24.03.2022

Польская литература онлайн №12 / Небожественная комедия

К свойственным их предкам порокам присовокупили они еще и свои: нерешительность и боязливость, — и исчезли с лица земли, оставив после себя одно лишь великое молчание.

                                                                                                                                Аноним

 

                                                                     To be or not to be, that is the question.

                                                                                                                             Hamlet

                                                                                             

                                                                                                 Посвящается Марии

Часть первая

Над твоей головой звезды, у ног волны морские, по которым, рассекая мглу, мчится радуга. Все, что ухватит твой взгляд, твое — и берега, и города, и люди — и небо тоже твое: вряд ли что сравнится со славой твоею.

*

Ты одаряешь уши немыслимыми мелодиями, сочетаешь и разъединяешь сердца, словно цветы под искусными пальцами, рождаешь слезы, осушая их улыбкою, и тут же прогоняешь ее на мгновение, а может, и навсегда. Но что ты ощущаешь сам, когда творишь, о чем ты мыслишь? Сквозь тебя струится поток красоты, но сам ты не есть красота. — Горе тебе, горе! Младенец, что плачет на груди у мамки, полевой цветок, что не ведает своего аромата, угоднее Господу Богу.

*

Откуда ты возник, скудная тень, несущая весть о свете, но сама лишенная света, кто сотворил тебя в гневе или в иронии, кто наделил этой жалкой и все же прельстительной жизнью, кто дал способность превращаться порой в ангела, а потом нырять в топь и, захлебываясь тиной, ползти в обличии гада? У тебя и у женщины одно начало.

*

Ты тоже страдаешь, хотя твое страдание неплодотворно и бесполезно. Стоны последнего бедняка скорее сольются с аккордами небесных арф. Твои жалобы и вздохи падают долу, и их подбирает дьявол, радостно присовокупляя к собственной лжи и обману. И Господь когда‑нибудь опровергнет их, как они опровергают Господа.

*

Но не ропщу на тебя, Поэзия, мать Красоты и Спасения. Терзается только тот, кто пребывает или в возникающих, или в умирающих мирах, кто или вспоминает, или предугадывает тебя, ибо ты неуклонно губишь любого, посвятившего себя твоему могуществу, ставшего живым отголоском твоей славы.

*

Блажен, в ком ты поселилась и существуешь подобно тому, как Бог присутствует во вселенной: незримый, неслышимый, великий в каждой своей частице — владыка, перед которым повергаются ниц твари, бормоча: «Здесь он, здесь». Избранник несет тебя, как звезду на челе, и не отгораживается от любви к тебе пропастью слов. Он возлюбит людей и утвердит себя мужем среди собратьев. А кто окажется тебя недостоин, кто поспешно тебе изменит и предаст на пустое развлечение людям, тому ты швырнешь охапку цветов: пусть забавляется увядшими стебельками и плетет погребальный венок на остаток жизни. И ему и женщине одна суть.

Ангел-хранитель. Мир людям доброй воли! Благословен среди тварей тот, у кого есть сердце — он может еще спастись. Жена добрая и кроткая, явись ему — да родится дитя в доме вашем. (Отлетает.)

*

Хор Злых Духов. В путь, в путь, призраки, стремитесь к нему! — Мчись впереди всех, тень наложницы, что умерла вчера освеженная туманами, убранная цветами. О, дева, возлюбленная поэта, мчись, мчись! Торопись, и ты, слава. Чучело, набитое в преисподней и снятое с того шеста, на который водрузил тебя осенью охотник — лети, раскинь крылья, белесые от солнца, над головой поэта. Из подземелий явись, истлевший образ Эдема, изготовленный Вельзевулом, — мы подмажем тебя олифой, заткнем дыры, скатайся же ты в облако, волшебная картина, улети к поэту, яви ему свои скалы и водопады то днем, то ночью — Мать-природа, обойми поэта!

*

Деревня. Костел. Над костелом парит Ангел-хранитель.

Ангел-хранитель. Будешь навеки верен тайне, станешь братом моим перед лицом Отца небесного. (Исчезает.)

