Польская литература онлайн №11 / Иридион. Часть 4

Часть четвертая

Дворец Цезарей.Александр Север. Маммея. Ульпиан. Придворные.

Ульпиан. Чего же еще ты можешь ждать от него? Разве с самого начала он не обманывал нас туманной мрачностью? Разве потом он не восстал против нас — ясно и неумолимо? А теперь разве он умолял тебя, разве признал тебя владыкою Рима? Вчера целый день он боролся с нами, ночью сжег два храма, поддерживая погибшее дело, скорее — как злобный дух, нежели как смертный человек, — потому что, по воле богов, люди вступают в союз со злом только ради своих целей, но не из любви ко злу. Мой совет — не иметь никакой жалости; и так уже с твоей стороны было достаточной милостью, что ты отослал ему тело сестры.

Александр. Когда с пробитой грудью, удерживая стоны, она угасала в моих руках, я поклялся, что прощу ее брата, — и дух ее с этим обещанием улетел от меня.

Ульпиан. Другие могут хвалить благородство мыслей Цезаря; мне приходится назвать это только слабостью. Юлия предки наши почтили именем Справедливого за то, что он не простил даже собственных сыновей; кто прощает преступных, тот некогда станет карать невинных!

Маммея. Будь тверд в своей воле; Милосердие — второй пурпур царей!

Ульпиан. И бывает последним!

Александр. Консул, мы не изменим решения нашего: такова сегодня наша воля. Ступай и предложи ему условия, которые я указал тебе, и если ты вернешься с благоприятной вестью — обращусь ко всем вам более счастливый, чем Тит, и скажу: «Я не потерял дня, друзья мои».

 Ульпиан. А если я вернусь с позором отвергнутой милости?

 Александр. Тогда я буду свободен от своего слова, а ты будешь обрушивать свою справедливость.

Ульпиан уходит. Зала Амфилоха. Тело Эльсинои на высоком ложе, в белой одежде, осыпанное ветками кипариса. Рядом — вода для омовения. Посреди залы — алтарь. Хор девушек-плакальщиц. Пилад. Входит Иридион, за ним — гладиаторы и рабы.

Иридион. Где Масинисса?

Пилад. Я не видел его с той минуты, когда и ты видел его в последний раз, господин.

Иридион. Масинисса!

Xор. Масинисса!

Иридион. Дважды своды ответили за него. (Садится под статуей отца.)

Пилад. Старик изменил, господин!

Иридион. Не говори этого. (Закрывает лицо руками.) Он, друг Амфилоха, он, перед кем разверзаются могилы, когда заклинает их властью своего слова! Нет, нет, нет — он вернется, он не покинет Сигурда. (Встает.) Я собрал вас в ту минуту, когда усталые когорты римлян уходят из битвы, чтобы вы оказали последние почести останкам сестры моей. Она первая пала жертвой нашего святого дела; кто уважает меня — пусть почтит ее память; кто ненавидит Рим — пусть будет ей благодарен; кто поклялся погибнуть со мною – пусть благословит ее тень. Поднимает кипарисовую кропильницу и брызгает несколько капель на тело; все, один за другим, проходят и делают то же.

Xор женщин. До сих пор еще старший кормщик, сын Эреба и Ночи, не взял тебя под черные паруса. До сих пор еще, Эльсиноя, ты блуждаешь по сю сторону Стикса. Но вот уже золото кладем в уста твои, чтобы ты могла заплатить перевозчику. Но вот уже мак и мед кладем тебе в руки, чтобы ты усыпила  Цербера. Еще несколько мгновений, и ты отойдешь туда, где веют толпы умерших — как тяжкие дымы, как листья осенние — пойдешь на суд Радаманта, туда, где вопли и стоны. Salveaeternum! Но еле коснутся стопы твои пламени и, мимолетные, белые, как крылья, понесут тебя дальше. За тобою останутся медные двери Эреба; перелетишь огненную, семь раз обвившую Тартар реку — и сладкий увидишь свет, и зеленые рощи. Там — тихий и задумчивый покой, там — полная чаша летейской струи ожидает тебя, и тени дев, как и ты — отошедших до времени, — срезанных цветов сбереженные лепестки. Иди — уже золото кладем в уста твои, уже мед и мак кладем тебе в руки. Salveaeternum!

Входит Евфорион.

Иридион. Что нового?

Евфорион. Посланник Цезаря и консул просит его выслушать.

Иридион. Впустить его!

 Ульпиан входит; за ним несут цезарские орлы.

Ульпиан. Как недавно ты к нам, так сегодня я к тебе, враг, прихожу, как посол.

Иридион. Как вы мне тогда, так я вам сегодня отвечу: «К оружию!»

Ульпиан. Но одинаковые слова не одинаковые предрекают последствия: нам они принесли победу...

Иридион. Победу! Разве уже вступила колесница на ViaSacra? Разве уже статуя Фортуны держит венок над головой триумфатора? Разве кто согнал уже Альбоина с Виминала? Разве Сципион отступил с Авентина? В эту ночь, скажи мне, кто храм Фаустины, кто базилику Эмилия развеял пеплом на ваших глазах?

