Свитязь

В стране Новогрудской, кто б ни был ты, стань,

Достигнув Плужинского бора,

На место и на́ воды озера глянь:

Достойно глубокое взора.

 

То Свитязь. Огромнейшим кругом лежит

Его голубая равнина;

Лесов она в черной оправе блестит,

Как чистая, гладкая льдина.

 

И если ночной подъезжаешь порой

Лицом к этим водным алмазам —

Хор звезд над тобой, и хор звезд под тобой,

И видишь два месяца разом.

 

Не знаешь, хрустальная ль к небу стена

Идет, из-под ног возвышаясь,

Хрустальных ли синих небес вышина

Нисходит, к ногам нагибаясь.

 

Тот берег невидим; что верх, и что низ —

Не скажешь; сред области звездной

Сдается, что сам ты в пространстве повис,

Объятый лазурною бездной.

 

Так ночью, при тихой погоде, глазам

Приятно тех мест обольщенье;

Но в ночь подъезжать к этим страшным местам

Потребно иметь дерзновенье —

 

Затем, что там черти пируют подчас

Иль бьются они рукопашно.

Дрожу я, как слушаю старцев рассказ,

А на ночь и вспомнить-то страшно.

 

Порой под водой словно вихри шумят;

Тут с дымом и пламенем взрывы,

Гром битвы, стон женский, тревога, набат,

Стук, грохот и разные дивы.

 

Вдруг дым тот рассеется, шум весь пройдет,

Исчезнут все ужасы битвы;

Чуть лист над водой шелестит, а из вод

Исходит стон женской молитвы.

 

Что ж это? — Тут всякий свое говорит;

На дно заглянуть невозможно;

Есть много рассказов, но кто ж отличит,

Что верно в рассказах, что ложно?

 

Владелец, которому озеро то

В наследье оставили предки,

Старался разведать — и как тут, и что?

Но были бесплодны разведки.

 

И вот в глубину на две сотни локтей

Заказан был невод. Работы

Тут было немало. Вот с возом сетей

Готовы и лодки, и боты.

 

Когда ж я сказал, что при деле таком

Не худо, чтоб пан помолился, —

Он жертвы в костелы послал, а потом

И ксендз из Цирина явился, —

 

И с берега он в облаченьях своих

Кропил, совершал свое дело.

Вот подан сигнал: лодки двинулись вмиг,

И невод пошел… зашумело…

 

Сеть тонет, грузятся совсем поплавки, —

Бог весть, глубина тут какая!

Веревки натянуты, сеть из руки

Чуть лезет: надежда плохая!

 

Вот на́ берег тащат с обеих сторон
‎Тот невод… Конец уж… Поймали!
Сказать ли, какой тут был змей извлечен?
‎Скажу — так поверят едва ли.

 

Однако скажу. Оказалось: не змей,

А женщина это живая!

Уста, что коралл; с светло-русых кудрей

Сбегает струя водяная.

 

Вот на берег всходит. Одних тут испуг

В дрожь кинул, вздымается волос;

Другие бежать приготовились… Вдруг

Та с речью… Пленительный голос!

 

«Послушайте вы, молодежь! Этих волн

Доныне никто не касался

Без кары: дробился тут дерзостный челн,

И в бездну пловец погружался.

 

Тебя… — так владельцу вещала она, —

И слуг твоих эта же чаша

Ждала… Но твоих это предков страна,

И кровь в тебе движется наша.

 

Сам Бог, любопытство твое извиня,

Хоть должно б взыскать с тебя строго,

Открыть вам все тайны готов чрез меня —

Затем, что вы начали с Бога.

 

На месте, закиданном ныне песком,

Обросшем густою осокой,

Что гнется порою под вашим веслом,

Стоял прежде город высокой.

 

Он Свитязем звался: тут храбрых людей

И дев было красных немало.

То было владенье Туганов-князей

И долго оно процветало.