Внутренность костела. Свидетели. Массивная свеча на алтаре.

Ксендз (совершая бракосочетание). Помните клятвы ваши. (Поднимается коленопреклоненная пара. Он жмет ей руку и передает жену родственнику. Все выходят. Муж остается в костеле один.)

Муж. Я снизошел до земного брака, ибо нашел ту, о которой мечтал. Будь я проклят, если любить перестану.

*

Наполненный гостями зал. Бал в разгаре. Музыка. Свечи. Цветы. Сделав несколько туров вальса, невеста встретила в толпе жениха и остановилась, склонив голову ему на плечо.

Жених. Как хороша ты в своем изнеможении, в беспорядке цветы и жемчуга в твоих волосах — ты пылаешь от стыдливости и утомления — о вечно, вечно ты будешь песней моей…

Невеста. Я буду тебе верной женой, так наказывала мне мать, так говорит мне сердце. — Но как много гостей! Жарко, шумно…

Жених. Поди потанцуй еще, постою и погляжу на тебя. Так мысленно любовался я пролетающими ангелами.

Невеста. Пойду, раз ты велишь. Но сил уже не осталось.

Жених. Пожалуйста, любовь моя.

Танец и музыка.

*

Хмурая ночь. Злой дух в образе Девицы. Пролетая.

Злой дух. Еще недавно в такую же ночь я бегала по земле. Нынче черти гоняют меня по свету и велят облечься в личину святости. (Проносится над садом.) Отрывайтесь, цветы, от стеблей, вплетайтесь в мои волосы. (Проносится над кладбищем.) Свежесть и краса мертвых девиц, парящая над могилами, прильни к моим щекам. Вот эта темноволосая, что здесь рассыпается… Отдай мне свои темные локоны, пусть веют над моим лбом! Голубые глазки, что погасли под этим камнем, отдайте скорее мне свой огонек! — Вон за той решеткой сто свечей пылает… княжну сегодня похоронили — платье атласное, белей молока. Натянись на меня, платье! Сквозь решетку оно скользнуло, трепещет птицей… Лечу, лечу…

*

Спальня. Ночник на столе освещает бледным светом Мужа, спящего рядом с Женой.

Муж (сквозь сон). Откуда прибыла ты, давно не виданная, не слышанная мною? Будто вóды твои стопы, будто две белые волны. Мир святой разлит на лице твоем – всё, о чем мечтал, что любил, воплотилось в тебе. (Просыпается.) Где я? Ха! Я с женой, это моя жена… (Вглядывается в Жену.) Казалась она мечтой моей. Но вот вернулась та после долгой разлуки. Какая разница! — Добрая, милая, но… Боже, что вижу. Сама! Наяву!

Девица. Ты изменил мне. (Исчезает.)

Муж. Да будет проклят тот час, когда я женился на женщине, когда покинул возлюбленную юности, мысль мысли моей, душу моей души…

Жена (проснувшись). Что случилось? Рассвело? Уже?.. Подают карету? Пора ехать за покупками.

Муж. Ночь, глухая ночь… Спи спокойно, спи… Спи…

Жена. Может, тебе дурно, любимый? Я встану, дам эфиру.

Муж. Спи.

Жена. Скажи, милый, что с тобой? Голос какой-то чужой, и щеки покраснели…

Муж (вскакивая). Душно мне, душно… Не ходи, останься, я выйду на воздух. Не вставай, говорю… (Уходит.)

*

Озаренный луной сад. За оградой башни костела.