Ульпиан. Я видел обреченных, которые шли на смерть, крича и ударяя в ладоши. Вы поступаете так же! Между тем Алекеандр, как дитя, играя с благоприятной судьбой, дарит тебе мир и прощает преступление...

Иридион. Может быть, оскорбление величества?

Ульпиан. Разве ты не совершил его?

Иридион. Величество ваше началось со вчерашнего дня, а преступление мое старо, как сердце свободных. Дальше!

Ульпиан. Император желает, чтобы ты навсегда покинул столицу и возвратился на Хиару. Прежде, однако, ты над дымящимися внутренностями поклянешься ему в верности и всех до одного выдашь своих соучастников. Если согласишься на эти условия, он, который может заковать тебя в цепи и распять на кресте, подаст тебе руку в минуту прощания и забудет...

Иридион. Громче, консуляр! (Оборачивается к своим.) Вы слышите, люди мои? Цезарь вернет мне свою благосклонность, если только я вас, связанных, как животных, брошу под розги ликторов! Что же мне сделать, люди мои? Не так ли, сдадимся на милость Цезаря — ведь приятно разбить лоб о ноги его? Бессмертные боги, вы, которые, не заботясь о нас, дремлете на вершинах Олимпа, — по крайней мере, засмейтесь в минуту, когда сын Маммеи шлет мне в подарок позор устами своего законника! (Встает и приближается к Ульпиану.) Скорее скорпион, как невинный мотылек, усядется на руке Цезаря, скорее молния Зевса будет просить его: «Позволь, позволь разорвать эту тучу», — нежели я сложу оружие и выдам братьев своих!

Ульпиан. Я не требую от тебя ничего, я исполняю только поручение того, кто меня послал. Конечно, будь слеп до конца и с горстью преступников продержись еще несколько дней на великом теле Рима — сражайся за память и славу господина, которого ты избрал себе на земле, а когда во главе своих будешь сходит во тьму Тартара, еще с берегов Стикса кричи: «Да здравствует сириец!» А трехголовый Цербер будет вторить тебе!

Иридион. Так-то ты догадался об истине, знаток сердец человеческих! Червь, извивавшийся по земле, прах, слетавший с моих [котурн], дольше оставались в моей памяти, чем воспоминания о нем. Вот этих спроси! Ответит ли хоть один, что признавал сирийца?

Часть хора. Мы служили только Иридиону!

Другие. Только Сигурду!

Ульпиан. А умершая?

Иридион. Я сам принес ее в жертву, но не угрозам насилия, не обещаниям подлости! Не оскорбляй спящей, которая уже никогда не проснется! Под дыханием тирана она была чище, чем все ваши матери и дочери!

Ульпиан. Но если так — за кого же ты сражаешься и против кого?

Иридион. Длинная это история, старик.

Ульпиан. Александр Север всегда был милостив к тебе.

Иридион. Но он — только малая частица ненависти моей.

Ульпиан. Но скажи, кто же враг твой?

Иридион. Скажите глухому и слепому, скажите, о братья, кто вас столкнул с проторенного пути человечества и заставил ходить стезями тьмы, кто от колыбели наложил на чело ваше печать жажды и голода, кто потом не дал вам полюбить женщину и сесть у света домашнего очага?

 Хор. Рим.

Иридион. Кто, смертный сам, в нищете и унижении смертных полагал сладчайшие свои надежды, кто восхвалил сына Митридата, когда он поднял руку на старого отца, кто предателей юга и предателей севера созвал на свои празднества, кто чашу несчастия мира опрокинул до дна?

Xор. Рим!

Иридион. Кто нектаром слез и нектаром крови упился, как адский бог?

Хор. Рим — Рим!

Иридион. Ты слышал? Знаешь теперь, кто я?

Ульпиан. Ты — безумец! Этот город от первых дней своих жил улыбками богов. Он был вторым роком мира. Разве не знаешь, что Фортуна, как раба, неся обломки разбитого колеса своего, шла за его триумфальной колесницей? Разве не знаешь, что слабые упали лицом на землю; что все, сколько было упрямых и яростных, исчезли с лица земли? А ты восстал, ничтожный силой, бедный средствами, недозрелый летами, чтобы повергнуть бога, которого молнии гремят над урной Ганнибала и над могилами кимвров! Отсюда вижу место, на котором голова твоя падет под ударом ликтора!

Иридион. Сперва еще стрела кимвра вонзится в сердце твое, топор херуска разрубит панцирь Аристомаха, сперва еще сдержу несокрушимое обещание, данное Люцию Туберону!

Хор. Сперва еще за каждую обиду свою опрокинем мы чашу крови — а потом, потом придут преемники наши, и из подземных долин мы будем их возбуждать!

Ульпиан. Вы лишились разума, последние из своего рода. Ваше безумие и кара ваша только положат еще один лишний камень в основание этих холмов.

Иридион. И на нем будет погребальная надпись Рима!

