Польская литература онлайн №11 / Иридион. Заключение

*

О мысль моя, ты прожила века! Ты спала во дни Алариха и во дни великого Аттилы; ни стук цезарской короны о твердый лоб Карла, ни Риенци, народный трибун, — не пробудили тебя! И святые владыки Ватикана один за другим промелькнули перед тобой, как тени перед тенью! Но сегодня ты восстанешь, о мысль моя! Сегодня в римской Кампанье солнце плавилось над пустыней и мрачно теперь над краем ее заходит. Над полынью песков, над тростниками болот, над одинокими соснами пригорков, над кипарисами долин уже бродят тени. Вечерняя звезда, богиня древних, печально восходит, и с нею несколько слез росы падают на землю. Только на море кровавыми отблесками играет еще кипящая пена. В воздухе зной и молчание; ни одной тучи, ни одного дуновения ветра; глубины моря взволновались  и грузными валами, пурпурною грудью простонали к небу. Тот, кто живет в бездне, тот, кто обещал, стал на водовороте волн и стопой, что чернее ночи, попрал невольниц своих. От фигуры его подымается зарево, как если бы заходило второе солнце. От рук его опускается мгла на далекие воды. Он идет, одинокий и, как перед веками, с бессмертной старостью на челе.  И когда он достиг суши, свободнее вздохнуло море, и в сумраке усталые уснули валы. Он шел дальше. В Самнитских горах оставил след свой на одной вершине и спустился к берегам озера. Там, под властию чар его, о сын мести, стала пробуждаться в тебе жизнь.

*

Змей, лежавший на страже у ног твоих, вздрогнул и, казалось, предчувствовал возвращение своего господина. Усилился блеск тусклых чешуй; он разомкнул свои кольца, и из них на [мрамор] ложа посыпались искры. Вытянулся вверх и ждет теперь так, подобный горящему факелу, в отсветах которого чуть мерцают черные камни и смуглые черты твои!

*

Сперва отблеск жизни тлел у тебя на лице, как ночной огонек над могилой; но вот у порога пещеры торжественные голоса, приветствуя тебя по имени, поют песнь твоей жизни, и после каждого их перерыва воскресает в тебе сила за силой. И дана тебе власть над годами, прошедшими от минуты твоего усыпления. Как события одного дня, увидел ты всемучения Рима и триумфы Креста!

*

Всё, всё вкруг тебя блещет яркими красками — и топот копыт, и бряцанья панцирей, и звон колоколов, и отголоски гимнов проносятся над тобой, как пронеслись над сном твоим. Умершие епископы тянутся длинными рядами; перед каждым рядом идет король и на плечах своих несет раскрытую священную книгу. По семи холмам снизу вверх и сверху вниз, все тем же кругом, идут они, возвращаются. Над одними ангелы простирают в воздух венцы, другие — одиноки, со знаменем спасения в руке, с мечом войны на бедре, с чашей яда в левой руке!

*

И чем ближе твое пробуждение, тем короче шествие, тем глуше шаги, тем белее головы властителей Рима, тем сильнее дрожат их руки. Тогда надо всеми поющими голосами раздался голос, исполненный силы и власти; он не доходит до небес, но земля ответно гремит в утробе своей; и голос этот воззвал: «О сын!»

*

Тогда на стеклянной поверхности озера, на дерне берегов, на сводах пещеры что-то сверкнуло, и молния второй жизни ударила в сердце твое, и юным, как прежде, и прекрасным, как прежде, ты приподнялся на ложе! И горящие очи твои, взглянув в первый раз, встретили бледное лицо Цинтии над вершинами гор латинских, и ты ответил: «Я здесь!» — а он подал знак рукой и ведет тебя. Эхо не повторяет шагов — только по черным ущельям, словно две черные тучи, проплывают ваши фигуры.

*

Ты остановился в римской Кампанье; перед взором твоим нечем прикрыть ей позора своего; звезды мерцают, словно тысячи золотых воспоминаний и насмешек. Черные водопроводы, идя к городу и не находя его, остановились; упавшие с них камни лежат погребальными кострами; там — стелется повилика, занесенная пылью, там — ночные птицы собрались стаей и плачут!

*

Взглянул сын веков и возрадовался в истине мести своей. Каждая развалина была для него как награда: и низины, вдовы амфитеатров, и холмы, сироты святилищ; с легких ног своих отряхнул он прах [и пепел] там, где был цирк Каракаллы, там, где был Мавзолей Цецилии, жены Красса. И улицей древних могил вел его страшный проводник к воротам Рима. Они растворяются сами собой; не слышно скрипа петель. Вошли. Стражи внезапно уснули, опершись на оружие. [Двое] промелькнули, как тени.

*

И вот, между длинными рядами одиноких часовен вьется перед ними узкая дорога. О ночь единственная, последняя! О ночь любви моей, что-то есть солнечное в сиянии твоем; над каждой развалиной раздвигаешь ты покрывало теней и испуганную, обнаженную, выдаешь врагу. Месяц твой пронизывает насмешливым лучом нищенские дома и нищих, редких обитателей.