Муж. С первого дня женитьбы я впал в онемение. Сплю сном фабриканта, сном обжоры, сном немца рядом с немкой. Весь мир вокруг спит по моему подобию. А я езжу с визитом к родственникам, к докторам, посещаю магазины. Сказали, будет ребенок… Ищу мамку!.. (С башни костела доносятся два удара.) Вернитесь, вернитесь ко мне, давние мои владения, столь населенные, столь согласные с помыслами моими… Слейтесь с моим вдохновением… Некогда звон ночного колокола был вам знаком. (Ходит, заламывая руки.) Боже, Ты ли освящаешь союз двух тел? Ты ли сказал: ничто их не разорвет, даже если души разминутся друг с другом, уйдут каждая в свою сторону, а тела — два мертвеца — будут прозябать рядом? Ты вновь, вновь со мной, моя… моя… Возьми меня с собой. Если ты видение, если была выдумана мной, сотворена во мне, а теперь мне открываешься, пусть и я буду призраком, мглой и дымом, чтоб слиться с тобою…

Девица. Пойдешь ли ты за мной в назначенный день, если я прилечу за тобою?

Муж. В любое мгновенье я твой.

Девица. Помни.

Муж. Останься, не исчезай, как сон. Если ты мысль из мыслей, красота из красот, то почему не задержалась дальше желания, дольше одной мысли?

В доме распахивается окно.

Женский голос. Ночной холод, любимый, схватит твою грудь; вернись, милый, мне тоскливо одной в этой черной огромной комнате.

Муж. Сейчас… Хорошо. Призрак исчез, но обещал вернуться. А раз так, прощайте, садик и домик, и ты, рожденная для садика и домика, но не для меня.

Голос. Смилуйся… К утру стало холоднее.

Муж. А дитя мое… О Боже! (Уходит.)

*

Гостиная. Две свечи на рояле. Колыбель со спящим ребенком в углу. Муж, закрыв лицо руками, ушел глубоко в кресло. Жена за роялем.

Жена. Я ездила к отцу Вениамину. Он сказал, послезавтра…

Муж. Спасибо.

Жена. Я посылала к кондитеру… Приготовят несколько тортов… Ты пригласил, кажется, много народу… Знаешь, такие шоколадные с вензелем Георгия-Станислава.

Муж. Спасибо.

Жена. Слава богу, наконец-то мы его окрестим… Ортя окончательно станет христианином… Хоть его окропили уж святой водой, мне кажется, чего-то ему недостает. (Подходит к колыбели.) Спи, мое дитя. Тебе, наверно, что-то снится. Почему ты скинул одеяльце?.. Вот так… Вот так. Что-то Ортя сегодня неспокоен. Спи, мой маленький, мой красавчик… Спи.

Муж (в сторону). Жарко… душно… Скоро гроза… В отдалении грохочет гром, а здесь, кажется, разрывается мое сердце…

Жена (возвращается, садится за рояль, играет, прерывает игру с тем, чтобы вновь начать и вновь бросить). Сегодня, вчера… Боже мой, ах… Вот уже целую неделю, какое там, три недели, а то и месяц ты не сказал мне ни слова… Люди говорят, я дурно выгляжу…

Муж (в сторону). Пробил час. Отсрочки не будет. (Вслух.) По-моему, ты выглядишь великолепно.

Жена. Тебе все безразлично. Ты на меня уже не смотришь. Отворачиваешься, когда вхожу, закрываешь глаза, когда сажусь рядом. Вчера я была на исповеди и припомнила все-все грехи, но не отыскала того, который тебя обидит.

Муж. Ты меня не обижала…

Жена. Боже, Боже…

Муж. Не спорю, я должен тебя любить.

Жена. Ты убил меня этим: «не спорю». Ах! Лучше уж встань и скажи: «не люблю». По крайней мере, всё будет ясно. Всё, всё… (Вскакивает, выхватывает ребенка из колыбели.) Только его не покидай. Пусть падет на мою голову твой гнев… Люби моего сына… моего ребенка, Генрик… (Встает на колени.)

Муж (поднимая ее). Не обращай внимания на случайные слова. Бывают минуты... Скучно… Жена. Об одном только прошу тебя… Одно только мне обещай… Скажи, что всегда будешь его любить.

Муж. И тебя и его… Верь мне. (Целует ее в лоб, меж тем как она его обнимает. В то же мгновение раздается удар грома, прокатывается музыка, аккорд за аккордом, всё более дикая.)

Жена. Что это значит? (Прижимает к себе ребенка.)

Музыка обрывается. Входит Девица.