Ульпиан. Слабый смертный! Ты не изменишь того, что мудро и свято предрешили бессмертные судьбы! И кому же они могли отдать скипетр, как не городу упорства и подвигов? Быть может, продажной Африке, быть может, распутной Селевкии или играющей, поющей Элладе? Нет — могущество родилось там, где никогда не звенела лира, где на челе, вместо миртового венка, застегивались бляхи жесткой меди и в душах мужей не было ни ритма, ни веселия — одна только воля, как бездна бушующей силы, и над нею — власть разума, неколебимый надзор ума!

Иридион. Мученики народов слышали о вашем разуме. Гений Рима с этим словом на челе стал у порога Аттала и, крылатый, уселся к ногам старца, льстил и обманывал, пока из дряхлой руки не вырвал завещание Пергама! С этим словом на челе он поднялся на Истмийских играх, просил его выслушать и восхвалял сынов Греции! С этим словом он во все времена обольщал слабых и убивал души людей! А когда кто-нибудь верил ему, когда несчастный соглашался надеть оковы и отрекался от дома, отечества, славы при жизни и почестей после смерти, он тогда, смеясь, восклицал: «Ты рассудителен», — и ногой сталкивал его с Тарпейской скалы. Ты правду сказал: нет, никогда Эллада не опозорила себя таким разумом. Жизнь ее не была расчетом, надежды ее не основывались на лжи. Сын Латоны поселился в ней и озарил всю. На груди Зевса, в тени щита Паллады покоилась голова ее, опьяненная мыслями, а море и цветущие земли были стоп ее любимым подножием! Месть, месть за нее!

Ульпиан. Посмотри на могущество наше: среди громов его слава Афин, имена Спарты и Коринфа, как жужжание пчел, теряются в отдалении. Все шире будет простираться оно, с востока до запада, и не успокоится, пока весь мир не станет называться — Рим.

Иридион. Ах, ты мечтаешь эту старую пропасть снова украсить по краям зеленью плюща, чтобы кости жертв, и добыча разграбленных храмов, и предательски вырванные мечи, укрытые, лежали на дне! Ты надеешься, что род без чести и мужества снова научишь прежней силе и разошлешь добывать лавровые венки. Сладко мечтаете вы с Цезарем — словно старики, ожидающие дня, когда они помолодеют; но день этот будет вашей смертью.

Ульпиан. Вождь поджигателей, дыхание твое отравляет воздух добродетельным. Преступление горит на челе твоем, покинутом богами! При виде его содрогнулись старые мои лета!

Иридион. Отец, отец! Смотри: римлянин услышал речь свободных и возмутился! Консул, ответь мне еще! Что же вы сделали с миром с тех пор, как боги зла отдали его в ваши руки? Только и есть — триумфальные арки, да проторенные дороги эдилов, да на камнях написали вы имя свое кровью и потом умирающих! Ах, когда земля падала в ваши объятья, как обольщенная женщина, над нею витали думы Платона, и крылья Карфагена сияли от Гадеса до UltimaThule! А что теперь? Ответь мне, консул! Слабые вздохи в подземельях назареян, вокруг — безумные  тени стоиков, да несколько слов Аврелия среди жалобных стонов боли! Со дня опустошения земли нашей — где веселей разрослись ветви олив? Где нежной песней, где учением мудрости убаюкали предки твои жалобы побежденных? О, я знаю! Август запер двери Януса. В сумраке жизни играли для него лиры продажными струнами, и тогда безмолвные пустыни, во прах рассыпавшиеся здания городов назвал он своей тишиной, и на могилах народов вы сказали: «Мир сынам человеческим».

Ульпиан. Как отец семейства — детей своих, как патриций — плебеев, как господин — рабов, так и мы, квириты, держим в повиновении провинции. Мечом добыли мы землю и закон меча поставили мы над ней!

Иридион. Дай Бог, чтобы никогда легковерных не обманывали вы больше такими словами. Обернись на воинственные легионы республики: видишь ли, как они разбегаются перед слонами Пирра, как смиряются под рогатинами Самнитов, как снопами ложатся на берегах Тразимена, как в испанских ущельях взывают о пощаде и воде, как в герцинских лесах, побледневшие, становятся на колени под жертвенным ножом! Не быстрой молнией Александра, не вашим коротким мечом, но чашею яда, но горстью золота, но ложными клятвами, [но предательским наущением,] но братаньем с предателями доползли вы до власти! И орел Рима вылупился на болоте, а не на вершине горы!

Ульпиан. Напрасно кричишь, кощунник! Недвижная скала, на которую скрежещешь зубами, не слышит тебя!

Иридион. Кто господин мой? На земле я не знал его. Над костром, как стая хищных птиц, кружатся гении смерти; они мне скажут, чей я подданный! Но здесь у меня были только враги, да несколько братьев, служивших мне верно, да один божественный миг — короткий, как звук меча, раздробленного единым ударом, — но священный, священный навеки! Никто из вас не разделил его со мной, товарищи! Он был мной, весь я был им — факел мести пылал в этой руке! Обретенный город лежал у ног моих, все больше закутываясь в одежды ночи! Ах! Немезида! (Прислоняется к статуе Амфилоха.)

