобы подогреть атмосферу и разозлить людей.

«Солидарность» тоже организовала свой съезд и в сентябре избрала свое — уже постоянное — руководство. Наибольшую известность получили политические резолюции, такие как «Послание к народам Восточной Европы»«Делегаты, собравшиеся в Гданьске на первый съезд Независимого самоуправляющегося профсоюза «Солидарность», приветствуют трудящихся Албании, Болгарии, Венгрии, Германской Демократической Республики, Румынии, Чехословакии и всех народов Советского Союза и выражают им свою поддержку. Как первый независимый профсоюз в нашей послевоенной истории, мы глубоко ощущаем единство наших судеб. Заверяем вас, что мы — подлинная 10-миллионная организация трудящихся, возникшая в результате забастовок. Наша цель — борьба за улучшение жизни всех трудящихся. Мы поддерживаем тех из вас, кто решился вступить на трудный путь борьбы за свободные профсоюзы. Верим, что уже скоро ваши и наши представители смогут встретиться, чтобы обменяться профсоюзным опытом».[31], однако самым срочным вопросом было предложение помощи в проведении непопулярных экономических реформ. Произошел существенный политический и идейный поворот: профсоюзному движению в традиционной форме, то есть движению, выдвигающему требования по улучшению условий жизни, пришло на смену нечто новое. Хотя прежняя позиция казалась рациональной, поскольку трудно брать на себя ответственность за сферу, на которую невозможно повлиять, «Солидарность» уже не могла игнорировать катастрофическую ситуацию со снабжением. Голодные марши, демонстрации и постоянно уменьшающиеся поставки вынудили профсоюз переориентироваться и взять на себя ответственность за экономическую ситуацию. Уже несколько месяцев мясо, масло, мука, рис и каши продавались по карточкам, но правительство все равно не могло обеспечить необходимое количество этих продуктов. Общество ожидало, что «Солидарность» поможет найти выход из сложившегося положения.

Под давлением «низов» Всепольская комиссия предложила создать Общественный совет по национальной экономике, в который входили бы представители профсоюза, Церкви, Польской академии наук, Коллегии ректоров высших учебных заведений и творческих объединений. Состав совета подразумевал широкий общественный консенсус, чтобы успокоить настроения в обществе, а не только разрабатывать совместно с правительством краткосрочные и долгосрочные программы по восстановлению экономики. «Солидарность» была готова даже поддержать непопулярное повышение цен ради экономических реформ. Она требовала лишь доступа к информации о состоянии экономики. Вопреки намерениям Всепольской комиссии, коммунисты представили эту инициативу как попытку захвата власти и создания «альтернативного правительства». Впрочем, они уже были готовы к введению военного положения.

Опубликовано в журнале «Иностранная литература», №6, 2021