Девица. О любимый, я несу тебе благословение и радость. Следуй за мной. Сбрось, любимый, мирские цепи, которыми ты опутан. Я к тебе из радостного мира, из вселенной без границ, без ночи. Я твоя.

Жена. Пресвятая Дева, спаси меня… Призрак… Бледный, как мертвец… Глаза погасли, голос как скрип телеги, на которой везут тело.

Муж. Твое чело сияет. Волосы усыпаны цветами, о возлюбленная моя.

Жена. Саван лохмотьями сползает с плеч…

Муж. Кругом разлито сияние. Голос твой… Еще!.. Пусть мне суждена гибель.

Девица. Та, что удерживает тебя, всего лишь призрак. Ее жизнь ничтожна. Ее любовь — это листок, что сгинет в ворохе сухой листвы, а я, я никогда не прейду.

Жена. Генрик, Генрик, защити, не отдавай меня! Серой пахнуло, мертвечиной…

Муж. Женщина, сотворенная из земли и глины, не ревнуй, не клевещи, не кощунствуй. Первая мысль Творца была о тебе, но ты вслушалась в наущения змия и стала тем, что ты есть сегодня.

Жена. Не пущу!

Муж. Любимая! Я брошу дом, я иду с тобой… (Уходит.)

Жена. Генрик, Генрик… (Лишается чувств и падает вместе с ребенком. Вновь раскат грома.)

*

Крестины. Гости. Отец Вениамин. Крестный отец, Крестная мать, мамка с ребенком. В стороне на софе Жена. В глубине прислуга.

Первый гость (вполголоса). Странное дело… Куда девался граф?

Второй гость (вполголоса). Забрел куда-нибудь… А, может, сидит и пишет.

Первый гость. Хозяйка бледна, не выспалась. Слова никому не скажет…

Третий гость. Крестины, как дурной бал. Хозяин назвал гостей, а сам, похоже, накануне продулся в карты и обхаживает всех с отчаяньем на лице.

Четвертый гость. А я, представьте, только что от хорошенькой княжны. Пришел. Думаю, будет славный завтрак, а тут, как говорится в Писании, плач и скрежет зубовный.

Отец Вениамин. Георгий-Станислав, принимаешь ли ты помазание?

Крестные отец и мать. Принимаю.

Один из гостей. Глядите, встала. Идет… Будто во сне. Второй гость. Раскинула руки, шатаясь, идет к сыну.

Третий гость. Помолчите! Поддержите… Того и гляди, упадет в обморок.

Отец Вениамин. Георгий-Станислав, отрекаешься ли ты от дьявола и гордыни его?

Крестный отец и Крестная мать. Отрекаюсь.

Один из гостей. Тихо… Слушайте.

Жена (кладет руки на голову сына). Где твой отец, Ортя?

Отец Вениамин. Пожалуйста, не перебивайте.

Жена. Я благословляю тебя, Ортя, благословляю, дитя мое. Будь поэтом, чтоб отец полюбил тебя и не отверг.

Крестная мать. Марыся, послушай…

Жена. Ты вырастешь отцу по нраву, по духу, и тогда он простит твою мать.

Отец Вениамин. Побойтесь Бога, графиня.

Жена. Я прокляну тебя, если не станешь поэтом… (Падает без чувств, ее выносят слуги.) Гости (перебивая друг друга). Что-то недоброе творится в этом доме… Уходим, уходим!

Тем временем обряд завершен, и плачущего ребенка кладут в колыбель.

Крестный отец (перед колыбелью). Только что, Георгий-Станислав, ты стал христианином и вошел в человеческое сообщество, ты станешь гражданином, а потом, старанием родителей и с Господнего благословения, знатным сановником. Помни, Отечество надлежит любить. Даже смерть за Отечество прекрасна.

Все уходят.

*

Живописная местность. Холмы и леса. В отдалении горы.

Муж. Этого я жаждал давно. Годами молился, и вот наконец я у цели. Человеческий мир позади. Пусть муравей ползет своим путем и забавляется со своей веточкой, а, упустив ее, пусть мечется в бешенстве, пусть умирает от огорчения.