Ульпиан. Ты побледнел!

Иридион. Всей крови вашей не хватает щекам моим!

Ульпиан. Предсказанием остерегли тебя боги! Я в последний раз, по обязанности своей, напоминаю тебе, что осуждение нависло над тобою, но есть еще время умолить Цезаря. Рим прощает покорных!

Иридион. Такое-то поучение ты извлек из моих слов! Не уходи, подожди еще! Евфорион, подай мне жертвенную чашу. Амфилох, снежную пену лесбийскую проливаю на стопы твои; прими первые цветы конца моего; пейте теперь, братья, как воины Леонида, перед смертной зарей! Пейте и будьте свободны от злой мысли! (Приближается к жертвеннику, пылающему между изваянием и телом.) Талисман, охраняющий государство, освященный гаданиями авгуров и пением весталок, талисман, сенатом вверенный Цезарю, тебе, отец, посвящаю и тебе, мать-Эллада! Ульпиан. Не допускайте злодейства, удержите святотатца. Если есть здесь хоть один гражданин Рима, пусть услышит мой голос: вам будет дарована жизнь, клянусь Статором и Квирином! Остановись, дерзкий: в этом перстне вписано таинственное имя Рима!

Иридион. Вы слышали, братья? (Бросает перстень на уголья.)

Хор.Euge! Euge! Римлянин тогой закрыл лицо, грудь его вздымается от скорби, и он не смеет взглянуть на нас!

Иридион. Прежде чем уста мои сомкнутся навеки, хочу объявить свою последнюю волю. Внимайте мне и проклинайте город! Xор. Смотрите! Отблеск ли это огня или луч, ниспосланный богами, так прекрасно посеребрил лицо его?

Иридион. Горе победителям! Как они нас хотели унизить, так унижение падет на них — и дитя, рожденное в Риме, и старец, умирающий в Риме, и зрелый муж — одно имя будут носить: раб!

Хор. Раб!

Иридион. О, Фатум предвечный! Тогда со своего места над головами богов ты сойдешь в дальние пространства и ниже еще — на семь холмов, и будешь ужасом их кончины, чтобы они, все разрушившие, умирали перед лицом твоим, перед тобой, все создавший!

Хор. Пусть род их погибнет, речь — затеряется!

Иридион. Но слава о них пусть живет в отдаленных веках; повесть об унижениях да будет их эпитафией; пусть потомки читают ее и проклинают во все дни свои до кончины мира!

Хор. Мира!

Иридион. Пришел час молитвы, погас огонь жертвенника, и умер бог Рима! Консул, можешь поднять глаза.

Ульпиан. Ты нарушил закон людей и надругался над священными обрядами; по обычаю предков, исключаю тебя из-под охраны закона, лишаю тебя огня и воды! За голову твою обещаю: рабу — свободу, свободному — статую около ростр и место возле консулов в цирке. Безбожники, жду вас у порога Мамертинской тюрьмы. Осужденные, жду вас у подножия Тарпейской скалы!

Иридион. Никто из них не подымет руки на меня. Ступай, старец. Гнев не подобает седой голове. (Ульпиан уходит.) Костер твой уже готов, сестра. Несите ее и ultimumvale повторяйте за мной!

Лунная ночь. Храм Венеры против амфитеатра Флавиев; на ступенях преторианцы и Люций Туберон.

Туберон. Что значит, что до сих пор Аристомах не дал знать о себе? Едва наступила ночь, когда мы расстались, а теперь уже месяц стоит над вершинами амфитеатра. Спокойствие аркад, пересеченных этими длинными тенями, тревожит меня, сам не знаю, почему. Холодное дуновение обжигает мои щеки, а между тем на более отчаянные вещи я смотрел без тревоги, без нетерпения. Душа, раба Люция, почему ты восстала сегодня на  господина своего? (Медленно прохаживается.) Слышал я от людей, что к концу жизни Дух сам предостерегает себя странными тревогами. Так Бруту накануне проигранной битвы, так Оттону под Бедриаком объявлялись вещие знамения. Diespiter! Не время сегодня умирать Люцию Туберону! Юноша уже полагается на мою старую доблесть. Только я, да еще Ульпиан, держим бразды правления – а если бы законник пал от германской стрелы, от руки [Амфилохида], тогда... Кто отвечает мне? Нет, это в подземельях цирка лев пробудился и рыкнул; теперь что-то другое: гул голосов, ржание, лязг! Именем Кастора, кто идет?

Воины вбегают в беспорядке; за ними Аристомах.

Аристомах. На помощь!

Туберон. Позор! Цезарь ждет на форуме, чтобы мы привели грека в цепях, а ты перед ним бежишь!

Аристомах. Кто говорит, что Аристомах испугался, тот лжет, хотя бы он был отцом людей и богов! Я сам пробил этим копьем двух центурионов, когда они от пылающего лица грека отвращали глаза.

Туберон. Откуда же это неожиданное его превосходство? Или он посеял зубы дракона, и новые из них выросли воины?

