Польская литература онлайн №11 / О Киевлянке

Ты призналась сама, когда я целовал твои губы,

что в Киеве рождена.

 

И к тому ж от еврейского корня.

 

Были седому Киеву нравы хазарские любы,

и кочевников племена

кровавым богам при луне поклонялись покорно.

 

Помни — родом с Днепра ты!

 

Перекати-поле степей, и розмарин, и мята

при твоем на свет появленье слились воедино.

Так, словно бы из вавилонских обрядов,

купальное таинство начиналась неотвратимо.

 

Ведь, когда умастили тебя понтийские ветры,

и руки жриц к колыбели твоей подносили

молочную и медовую жертвы,

мог ли знать я, что через долгие лета

перед этими чарами буду бессилен?

 

И близка ль мифологическим тем забавам

прохлада сырых плоскогорий Моава,

льнущая нежным левантийским напевом?

И кто руки простер над тобой? Блудодейка Лилит,

или та, что всех смертных собой заслонит,

наша общая матерь, заступница Ева?

 

В честь кого твое гордое имя звучит,

догадаться могу лишь, о чистая дева.

 

Ты сама говорила, что киевлянка,

а они, слышал я, каждый день спозаранку

ищут того, кто чарам их покорится.

Мудрый сказочный волк, я теперь как царевич,

через лес колдовской пронеси поскорее,

отвези меня, друже, прямо к Жар-птице!

 

Открой то заветное слово, коим ее одолею,

если судьба мне пред взор ее жгучий явиться!

 

Не было в Киев родной ей возврата:

не устоять волшебству против злобного ката,

не обойтись тирлич-травою и плакуном.

Не изгнать его ни таинственным Вавилоном,

ни заклятьями, ни набатным звоном,

разве что очи твои разгорятся нездешним огнем…

 

И все будет тревожным, недвижным и сонным,

покуда не грянет оглушительный гром.

 

А тогда я — внезапным ударом сраженный —

на землю паду и засну вечным сном.

 

Скачут в степи казаки, мертвые сотни лихие…

Трижды войной мы приходили в твой Киев,

развлекался Храбрый король с красой-Ярославной…

А твоих мертвецов чередою вел триумфатор

под стенанье псалмов через Траянову арку,

но тебе не припомнить событий столь давних.

 

Восхищали тебя другие вещи когда-то,

не сильна ты была в нашей истории славной.

 

Видел Киев и я, мне было в то время тринадцать;

светлые юности годы по-прежнему снятся.

В жизни пятую свечку задула тогда ты;

пару лет, и станешь стихи читать без запинки,

хоть не раздался пока на тенистой тропинке

топот кентавров, спешащих к тебе из Эллады. 

 

Тогда, до войны, нам нечего было бояться,

и Сатана не таился еще где-то рядом.

 

Помню, как золотится волынская осень,

и вещая птица мне весть о тебе приносит,

вдохновенному Гимну Соломонову вторя.

А потом, нараспев, мы ведем его вместе,

и вино, белена, зрелый мед в нашей песне,

но гибель от вражьей стрелы птицу ждет уже вскоре.

 

Напиток хмельной, в чашу полнее лейся,

Ты лишь спасенье мне от неизбывного горя.

 

О Зузанна, была б ты и вправду богиней,

разве бы взяли в оковы тебя палачи!

Смертью безвинной своей ты отныне

светишь поэтам всех школ, как звезда в ночи.

 

Свирепые времена настали теперь на Волыни,

а я далеко, не услышу, кричи не кричи.

 

За еврейство свое умерщвленной кроваво,

несравненной, прекрасной деве,

эти стихи, этот плач перед Господом Правым,

возгласившим, что нет ни эллина, ни иудея…

Ни одно злодеянье этого не отменит,

И бесполезна уже милость прощенья.

 

К изрезанным пулями ногам Суламифи

снова бегут из далекого мифа

кентавры проворной и юной стаей.

На Крите родились они в неведомом веке,

и однажды, приснившись волынской поэтке,

приглянулись своим непокорством и статью.

 

Топот их, больше не слышный на этом свете,

со стихами вместе к стопам твоим возлагаю.

 

                                                                       1934-1979