Голос Девицы. Сюда… Сюда… (Пролетает.)

*

Горы и провалы на берегу моря — нависшие тучи — буря.

Муж. Куда она исчезла? Утренние ароматы растаяли, небо нахмурилось… Я один на вершине, бездна внизу, бушуют ветры.

Голос Девицы (вдали). Ко мне, ко мне, любимый…

Муж. Ты далеко… Мне пропасти не перепрыгнуть…

Голос (ближе). Где ж твои крылья?

Муж. Злой дух, ты надо мной смеешься. Я презираю тебя.

Другой голос. Твоя бессмертная душа замирает над бездной. А ведь она хотела одним прыжком преодолеть небо — и вот она погибает. Распласталась у твоих ног, бедненькая. Пошевелись, просит… О великая душа, о великое сердце…

Муж. Явись же ты мне наконец, чтоб я мог тебя сломить и повергнуть. Пусть никогда она не будет моей, если я с тобой не совладаю.

Девица (с другого края пропасти). Уцепись за мою руку, взлети!

Муж. Что случилось с тобой? Цветы срываются с головы, падают, падают и, едва коснувшись земли, скользят, как ящерицы, ползут, как змеи.

Девица. Любимый!

Муж. Боже мой! Ветер сорвал платье, разодрал в клочья.

Девица. Что медлишь?

Муж. Дождь капает с волос… Из груди выпирают кости.

Девица. Ты обещал. Ты клялся…

Муж. Молния выжгла глаза.

Хор Злых Духов. Вернись в преисподнюю, старуха. Ты соблазнила великое и гордое сердце, которое само себя изумило. А ты, гордое сердце, торопись за любимой.

Муж. Осудишь ли ты меня, Боже, что твою красоту ставил выше земной красоты? За нею гонялся я в муках, и вот стал орудием дьявола.

Злой Дух. Радуйтесь, братья, радуйтесь!

Муж. Близок последний час. Буря крутится черным вихрем… Море врывается в скалы, стремится ко мне. Неведомая сила влечет меня… Дальше, дальше. Всё ближе к пропасти. Людская толпа напирает — сзади толкает в бездну…

Злой Дух. Радуйтесь, братья, радуйтесь!

Муж. Напрасно бороться. Упоение бездной подхватило меня… Душа повернулась… Боже, враг Твой побеждает!

Ангел-Хранитель (над морем). Мир вам, валы морские! Успокойтесь! В это мгновение на головку твоего ребенка пролилась святая вода. Вернись домой, не греши более! Вернись домой, люби дитя свое!

*

Салон с роялем. Входит Муж. Слуга со свечой следует за ним.

Муж. Где хозяйка? Слуга. Ясновельможной пани не здоровится.

Муж. Я заглянул к ней в комнату. Там пусто.

Слуга. Ваше сиятельство, ясновельможной пани нет дома.

Муж. Где она?

Слуга. Вчера ее увезли…

Муж. Куда?

Слуга. В сумасшедший дом. (Убегает.)

Муж. Послушай, Мария, верно, ты притворилась, спряталась, чтоб меня наказать? Отзовись, умоляю… Мария! Марыся!.. Нет, никто не отозвался. Ян! Катажина, Катажина! Весь дом будто вымер, оцепенел. Ту, которой я клялся в верности, которой обещал счастье на этом свете, я столкнул в мир отверженных. Чего я коснулся, то уничтожил. Не уничтожу ль я сам себя? Не ад ли воплотил меня в свое подобие на земле? Где преклоню я сегодня свою голову? Какие звуки зароятся вокруг меня ночью? Песни и вой безумных? Вот вижу ее… Этот лоб, на котором неизменно печать спокойной, благосклонной, приязненной мысли. Она посылает свою добрую мысль в неизведанные просторы, может, ко мне… а сама блуждает, бедная, плачет…

Голос ниоткуда. Пьеску кропаешь.

Муж. Ха! Мой бес отозвался… (Подбегает к дверям, распахивает.) Седлать Татара! Плащ и пистолеты!