Аристомах. Он преследует нас из последних сил, но преследует яростно. Еще мы шли по склону Виминала, когда он первый начал сражение и, как лава, обрушился со ступеней дворца, швыряя горящие факелы, раскаленные стрелы, кипящее масло. Трижды я столкнулся с ним, из-под меча моего и из его щита посыпались искры, как из кузницы Циклопа, — и толпа трижды разъединила нас!

Туберон. Идем! Сорванные с плеч грека трофеи обещаю повесить в храме твоем, о Marspiter!

 Аристомах. Застегни панцирь: две пряжки в эту минуту лопнули у тебя под сердцем.

Туберон.Diiavertiteomen!

Уходят.

Масинисса (на ступенях храма). Птицы ночные, вскормленные кровью арены, сплетайтесь венком надо мной! Дряхлая развалина Вулкана, ты, мечтами людей обращенная в звезду невинности и красоты, пошли мне бледных лучей! Земля, дай, что нужно; воздух, дай, что ты мне должен, — чтобы питаться мне кровью и ядом, как некогда — вечным пламенем эфира! Еще ночь одна и утро одно — и мы с сыном покинем эти места!

Хор (из храма). Прекрасные, любострастные приветствуют Господина! Танцуя над шлемами, кровью ран человеческих мы освежили щеки, и щит сына твоего был зеркалом нашим! Прекрасные, любострастные остерегают господина. Вместе со звездой Ориона взошел таинственный дух, ручьем пробегающий в лазури, и все тихие колебания, и все туманные волны свои собрал над душой Иридиона; пролетая, мы встретились с током его!

Масинисса. А сын мой поддался ли шепоту души?

Xор. Сколько раз эта безгласная мысль коснулась сердца его, он бледнел и мечом проводил по броням, и ни одной не пробил; в промежутках он бился, как ангел опальный; спеши же, спеши к нему!

Масинисса. Слабые души святых женщин, из гробов возвращающиеся вздохи, вы не отнимете его у меня; не к золотым арфам приучал я так долго пальцы его, не для песен хвалебных слагал я уста его. (Исчезает.)

Форум. При свете факелов Александр Север сидит на курульном кресле. Рядом стоит Ульпиан. Сзади — стража с золотыми орлами. Входит Аристомах. За ним ведут раненого Сципиона.

Аристомах. Божественный Император, Туберон вот-вот уже должен был схватить грека. Я направился в другую сторону и вступил в битву с херусками, которые стояли под предводительством этого человека на другом склоне Виминала; я колол их остриями мечей, пока не стали кричать: «Да здравствует Цезарь Север!» – и клясться всеми богами [полночных стран], что какое-то безумие охватило их по смерти Гелиогабала. Этот человек двоим или троим заткнул тогда рот кинжалом, но внезапно они всей толпой перешли к нам.

Александр. Наша благодарность воинственному Аристомаху.

Аристомах. Теперь назад, к Туберону. (Уходит.)

Ульпиан. Имя твое?

Сципион. Умирающий!

Ульпиан. Но признай наконец истину и перед последним дыханием примирись со справедливыми богами.

Сципион. Со справедливыми!

Ульпиан. Отвечай мне перед лицом Императора — с каких пор составлен ваш заговор? Сципион. С начала веков.

Ульпиан. Не шути, раб. Были ли у вас соучастники в других местах государства?

Сципион. Везде!

Ульпиан. Кто из них самый значительный?

Сципион. Ты и Цезарь: пока вы существуете, будем и мы! (Умирает.)

Александр (сходя с трона). Ни милостью, ни угрозами не принудить таких людей.

Ульпиан. Но мечом и огнем. Учись ступать над кипящей пропастью и не погибнуть на дне; не слушай голосов женщин; не вверяйся чужому благородству; в тебе сосредоточен весь Рим; так будь, как он — могуч и неумолим!

Уходят.

Пустое место у фонтана Нептуна. Вдали слышен стук мечей и крики. Входит Иридион, преследуя Туберона.

Туберон. Всю ночь глаз твой преследовал меня, как адский пламень; кто из богов ковал тебе броню? Под твоими ударами не ослабела отвага, но иссякли силы мои.

Иридион. В последний раз ты отразил этот клинок!

Туберон. Отец Нептун, помоги! (Падает.)

Иридион. Скажи моей сестре, что я иду к ней! (Убивает его.) Месть, ты для меня выжимаешь лишь капли, а я просил моря крови; теперь киплю всей силой жизни! Души погибающих братьев изливаются в меня! Я стал Титаном! Но умереть мне надо... нет — я не хочу умирать! (Нагибается и берет меч Туберона.) Ах, зачем преследуешь меня, невидимый дух? Христос, Христос — что мне в этом имени? Отойди, не мучь меня, Корнелия! Смотри: иди за месяцем по этим серебряным следам — через минуту тьма объемлет землю! (Входит Альбоин.) Враг или друг Иридиона Грека?

Альбоин. Когда-то его товарищ.

Иридион. От страху ты побледнел или от лунных лучей?

Альбоин. Тело Сципиона на краю Гемоний!