*

Под колоннадой базилики стоят два старца в пурпурных одеждах. Каноники прощаются с ними, называя князьями церкви и отцами; на их лицах отражается скудость мысли; сели в карету; их тащат вороные, чахлые кони, а сзади — слуга с фонарем, какой держит вдова над ребенком, умирающим с голода; на рамах окон и внизу, на кайме — следы позолоты. Медленно проехали скрипучие колеса —выглядывавшие седые головы исчезли. «Это наследники Цезарей, это колесница капиталийской Фортуны», — сказал проводник, а сын Греции посмотрел и ударил в ладоши.

*

А теперь по крутому спуску, по вырубленным в нем ступеням, вошли они в пустой двор; посреди — конная статуя Аврелия, с рукой, простертой в пустоте воздуха. Цезарь без подданных, триумфатор без песни — а сзади него черный фон стен Капитолия!

*

Рядом с Тарпейской скалой тот, кто через столько лет возвращался на землю, обломком меча оставил знак свой на лице лучшего из Цезарей — и звон греческого железа о римскую медь раздался, как последний похоронный удар колокола! С вершины дворца ответил на него жалобный крик совы, да с отдаленных улиц — вой собаки, блуждающей по другим развалинам!

 *

По Via  Sacra, дорогою побед, по ступеням из песку и грязи спустились на Форум. Арка Септимия Севера — по грудь, а последние колонны храмов — по шею ушли в землю и кажутся головами казненных. Некоторые опустились не так сильно, они стоят высоко, одиноко, стройными очертаниями [— но подобные скелетам]. Их капители, цветы, их листья аканта, так бело, так нестерпимо сверкавшие перед тобой когда-то, теперь как грязные волосы на голове бродяги; теперь — мрамор их тела, наполовину растрескавшийся, разбивается в прах, как фонтан на капли. И не мог ты ничего узнать, ничего назвать в час своего триумфа!

*

Там, под остатками портика, двое нищих спят под лоскутами одного плаща; в бледном свете луны их лица кажутся надгробными камнями; ящерицы скользят между их сплетенными руками; вот как осенние листья от ветра убежали, завидев тебя. Ты приветствовал остатки римского народа на Форуме: проходя, толкнул их ногой; они не проснулись!

*

Проводник указал на улицу дряхлых деревьев. Там тень Палатина ложилась на землю, там валялись богов четвертованные тела и разбитые груди героев из яшмы и порфира. Там, через треснувшие, скрепленные ворота [Тита], как через огромную рану, вышли вновь на освещенные места, пустынные и печальные. Здесь воскресшему из мертвых показалось, что Колизей до сих пор стоит нерушимо, но старец засмеялся еще громче — и взял его за руку!

*

На молчаливой арене, на серебристом песке, среди аркад, превратившихся в дикие скалы с плющом на верхушках, с расщелинами в груди, — ты возблагодарил судьбу за унижение Рима! Здесь предстоял конец твоему странствию; отсюда тебе предстояло идти туда, где миллионы.

*

И все, что ты некогда видел, все, чего частью был, — пришло на память тебе. Там стоял трон Цезарей. Откликнулись в твоей мысли трубы, флейты, рукоплескания, проклятья. Нет только солнца, нет пурпурной завесы, развевавшейся над цирком. Месяц тускло светит над толпою воскресших, проходящих, исчезающих...

*

От всех них остался лишь отзвук гимна, слышанного когда-то. Это «когда-то» было вчера. Вчера здесь умерли назареи. Лица их были ясны, как летний вечер, и вот на том месте, где пали они, сегодня стоит черный, деревянный, тихий крест посреди арены; от его спокойных теней отвернул проводник мрачное лицо свое.

*

Но страшное пробуждается в тебе чувство: не жалость к Риму, ибо его несчастье не стоит его злодеяний; не страх перед избранной судьбой — ты слишком страдал, чтобы мог бояться; не сожаление о матери-земле — ибо сладость жизни ты позабыл в долгом сне; но воспоминание о каком-то девичьем лице, какая-то грусть об этом кресте, который ты отверг когда-то, ибо тщетно пытался обратить его в меч! Но теперь показалось тебе, что ты не хочешь бороться с ним, что и он истомлен, как ты, оплакан, как некогда судьбы Эллады, — и показалось тебе в лучах месяца, что он остается навеки священным!

*

Но ты не уклонишься от обещанной верности: встанешь и подойдешь к старцу из пустыни. Он вздрогнул, он проник в твою душу и, кольцом огромных, темных рук охватив тебя, шаг за шагом увлекает от знака избавления. Ты идешь за ним медленно, как отец твой в день смерти.