*

Дом умалишенных в горной местности. Вокруг сад.

Жена Доктора (у двери, со связкой ключей). Так вы, может быть, родственник графини?

Муж. Друг ее мужа. Это он меня послал.

Жена Доктора. Хорошего, знаете ли, мало… Мой муж доктор уехал. Он бы вам, конечно, толковей все объяснил. Ее привезли позавчера. Ужасные судороги. Какая сегодня жарища! (Отирает со лба пот.) Больных у нас много, а она самая тяжелая. Лечебница, сударь, обходится нам более двухсот тысяч. Зато какой вид… Горы… Да вам, я вижу, не терпится… Так значит, это враки, будто еретики похитили ночью ее графа. Пожалуйста сюда.

*

Комната с решеткой на окне. Два-три стула. Кровать. На софе Жена.

Муж (в дверях). Я должен побыть с ней один на один.

Голос снаружи. Доктор рассердится, если… Муж. Оставьте меня в покое. (Захлопнул дверь, направляется к жене.)

Голос сверху. В цепи вы заковали Бога. Один Бог умер уже на кресте. Я другой Бог… Окружили и меня палачами. Голос из-под пола. Королей и вельмож на плаху. Я несу народам свободу.

Голос из-за правой стены. На колени перед королем — вашим владыкой! Голос из-за левой стены. На небосклоне зажглась комета. День страшного суда приближается.

Муж. Ты узнаешь меня, Мария?

Жена. Я клялась быть верной тебе до гроба.

Муж. Пойдем. Дай мне руку. Выберемся отсюда.

Жена. Мне не подняться. Душа покинула тело. Она у меня в голове.

Муж. Позволь, я вынесу тебя отсюда.

Жена. Подожди минутку. Я еще стану достойной тебя.

Муж. Я не пойму, чего ты хочешь...

Жена. Я молилась три ночи кряду, и Господь меня услышал.

Муж. Не понимаю…

Жена. Что-то во мне сломалось, когда тебя потеряла. Господи Боже, все твердила я, и била себя в грудь, и свечу к груди прижимала. И каялась. Осени меня, Боже, духом поэзии. Знаешь, на третий день с утра я стала поэтом.

Муж. Мария!

Жена. Теперь, Генрик, ты мной не пренебрежешь. Теперь я во власти вдохновения. По вечерам уходить не станешь!

Муж. Ни за что, ни за что!

Жена. Посмотри на меня. Разве я с тобой не сравнялась? Всё пойму, приму, выражу, сыграю, спою. Море, звезды, буря, битва. Да-да, звезды, буря, море… Ах, что-то вылетело из головы… Да! Битва. Ты должен сводить меня на битву… Увижу и опишу. Труп, саван, кровь, море, росы, гроб…

Я умчалась в бесконечность.

Ветра синего струя

Даст мне крылья, даст беспечность,

И меня подхватит вечность

В черноте небытия.

 

Муж. Проклятье, проклятье…

Жена (обнимает его и целует в губы). Генрик мой, Генрик… Я такая счастливая!

Голос внизу. Трех королей вот этой рукой заколол. А потом еще десяток… Сто попов, поющих мессу…

Голос слева. Солнце утратило треть своего сияния. Звезды спотыкаются на орбитах. Увы, увы…

Муж. Мой судный день настал.

Жена. Разгладь морщины на лбу, ты опять меня огорчаешь. Скажи, разве что-то не так? Слушай, я кое-что тебе открою.

Муж. Говори, сделаю все, что надо.

Жена. Твой сын будет поэтом.

Муж. Что?!

Жена. При крещении ксендз дал ему первое имя — Поэт. А уж потом Георгий-Станислав. Это я так устроила. Я благословила его, и добавила еще проклятье. Он будет поэтом. Ах, как я люблю тебя, Генрик!

Голос сверху. Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят.

Жена. Голос сумасшедшего, правда?

Муж. Правда, правда.

