«Такого поколения, как люди, родившиеся в начале 1890-х, больше не будет».
45.
Закопане — санаторно-курортный город, но также город любителей горной туристики, восхождений, альпинизма (поляки говорят «татерництво», от слова «Татры»), любителей самих гор и местного колорита — «гуральщины». «Гурали» — польские горцы, у них свой диалект, свой фольклор, свои костюмы, все свое.
В 60-х годах у варшавских интеллигентов популярна была целая серия гуральских анекдотов. Рассказывали их на груальском диалекте, имитируя гуральский выговор. Перескажу хотя бы голую «соль» одного из них. Ну, скажем, такой. Принимают крестьянина-гураля в партию. Показывают ему фотографию Гомулки: — Кто это? — Не знаю. — Показывают фотографию премьер-министра Циранкевича: — А это кто? — Не знаю, — отвечает гураль. И достает из-за пазухи пачку своих фотографий. Показывает одну из них комиссии и спрашивает: — А это кто? — Комиссия не знает. — Это Вацек из нашей деревни. — Потом — вторую. Опять не знают. — А это Яцек из нашей деревни. — Ну, так вот, — заключает гураль, — пусть у вас будут свои, а у меня свои!
46.
В Закопане мы ехали в гости к пани Ядвиге Скибинской (до замужства Недзвецкой), она была врачом в туберкулезном санатории, врачом был и ее покойный муж, доктор Скибинский. В комнатах висели портреты работы Станислава Игнация Виткевича. Как портретист он работал на заказ, писал и рисовал очень много, но к 1963 году любая его работа стала ценностью. Начинался ренессанс Виткевича, или Виткация, как при жизни называли его друзья, а впоследствии — все. Переиздавались драмы, проза, статьи по эстетике этого прозаика, дарамтурга, художника и философа. Многие его вещи впервые увидели свет лишь в это время, в 1960-х. Его свежеизданную книгу прозы «Единственный выход» мы купили потом, в 1968 году, в Варшаве, остальные его книги читали в библиотеках.
Он покончил с собой 18 сентября 1939 года, узнав, что в Польшу, на которую с запада напали гитлеровцы, с востока вошли советские войска. Потом были годы немецкой оккупации, потом — годы соцреализма. Так что возвращение к его творчеству в Польше затянулось. Но Чеслав Милош уже в свой поэме «Нравственный трактат», чудом напечатанной в 1947-м в журнале «Твурчость», успел подсказать это имя новому поколению.
...Впрочем, чужим напрасно веришь.
Из наших вот кто есть — Виткевич.
Ум — хищный. Но его, ни-ни,
И знать не знают в наши дни.
Лет сто еще, наверно, тут
Книги его не издадут,
Покуда вся эта информация
Не будет уж восприниматься,
И уж какой там был в нем яд,
Эксперты не определят...
Этот фрагмент поэмы Милоша (и еще два-три фрагмента) я перевел в 1991 году, думая включить в текст моей статьи «Введение в Милоша», но в статью, как часто бывает, этот фрагмент не поместился, статья о поэзии вообще может вместить лишь ограниченное число стихотворных цитат. А в 1963 году я еще не знал имени Милоша. (Журнал «Твурчость» мы уже выписывали и читали в Москве. Но лишь сколько-то лет спустя я соображу, что могу и должен просмотреть его в московских библиотеках весь целиком, начиная с 1945 года, год за годом). Имя Виткация мы узнали в 1963-м. Поначалу как рисовальщика. Много позже мы видели в Музее Литературы в Варшаве его масляный портрет Марии Павликовской, с которой Виткаций дружил, а в Музее Ярослава и Анны Ивашкевичей в Стависко я разглядывал их парный портрет работы того же Виткация. Но к тому времени мы уже прочли и его книги.
Отчасти для того, чтобы мы сразу научились отличать Виткевича-сына, Станислава Игнация Виткевича, Виткация, от отца, просто Станислава, Виткевича-старшего, пани Ядвига показала нам деревянные виллы, построенные Виткевичем-старшим. Станислав Виткевич-старший создал особый «закопанский» стиль. А у Наташиной мамы в Варшаве нашлась дома и его статья о «живописи» Мицкевича в «Пане Тадеуше», статья, изданная когда-то отдельной брошюркой. Живописец и художественный критик, Виткевич-старший учился, между прочим, впетербургской Академии художеств, а в Закопане он поселился в 1890 году по причине туберкулеза. Сюда потом уезжали жить или пожить какое-то время и другие выдающиеся поляки, по той же причине, в частности, композитор Кароль Шимановский.
