«В апреле 2001-го в еженедельнике „Тыгодник повшехный” неожиданно появилась рецензия Милоша».

257.

В апреле 2001-го в еженедельнике «Тыгодник повшехный» неожиданно появилась рецензия Милоша. Прочли мы ее отнюдь не сразу, но сразу же позвонил нам из Варшавы и сообщил о такой новости Адам Поморский.

Рецензию Милоша привожу здесь целиком (русский перевод ее появился буквально сразу же, в майском номере журнала «Новая Польша»).

«Важные события, — начинает свою рецензию Милош, — должны доводиться до сознания общества и надлежащим образом оцениваться. Таким событием является антология польской поэзии в русском переводе „Польские поэты ХХ века”.

 

Когда-то русскую литературу впихивали в польских читателей силой, понятно поэтому нынешнее малое знание в Польше всего русского. Можно сожалеть об этом, но фактом остается скудный культурный обмен между Польшей и Россией. Данная антология — необычайный акт любви и преданности обоих переводчиков и польскому языку и его поэзии, и рускому языку.

 

Не часто случается, что переводчики польских поэтов — сами поэты. Владимир Британишский и Наталья Астафьева — именно поэты в полном смысле этого слова. Фамилия Британишский не имеет ничего общего с Великобританией и происходит от названия деревушки Братонишки близ Вильнюса. Отец Владимира был живописцем и жил в Петербурге. Он был еврей из деревушки на Виленщине, женат был на польке Франциске Осинской. Астафьева же родилась в Варшаве в семье Ежи Чешейко-Сохацкого и Юзефины, урожденной Юревич. Ее отец был известный польский коммунист, эмигрировавший в 1931 году в Москву. В 1933 году он погиб на Лубянке, затем арестовали мать, а дочь провела несколько лет в Казахстане.

 

Британишский многие годы работал в геологических экспедициях в Сибири. Он опубликовал книги стихов „Поиски” (1958), „Пути сообщения” (1966), „Открытое пространство” (1980), „Движение времени” (1985) и книгу прозы „Местность прошлого лета” (1969). Астафьева опубликовала книги стихов „Гордость” (1961), „Кумачовый платок” (1965), „В ритме природы” (1977), „Любовь” (1982). Том „Заветы” (1989) посвящен трагическим судьбам революционеров, таких, как ее отец.

 

Двуязычие четы Британишских позволило им следить за всем, что происходило в польской поэзии последних десятилетий, результатом чего и стала антология в двух томах, начиная от Стаффа и кончая Мартином Светлицким и Яцеком Подсядло. Когда я спросил Иосифа Бродского, каково его мнение о Британишском, он ответил: „Ты в хороших руках”. Качество переводов действительно заслуживает наград. Оба получили премии ЗаиКСа в 1979-м, ПЕН-Клуба в 1993-м. Британишский — премию журнала „Иностранная литература” в 1988-м за переводы из Тадеуша Боровского, в 1991-м за переводы из Милоша. Астафьева — премию „Иностранной литературы” в 1986-м за стихи Павликовской-Ясножевской, в 1989-м за стихи Анны Свирщинской.

 

Такого рода антологию, признаемся откровенно, обычно читают для того, чтобы проверить, должное ли место уделено тем или иным поэтам. То есть читатель проверяет, в какой мере те или иные поэты уважены, и совпадает ли это с его мнением. Надо сразу предупредить, что содержание антологии росло на протяжении многих лет, и очевидна страсть обоих переводчиков к тому или иному поэту. Так, например, Астафьева перевела много стихотворений Анны Свирщинской, восторженно принятых, как я знаю, в России, может быть, отчасти потому, что свободным стихом там пишут мало. Астафьева с любовью переводила и Павликовскую, чем объясняется важное место этой поэтессы в антологии. Наверно, тем же объясняется и большое место Посвятовской, тогда как Вислава Шимборская, по моему мнению, несколько недооценена. Это может означать, что ее поэзия — менее „женская”, чем у названных выше. Впрочем, у Астафьевой есть и другие предпочтения, которые объясняются мартирологией ее семьи. В частности, хорошо представлен в ее переводах Александр Ват. Заметно, что мало представлен Тувим, которого в России считают важнейшим польским поэтом ХХ века и которого многие обильно переводили. Может быть, именно это склонило переводчиков ограничиться и сконцентрироваться на поздних, полных отчаяния стихотворениях Тувима последних месяцев перед смертью.

 

Каждая антология закрепляет изменения котировок на бирже вкуса, меняющиеся вместе со сменой поколений. Когда-то существовал только „Скамандр”, а после него долгое время ничего. Сейчас скамандритов оценивают по-разному, и читатель антологии будет удивлен (правда, не я) количеством стихотворений Ивашкевича. Но меня удивляет обилие стихов открывающего антологию Стаффа. Учитывая близость стихосложения Лесьмяна к русскому стихосложению (первые стихи он ведь писал по-русски), Лесьян заслуживал бы большего внимания, хотя, разумеется, есть тут стихотворение „Дева”, всегда звучащее для меня как русское:

 

Dwunastu braci, wierząc w sny, zbadało mur od marzeń strony,

A poza murem płakał głos, dziewczęcy głos zaprzepaszczony.

 

Двенадцать братьев, веря в сны, мечтой понять пытались стену,

Там плакал голос за стеной, девичий, обреченный плену.

 

Как русские, так и поляки переводят стихи, сохраняя форму оригинала, т.е. размер и рифмы. Иосиф Бродский требовал того же от своих переводчиков на английский, для этого нужны были головоломные усилия, а результаты не всегда были удовлетворительны. На польские переводы Катажины Кшижевской, Станислава Баранчака, Адама Поморского он не мог пожаловаться, но польский язык не страдает такой нехваткой рифм, как английский. Однако польская традиция верности форме оригинала не может устоять при встрече с очень далекими культурами, например, когда приходится переводить силлабические старокитайские стихи.

 

Надо надеяться, что эта книга окажется на столе у всех русских любителей поэзии, ибо она действительно представляет собой хорошее введение в полную контрастов и противоречий польскую поэзию ХХ века. Мне бы хотелось что-нибудь сделать для того, чтобы ее читали и поляки, особенно те из них, которые знакомы с искусством перевода. Знание английского становится почти поголовным, французский знают редко, а знание русского стало исключительно редким; это неправильно, потому что нас будут объединять многочисленные экономические и культурные связи. А может быть, найдутся столь страстные поклонники поэтов, стихи которых попали в антологию, что они захотят прочесть их по-русски».

***

Отец мой родился не в деревушке Братонишки, а в Кронштадте, то есть в Петербурге; в Петербурге жили дед и прадед; но то ли прадед, то ли прапрадед приехал из Литвы, а фамилия действительно идет от литовского названия Братонишки (кстати сказать, корень — общий для балтийских и славянских и других языков; в русском и в украинском языке есть слово «братан», в польском есть «братанек» — «племянник, сын брата»). Милош запомнил это название из моего письма к нему — все, что относится к Литве, его всегда интересовало.

Милош любил подчеркивать, что его добросовестность — литовское качество. Он добросовестен и в этой рецензии: перечень наших книг он дает почти полный, пропущены лишь моя книга «Наташа», 1961, и книга Астафьевой «Девчата», 1959, поскольку пропущены они в заметках о нас в варшавском «Словаре русских писателей» 1994 года, которым добросовестный Милош не преминул воспользоваться.