Жена. Он сам не ведает, что говорит. Но я тебе объясню. Вот скажи, что будет, если Бог вдруг лишится рассудка? (Берет его за руку.) Все миры полетят в беспорядке то вверх, то вниз. Каждый человек, каждый червяк закричит: «Я Бог!». И все друг за другом поумирают. Погаснут кометы и солнца. Христос нас уже не спасет: он ухватится обеими руками за крест и сбросит его в бездну. Чувствуешь, как крест — надежда миллионов — сталкивается со звездами, разламывается, рассыпается на осколки, осколки превращаются в туман. Одна только Богородица все еще молится, и звезды, ее служанки, пока держатся, но ей суждено рухнуть туда же.

Муж. Мария, послушай… Ты хочешь увидеть сына?

Жена. Я дала ему крылья, чтоб парил меж мирами, чтоб напитался красотой, ужасом и величием. Он вернется и обрадует тебя. Ах!

Муж. Тебе плохо?

Жена. В голове кто-то повесил лампу, она всё колышется… Не выдержу…

Муж. Мария, дорогая, успокойся. Будь такой, как раньше.

Жена. Раз ты поэт, значит, долго не протянешь…

Муж. Помогите! Кто там… Помогите!

Вбегают женщины и Жена Доктора.

Жена Доктора. Пилюль! Порошков! Нет, нет, ничего твердого не надо… Жидкое какое-нибудь лекарство. Малгося, бегом в аптечку! Это вы во всем виноваты. Теперь муж будет меня ругать.

Жена. Прощай, Генрик.

Жена Доктора. Да ведь это же сам граф. Лично…

Муж. Мария, Мария! (Обнимает ее.)

Жена. Мне хорошо. Я умираю рядом с тобой. (Голова у нее свесилась.)

Жена Доктора. Стала вся красная! Кровь бросилась в голову.

Муж. Но ведь это не опасно, да?

Появляется Доктор, подходит к софе.

Доктор. Об опасности нет и речи. Она умерла.

 

Часть вторая

Отчего, дитя, ты не скачешь по комнате на лошадке, отчего не играешь в куклы, не ловишь мух, не натыкаешь на иглу бабочек, не валяешься на стриженой травке, не воруешь сластей из буфета, не плачешь, затверживая алфавит? Царь мух и мотыльков, друг клоуна, маленький чертенок, почему ты такой ангелочек? Отчего у тебя такие голубые глаза, живые, но глядящие куда-то в глубину, исполненные воспоминаний, хоть всего несколько весен промчалось над тобою? Почему кладешь головку на белые ручки и погружаешься в грезы, как чашечка цветка погружается в росу, и отягчено мыслями чело твое?

*

А если зарумянишься, так уж запылаешь, как роза о ста лепестках, откинешь со лба кудри и уйдешь взглядом в небо. Скажи, что ты слышишь, что видишь тогда, с кем говоришь? У тебя на лбу проглядывают тонкие морщинки, словно нити, размотанные с невидимого клубка, а в глазах зажигается искра, никому не понятная. Нянька плачет и зовет тебя и думает, что ты ее не любишь, а знакомые и родственники, окликнув тебя, считают, что ты их не узнаёшь, и только твой отец молчит и хмурится, пока не прокатится по его щеке слеза.

*

Доктор взял твою ручку, посчитал пульс и сообщил, что у тебя — нервы. Крестный принес пирожных, потрепал тебя по плечу и сказал, что ты растешь гражданином великого народа. Явился профессор, ощупал череп и предсказал, что у тебя склонность к точным наукам. Нищий, которому ты проходя бросил грошик, посулил жену-красавицу на земле и вечное блаженство в небесах. Подскочил офицер, схватил, подбросил и крикнул: «Быть ему полковником!». Цыганка долго разглядывала ладонь, правую и левую, но ничего не сказала, только удалилась со стоном и не взяла дуката. Магнетизер двигал руками перед твоим лицом, длинными своими пальцами чертил круги над головой и перепугался, почуяв, что сам засыпает. Ксендз готовил тебя к первой исповеди, и вдруг ему захотелось преклонить перед тобой колени, как перед иконой. Художник явился в ту самую минуту, когда ты сердился и топал ножками, и написал с тебя бесенка, и посадил его на картине судного дня среди отверженных.