Иридион. Предки его бывали на вершинах Капитолия!

Альбоин. Херуски все до одного покорились Цезарю.

Иридион. Ах, приблизились последние минуты. Пойдем, возвратимся во дворец. Впустим римлян во двор: там горит еще костер Эльсинои. Погибнем в огне: ты, и я, и они, и дом отца моего. Вперед!

Альбоин. Пока тлела искра надежды, я служил тебе верно; как ты, я ненавижу Рим — но теперь...

Иридион. Слуга орла, легионер Каракаллы, ты также предашь меня?

Альбоин. Не я, но Фортуна первая покинула тебя! Хлеб мой зовет меня в другую сторону. Слышишь ли голоса трибунов? Цезарь голову твою продал нашим мечам. (Обнажает кинжал.) Иридион (закалывая его). Иди в ад: на этом пути рано или поздно встретишься с Цезарем. (Уходит в противоположную сторону.)  

Двор на холме перед дворцом Иридиона. Рабы, гладиаторы, солдаты с факелами. Сбоку — дымящийся костер Эльсинои. Голоса. Куда ты бежишь, Пилад?

Пилад. В подземелья, где кипарисы и сосны. Господин так велел! Другие. Удержите его, вырвите у него факел!

Пилад. Назад! Не приближаться ко мне! Расступитесь! Разве вы не узнаете меня, братья? Гул голосов. Брось факел. Стой на месте, если не хочешь погибнуть! Другие. Там, вдали, мчатся уже орлы Аристомаха! Третьи. С этой стороны врывается Туберон!

Иридион (входя). Ошибаетесь, люди мои. Туберон уже прожил все дни свои! (Становится на пьедестал обелиска.) Что это значит? Топоры, щиты — на земле, сами вы стоите в беспорядке, словно не знаете, что делать. Братья, в последний раз призываю вас к бою, а потом — сон и молчанье навеки! (Минута молчания.) Что это значит? Вы смотрите на меня взглядом трусливых — вы опускаете руки — проносящиеся искры бледнеют от бледности ваших лиц! К оружию!

Один из солдат. Вождь! Я сражался от зари до захода солнца.

Другой. Кто остался с нами? Одни лежат мертвые, другие умирают в мучениях, третьи избрали лучшее — перешли на сторону Цезаря!

Третьи. Взгляни на раны наши: мы еле можем стоять.

Голос. Аристомах оставил в груди моей обломок меча. Дай воды — немного воды!

Иридион. Огня, только огня могу дать тебе! Все.Ты жесток! Ты не боишься богов!

Иридион. Диомед, ты родом из Коринфа. Хочешь ли склониться перед теми, кто отнял у тебя родину? И ты, Ласфен, и ты, Главк, и ты, прекрасный Евтелл!

Хор голосов. Плохо нам, плохо; мы слабеем, нам страшно; что в наших мученьях погибшей родине?

Иридион. Слава, кощунники!

Xор. Жизни, жизни, не славы! Хлеба, хлеба, не славы!

Иридион. Несчастные! Я слышал ваши клятвы, видел ваше оружие, покрытое кровью, — когда-то вы были храбрыми! Но теперь, перед могилой, пришел и вам конец, общий всем людям: не отчаяние, не ярость, не ослепление, но позор подлости!

Хор. Цезарь любил тебя некогда; поручи нас и себя милосердию Цезаря — есть еще время, Иридион!

Иридион. И вы надеетесь долго еще жить, получив прощение Рима? Я знаю, не сократит позор ваших дней, но они сошлют вас в изгнание, туда, где песок разъест ваши стопы, а солнце спалит вам головы; но отравой будут поить вас на праздничных пиршествах; но ежедневно обвинять в новых преступлениях! Кто поступит на службу к ним, того кровь наперед будет продана врагу. Кто останется в городе, тот умрет, строя театр для черни, — и все вы погибнете, как подобает вам, подлые рабы! Один из солдат. Что ты накликаешь беду на нас — ты, который нам изменил?

Другой. Обещал победу — сдержи обещание!

Иридион. Пилад! Оттолкни того, который тебя держит, и ступай дальше.

Солдат. Голова твоя оценена!

Другой. Братья, отнесем ее Цезарю!

Иридион. Я бросил щит — цельтесь; но слишком дрожат ваши руки, чтоб вы попали в меня. Ах, бедный мой Пилад!

Пилад. Твоя судьба больше огорчает меня, сын Амфилоха. (Пораженный стрелой, падает и умирает.)

Хор. Видишь эти золотые орлы, этот цезарский пурпур? Слышишь, трубят легионы?

Иридион (спрыгивая с пьедестала обелиска). Каждый из этих мечей перережет одно горло; ты, жалкий, посмотрись в клинок Сигурда — но ни шагу ко мне! Изменник, не жмись к мечу Туберона — прочь с моего пути! Сложите руки для мольбы, колени втисните в грязь — молитесь римлянам! (Проходит между них и подымается на костер Эльсинои.)

 Xор. Сын горя, кровь павших в бою, проклятие живущих да гремят за тобой на темных берегах Стикса!