*

И ты остановился, прекрасный, гибкий, в черной тунике, в аргивских котурнах, и, простирая руки к небу, был посреди камней, как короткий, громкий призыв, соединяющий тысячи заблудших. Осколки коринфских карнизов вздохнули вслед за тобой!

*

«Сын! пора! ты выпил напиток, который по капле цедили века в твою чашу, — и не осталось ни капли. Сын! пора! заря недалеко — нам надо пройти долгий путь». Стоны слышатся из-под земли, там спят кости мучеников; стоны слышатся в воздухе, там улетают духи Христовы — но с вершины амфитеатра над всеми унылыми звуками зазвенел голос, полный хвалы!

*

Там белеет фигура прозрачною ясностью; туда обращены все ласки месяца и, как развевающиеся ленты, то собираются, то развертываются лучи вокруг пары ангельских, тихих, сложенных крыльев. Ты поднял глаза на этот сладостный лик, узнал старинные черты, освеженные росой, озаренные дыханием небес, и смотрел на них, как тот, кто прощается с красотой навеки.

*

Голос призывал старца назад, к подножию Креста, на суд, еще не решенный. Пред гимном ангела опустил он темное чело и возвратился от ворот цирка. Скрежетал зубами, и хватал тебя за руки, и кричал: «Проклят, проклят, кто вырвал его у меня!»

*

Здесь, у подножия креста Господня, когда уже немного оставалось до зари, когда месяц опустился ниже амфитеатра, когда вся арена светилась блеском, струившимся от крыльев, и звенела музыка невидимого хора, — начался о твоей обреченной голове последний, решительный спор.

*

А ты стоишь на ступенях Креста, немного выше искусителя, ниже ангела: нет тревоги на лице твоем, ни молитвы на устах; ты таков, каким был всегда, одинокий в мире.

*

Он, утвердив стопы на кипящем песке, склонив голову на спаленную грудь, настаивает на праве своем. «Бессмертный Враг! Он мой, он жил местью, он ненавидел Рим». Но Ангел, развертывая радужные крылья, тряся золотыми кудрями, говорит: «О, Господи! Он мой, ибо он любил Грецию».

*

И от борьбы сил воздух замглился; ты почувствовал, что умираешь вторично. Вся жизнь твоя стала ожиданием и раздвоением; адский огонь жег тебе ноги, сияние небес слепило глаза; толпы стремились вниз, а другие тянулись вверх; тогда надежда на Бога возникла в сердце твоем и замерла, и вновь пробудилась, как искра, и снова погасла, и стало темно, пусто, глухо, как в небытии, мучительно, горько, невыносимо, как в отчаянии, и бессильно, ничтожно, как в позоре.

*

 О час, предназначенный каждому из живущих, отдались от мысли моей! Отец небесный! Ты только раз в вечности, только раз покинул Сына, чтобы с тех пор уже не покидать никого из детей Своих; нет, никакое дело Твое не рассеется в веках!

*

Встань, о сын Греции, смотри! Враг руками закрыл лицо, и строение древних людей сотряслось от напрасных его усилий; в предутренней мгле все сумрачнее поникает образ его. Он умирает, головой прислонившись к воротам цирка; теперь голос его подобен шуму далеких вод. Предстательством Корнелии, молитвой Корнелии ты спасен, ибо ты любил Грецию!

*

Встань! Слышишь ли этот голос, загремевший над безмолвием всех духов? В первых лучах рассвета он слетел, как молния, и благоухание всех дальних цветов поднялось навстречу ему.

*

«Иди на север во имя Христа, иди и не останавливайся, пока не придешь в землю могил и крестов; ты узнаешь ее по безмолвию взрослых и по грусти маленьких детей, по сожженным хатам нищих и по разоренным дворцам изгнанников; узнаешь ее по стонам ангелов Моих, пролетающих в ночи.

*

Иди и поселись среди братьев, которых посылаю тебе; там — второе твое испытание: в другой раз увидишь любовь свою пронзенной, умирающей, но сам умереть не сможешь, и мучения тысяч воплотятся в единое сердце твое!

*

Иди и верь имени Моему; не проси о славе своей, но о счастии тех, кого поручаю тебе; будь равнодушен к гордости, и притеснениям, и надругательствам неправедных: они прейдут, но ты и слово Мое — не прейдете!

*

И после долгих мучений зарю раскину над вами; одарю вас тем, чем ангелов Моих одарил пред веками: счастием, и тем, что обещал людям на вершине Голгофы: свободой!

*

Иди и трудись, хотя сердце твое иссохнет в груди твоей; хотя усомнишься в братьях твоих; хотя бы во Мне Самом ты отчаялся; трудись непрестанно и без отдыха, да переживешь ничтожных, счастливых и блистательных, да не от сна восстанешь, как прежде, но от труда веков, и станешь свободным Сыном Небес!»

*

И взошло солнце над остатками Рима — и никто бы не мог сказать, куда девались следы мысли моей. Но я знаю, что она страдает и живет!