 

Вы видите: озера блеск тут закрыт

Лесами по целой границе;

Лесов этих не было: прямо был вид

К тогдашней литовской столице.

 

Однажды могучая русская рать

Пришла, осадила Миндовга.

Миндовг устоит ли? чего ему ждать?

Пошла по Литве всей тревога.

 

К отцу моему он писал: „Помоги!

Жду войско я с дальней границы.

Туган, от тебя — это знают враги —

Зависит спасенье столицы“. —

 

Туган, прочитавши письмо, дал приказ

По войску в кругу приближенных,

И быстро в пять тысяч дружина сошлась

Из всадников вооруженных.

 

Звук трубный. Ликует воинственный стан,

К походу все войско готово;

Но, руки ломая, смущенный Туган

Домой возвращается снова.

 

„Пойми, — он сказал мне, — за что погибать

Должны мои ратные люди?

Наш Свитязь — не крепость: его защищать

Лишь могут булат наш да груди.

 

Когда я дружину свою разделю,

То тем не спасу я Миндовга,

А если все войско в сраженье пошлю,

Кто жен охранять будет строго!“

 

„Не бойся, отец! — я сказала, — пора!

Спеши, жди победы блестящей.

Бог нас защитит. Мне приснился вчера

Над городом ангел парящий:

 

Обвел, словно молнией, город весь он

Мечом: «Не должны вы крушиться:

Возьму под защиту, — сказал он, — всех жен,

Пока их мужья будут биться»“. —

 

Туган двинул войско и скрылся в пыли,

А ночь едва только настала,

Как топот раздался, гам, крики вдали

И грозно „ура!“ прозвучало.

 

Гремели тараны, твердыни ворот,

Разбитые в щепы, упали;

В паническом страхе сбегался народ,

И жены, и дети дрожали.

 

Гвалт общий: „Враг близко, не справиться с ним,

Ворвутся к нам русские скоро…

Ах, лучше мы сами себя умертвим:

Избавит нас смерть от позора“. —

 

И бешенство тут пересилило страх!

Свое достояние сами

Спешили несчастные жечь на кострах,

И воздух гудел голосами:

 

„Проклятье тому, кто себя не убьет!“

И тщетны слова мои были:

Спешили устроить одни эшафот,

Другие ж топор приносили.

 

Преступное дело грозило… Как быть?

Иль с гнетом цепей помириться,

Иль резать друг друга, кровь ближних пролить?

„О, Боже! — я стала молиться, —

 

Когда мы не можем бороться с врагом,

С мольбою одно Тебе скажем:

Пусть лучше убьет нас небесный Твой гром,

Иль в землю живые мы ляжем“.

 

Тогда что-то белое разом вокруг

Сверкнуло — ночь утром сменилась;

С испугом я вниз посмотрела, и вдруг

Земля из-под ног моих скрылась.

 

Так мы от позора спаслись, от резни…

Ты видишь — здесь травы явились:

То Свитязя жены и дети — они

В растенья теперь превратились.

 

Как белые бабочки, белым цветком

Они над водою белеют;

Как елка зимою под первым снежком,

Их листья в воде зеленеют.

 

По смерти, под видом такого цветка,

Живут непорочные души;

Не смеет коснуться их смертных рука —

Подобных цветов нет на суше.

 

Когда же царь русский и русская рать

О чудных цветах тех узнали,

То ими спешили шелом украшать,

Венки для себя заплетали.

 

Но кто прикасался к ним только рукой, —

Такая в цветах была сила, —

Тот разом здоровье терял и покой,

Того ожидала могила.

 

Давно это было, в иной период,

Осталось о нем лишь преданье,

Да в сказках его поминает народ,

Царей тем цветам дав названье».

 

И дева умолкла. Все лодки тогда

И сети тонуть стали с треском,

Запрыгали волны туда и сюда

И кинулись на берег с плеском.

 

Все озеро вдруг раздвоились до дна,

А дева на дно опускалась,

Пучиною снова закрылась она

И людям с тех пор не являлась.