Главка о нашем пребывании в гостях у пани Ядвиги, врача туберкулезного санатория, разговором о туберкулезе могла бы и кончаться. Добавлю для полноты отчета о поездках того нашего польского лета, что мы поднялись, как положено каждому приезжаюшему вЗакопане, на фуникулере на одну гору (с отметкой около 1000 м), по канатной дороге — на другую (с отметкой около 2000 м).
47.
Но в горах в окрестностях Закопане я еще побываю. А сейчас — о пани Ядвиге Недзвецкой и о ее поколении. Такого поколения, как люди, родившиеся в начале 1890-х, больше не будет. Ядвига Недзвецкая, гимназическая подруга Наташиной мамы, тогда еще Юзефины Юревич, была на рубеже 1910-х годов вместе с нею и еще десятью юношами и девушками в «Братском круге». Так они называли ядро своей нелегальной организации польской учащейся молодежи города Двинска, нынешнего Даугавпилса. Организация называлась «Вызволенье» («Освобождение»), ее лидером был будущий Наташин отец, Ежи Чешейко-Сохацкий. Организация была, как любила подчеркивать Наташина мама, «филаретского» типа, то есть создавалась по образу и подобию Союза филаретов, поляков-студентов Виленского университета 1820-х годов. Одним из руководителей того Союза был Мицкевич.
А в начале ХХ века Мицкевич был кумиром польской патриотической молодежи. Одним из трех. В конце XIX века у поляков сложилась «религия» трех поэтов-«пророков»: Мицкевича, Словацкого, Красинского. Наташина мама вспомнила, что познакомилась она, гимазистка, с Ежи, будущим ее мужем, учником реального училища, в 1909 году, когда в доме Чешейко-Сохнацких поляки города Двинска отмечали столетие со дня рождения Словацкого, и Ежи декламировал его стихи. И она даже помнила — полвека спустя, — какие именно стихи Словацкого он тогда декламировал.
В Закопане мы добирались, разумеется, через Краков. А по дороге из Варшавы в Краков остановились, как нам советовали, на несколько часов в Величке и осмотрели там древние соляные копи. Величка считалась достопримечательностью еще в начале XIX века, останавливался там и Вяземский, который, служа в Варшаве, совершил в 1818 году путешествие дней на двенадцать в Краков, «край свободы», в город-республику посреди монархической Европы. Вяземский размышлял о Кракове и Варшаве и,соответственно, о Петербурге и Москве. А мне о вечном противостоянии Кракова и Варшавы еще только предстоит задуматься. Пока что я принимал оба города как две отдельные данности.
Устроившись в Кракове на ночлег в гостиннице, мы обегали за день буквально весь старый Краков, встречные охотно подсказывали, что еще стоит увидеть, и мы почти все успели: видели и Вавельский замок, и здание Ягеллонского университета, и Мариацкий костел с фигурами Вита Ствоша, ифранцисканский — с витражами Станислава Выспянского. Были и в музее Чарторыйских, где запомнились, как и полагается, живопись Петра Михаловского и, конечно, маленькая вещица Леонардо «Дама с горностаем». О Михаловском я обнаружил потом тонкий этюд у нашего прекрасного искусствоведа Михаила Алпатова.
Наташа уже была в Кракове раньше, когда приезжала в Польшу с мамой и с братом в 1958 году. Я был впервые.
Собственно, этим июльским днем 1963 года охватываются почти все мои зрительные впечатления о Кракове, хотя впоследствии мы там живали и три дня, и неделю.
В тот день мы успели обойти, буквально обежать полный круг по краковским Плантам, круговому бульвару, заложенному в начале XIX века на месте разрушенных городских стен. В середине прошлого века краковяне стали называть свой бульвар Плантациями, а потом — сокращенно — Плантами. В следующие наши приезды мы будем еще и ходить по Плантам, и пересекать их, но это будет осенью или зимой, а в тот раз мы увидели Планты во всей роскоши их летней зелени:
Где найдешь еще город в кольце многолиственных Плант,
Черепичные кровли зеленой стрехой окруживших?
Перевод Н.А. — см. М. Павликовская-Ясножевская. Стихи. М., ХЛ, 1987; «Польские поэты ХХ века», «Польские поэтессы». [1]
Мария Павликовская, ровесница Иллакович, Ахматовой, Цветаевой, писала стихотворение «Планты» и весь свой цикл о родном Кракове в годы войны на чужбине, в Англии. Отсюда пристальность зрения и пронзительность чувства в этом цикле.
Кольцо бульваров есть и в других городах, но Планты — только в Кракове.