Иридион. Отец, умираю, насытившись горечью и краткими днями своими! Отец, ты не простишь подлых! (Масинисса появляется возле костра.) И ты наконец прибыл; отойди, человек! Это еще не твой час, но мой! Иди туда, иди — там Цезарь простит тебя!

Масинисса. За мною, сын!

Иридион. Я не знаю тебя.

Масинисса. Я охранял тебя в битве — но ты не видел меня; я ободрял тебя в горе — но ты не видел меня. Теперь прихожу спасти тебя!

Иридион. Погибни вместе со мной, если есть у тебя доблесть!

Масинисса. А если я бессмертен? (Хватает его в объятия.)

Иридион. Кто же ты?

Масинисса. Бог. (Проваливается вместе с ним.)

Входят: Аристомах, Александр Север, Ульпиан, римские когорты.

Александр. Где сын Амфилоха? Отвечайте, мятежники!

Хор. Он взошел на костер сестры, и голос его слышен был еще раз и пропал — но мы сложили оружие, но мы умоляем тебя!

Некоторые. О, божественный Цезарь, мы хотели выдать его тебе.

Александр. Истощилось милосердие мое.

Xор. Будь милосерден к нам: он один виноват. Он нас обманул и сгубил!

Ульпиан.Vaevictis! Приблизьтесь, ликторы.

Вершина горы. Рим в мглистой дали. С другой стороны море. Масинисса. Иридион, опирающийся на его руку.

Иридион. О ты, которую я любил за муки твои, — Эллада, Эллада! Или ты была только тенью? Облако  любви моей, не навеки ли ты уходишь? Враг твой, как прежде, стоит непоколебимо и скалит свой мрамор на солнце, как белые зубы тигра! Зачем мне быть здесь? Жар сжигает мою голову; мысли точат мне душу, как черви — труп! (Опускается на траву.)

Масинисса. Освежи силы в утренней мгле: пей холодный воздух и свет.

Иридион. Как звено со звеном, соединил ты руку свою с моей и привлек сюда, но человек живет только раз; этот раз прошел для меня! Я умер вчера.

Масинисса. Сын! Подвиг твой не кончен еще!

Иридион. Не мучь меня. Отец мой умер на твоих руках, сестра скончалась во дворце цезарей. Я догораю у ног твоих. Разве не довольно тебе? (Приподнимается.) Невинная, которую я принес тебе в жертву, расплылась в воздухе жалобными стонами; голос ее дрожит в моих ушах, крест ее вижу в синеве! Ах! если бы Бог ее был выше всех богов, если бы он был единой истиной мира!

Масинисса. Что ж бы ты сделал тогда?

Иридион. Умирая с этим обломанным мечом в руках, призвал бы Его!

Масинисса. Отец, который на небесах, дай долгие дни Риму! Отпусти тем, кто предал меня! Спаси тех, кто во все времена угнетали родную землю мою!

Иридион. Нет: «Отец, который на небесах, возлюби Элладу, как я любил ее!» Ответь мне в последний час, Масинисса, ты, обольстивший меня, ты, столько мне обещавший, ты, на чьей груди голова моя покоилась в детстве, ты, в эту минуту стоящий передо мной и как бы повелевающий миру, — о, говори! Вот, мешаются мысли Иридиона — скорей, говори: Христос — не Господь ли земли и неба?

Масинисса. Ты сказал!

Иридион. Итак, ты свидетельствуешь о Нем?

Масинисса. Как бессмертный враг о бессмертном враге! Сегодня Он владеет древним небом и дряхлой землей — но есть пространства, где имя Его уничтожено, как мое стерто на небесах. Есть миры бесконечно юные, томящиеся в муках и хаосе, солнца без блеска, древние боги в оковах, моря, доселе не названные, вечно ударяющие в счастливые берега; а Он уж устал, уже сел на троне и сказал: «Аз есмь», — и опустил чело! Я не отрицаю Его; вижу Его; глаза мои, раненные Его блеском, отвращаются ко тьме, к надеждам моим. От них родится победа! Выбирай!

Иридион. Знак железного терпения чернеет на челе твоем; но среди этих морщин укажи мне надежду. Нет, нет — ты из пучины веков никогда не восстанешь. Ты меня обольстил и сгубил! Масинисса. Не покидай меня, как тебя покинули негодяи. (Поднимает его с земли.) Стань над пропастью: посмотри на город ненависти своей! Знаешь ли, кто вырвет его из рук братьев твоих, когда по пророчеству Гримгильды придут вспахать Италию бороздами крови и полосами пепла? Знаешь ли, кто слетающий пурпур Цезарей подхватит в воздухе? Назарей! И в нем предательство сената, и в нем жестокость черни будут жить неизгладимым наследием; волосы его белы и сердце неумолимо, как у Катона-старшего, речь только по временам женственна и сладка; у ног его в детей обратятся мужи севера, и он во второй раз обожествит Рим пред народами мира!

Иридион. Ах! Я жаждал без меры, трудился без отдыха, чтобы разрушать, так же, как другие жаждут без меры, трудятся без отдыха, чтобы любить и перед кончиной благословить то, что любили при жизни. Ах! И теперь ты отходящему возвещаешь бессмертие Рима!

Масинисса. Не отчаивайся, ибо придет время, когда тень Креста покажется зноем народам, и Он тщетно протянет руки, чтобы еще раз прижать уходящих к сердцу. Одни за другими восстанут и скажут: «Больше не служим Тебе!» Тогда у всех ворот города слышны будут жалобы и ропот; тогда гений Рима снова закроет лицо и плачу его не будет конца — ибо от Форума останется только прах, ибо от Цирка — только груда камней, ибо от Капитолия — только позор! И я буду ходить по этим покинутым местам, среди одичалых стад и бледных пастухов — последних обитателей Рима. И борьба моя на земле придет к концу!

Иридион. Снова бьется сердце мое! Ах, далек ли еще этот день?

Масинисса. Я сам едва предчувствую его!

Иридион. О, Амфилох! Значит сын твой был только мечтой, только тенью, отброшенной далеким будущим, — и как слишком раннюю игрушку разбила его судьба! (К Масиниссе.) Отойди; ни тебе и никакому Богу не отдам я души своей; на этой скале, глядя в глаза Риму, умру, как жил, в одиночестве духа!

Масинисса. О, сын, слушай меня! Бледность лица твоего я брошу обратно смерти. Очаг силы вновь разожгу в твоем сердце. Дам тебе забвение прошлого, дам тебе неведение будущего!

Иридион. Прочь от меня!

Масинисса. Дам тебе тысячу желаний и тысячу сил. Черты умерших красавиц я воскрешу для тебя; каждая, пред тем как исчезнуть, сгорит в объятиях твоих: и Елена Троянская, и италийская Венус, и дщерь Птоломеев. В прозрачной волне, в пламени огня, в черной, жесткой земле — найдутся еще для тебя дыхания наслаждений!

Иридион. Не искушай меня!

Масинисса. В далеких странах я подарю тебе племя, послушное в стенах дворца, дикое в день битвы. Окруженный чарами лести, ты будешь любить [себя], как любил Элладу. Трепетом перед царем и любовью к царю упою тебя, сын мой! Наконец приду и снова печать мою наложу на тебя и скажу: «Время вернуться к борьбе».

Иридион. Не искушай меня! Или разбей на куски стены, каждый камень которых я проклинал! Ха! Если ты силен — выйди хоть раз в поле битвы!

Масинисса. Сегодня напрасна твоя просьба.

Иридион. Значит, сегодня не быть тебе моим господином!

Масинисса. Слушай, слушай меня еще!

Иридион. Слабый гений! В твоих сокровищах нет ничего для Иридиона. Умру, презирая и их, и тебя!

Масинисса. А если для тебя я уничтожу векá?

Иридион. Что?

Масинисса. Если вырву тебя из бегущих волн времени и положу на мягком берегу, усыплю на лоне небытия и забвения до самой минуты, когда разметаю эти башни и втопчу их в землю. Если тогда разбужу тебя таким, как сегодня?

Иридион. В Риме, спустя много лет?

Масинисса. Да, чтобы исполнилось единое желание твое, чтобы топтал ты руины и прахи!

Иридион. Но не тогда, когда будет реветь пламя, не тогда, когда братья моей матери затрубят в рога свои на семи холмах!

Масинисса. Когда же?

Иридион. Когда на Форуме будет только прах! Когда в Цирке будут только кости! Когда на Капитолии будет только позор!

Масинисса. Но тогда, сын мой...

Иридион. Буду твоим. Клянись!

Масинисса. Обещаю сохранить твое тело. Обещаю дух твой усыпить и воскресить. Тем, что Он назвал злом, — единственным добром моим — клянусь! Теперь дай руку!

Иридион. Бери ее, несчастную, напрасно сражавшуюся!

Масинисса. Все силы ночи собрались над тобою, и бездна, мать моя, внимает клятве твоей! Отрицаешься ли врага моего?

Иридион. Отрицаюсь. Ах, стон отчаяния пронесся над моей головой!

Масинисса. Презри!

Иридион. Смотри! Скала потрескалась крестами, и черные капли на них. Ах, смотри, капли крови сочатся...

Масинисса. Презри, сын мой.

Иридион. Буря рвется над морем. Ах, ах, кто-то зовет меня — там — далеко — все дальше — ты слышишь?

Масинисса. А теперь?

Иридион. Молчание.

Масинисса. Итак, навеки вместе — без конца, без отдыха, без надежды, без любви, пока не исполнится извечная месть!

Иридион. Вместе; о, если бы раньше ты исполнил земную!

Масинисса. Свершилось. Теперь — за мной!

Иридион. Куда?

Масинисса. На берега озера, в холод пещеры, под листья, под венки винограда и плюща — где ни зари, ни звезд не будет для тебя, ни голосов, ни горестей, ни мечтаний. Там ты будешь отдыхать, пока не войдешь в царство мое!

Иридион. Идем! Мне — Рим, тебе — душа моя.