*

Меж тем ты растешь и хорошеешь, но в тебе не молочная и не земляничная свежесть детства, а красота неведомых, непостижимых мыслей, которые, должно быть, из иного мира наплывают. Ибо хоть глаза у тебя порой гаснут, щеки бледнеют и ты горбишься, каждый, кто на тебя глянет, помедлит, проходя, и скажет: «Какой славный ребенок!» Если б у вянущего цветка была огненная душа и небесное вдохновение, если б на каждом клонящемся к земле его листочке лежала ангельская мысль вместо росинки, то этот цветок был бы твоим подобием, о дитя мое. Такие цветы водились, может, еще до грехопадения.

Кладбище. Муж и Ортя перед гробницей с готическими колоннами и башенками.

Муж. Сними шапочку, помолись за душу матери.

Ортя. Благородице Дево радуйся, благодатная Мария, Господь с тобою, Царица небесная, Царица всего сущего на земле, в полях и над ручьями…

Муж. Почему меняешь слова молитвы? Молись, как тебя учили. Молись за мать, которая десять лет тому в этот самый час умерла.

Ортя. Радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобою, Мария, благословенна ты средь Ангелов и каждый из них, стоит тебе пройти мимо, вырывает радугу из крыльев своих и бросает под стопы Твои. Ты на них, будто на волнах…

Муж. Ортя!

Ортя. Так ведь эти слова сами в голову лезут, папочка, мне от них больно, я должен их высказать.

Муж. Вставай. Такая молитва до Господа не дойдет. Ты матери не помнишь, любить ее не можешь.

Ортя. Я очень часто вижу маму.

Муж. Где ты ее видишь, мой мальчик?

Ортя. Во сне. То есть не то чтобы во сне, но тогда, когда засыпаю. Например, вчера.

Муж. Дитя мое, что такое ты говоришь?

Ортя. Она была белая-белая и худая.

Муж. Что-нибудь сказала?

Ортя. Бродила среди черного мрака, вся белая, и говорила:

Повсюду блуждаю,

Во все проникаю

И, с ветром летя,

Живу меж мирами

В лучах, в фимиаме.

У радуг, дитя,

Я красок просила,

Тебе их носила.

И духи над нами,

Сверкая огнями,

Летали и пели

В цветной карусели,

Вовек не скорбя.

Ты тоже не сетуй:

Отец твой за это

Полюбит тебя,

Полюбит тебя.

Видишь, папа, я все слово в слово запомнил. Правда, папочка, я не вру.

Муж (схватившись за колонну). Мария, ты хочешь ребенка погубить, отяготить меня двумя смертями?.. Нет, нет, что я говорю!.. Ведь она уже там, в небесах, безмятежная, спокойная, такая же, как на земле при жизни… Она привиделась этому бедному мальчику…

Ортя. Я и сейчас слышу ее голос, только ничего не вижу.

Муж. Откуда?.. С какой стороны?..

Ортя. Вроде, оттуда. Из-за тех двух лиственниц. Солнышко их как раз освещает. Закат…

Я душу твою

Стихом напою.

В небесной ли доле,

В земной ли юдоли

Будь вечно красив.

Пусть ангелы песню приносят с любовью

Тебе, о дитя, к изголовью.

Будь вечно счастлив!

Будь юн и не сетуй,

Живи не скорбя,

Отец твой за это

Полюбит тебя…

Муж. А что если мысли в момент смерти сливаются с душой и проникают в небо?.. Может ли дух быть счастливым и святым и вместе с тем безумным?

Ортя. Голос мамы теперь тише… Замирает… Замирает вон там, за мертвецкой… Там… Замирает…

Живи не скорбя…

Отец твой за это

Полюбит тебя…

Муж. Смилуйся, Боже, над нашим ребенком, которого ты в гневе своем предашь, кажется, безумию и ранней смерти. Не сокрушай, Боже, рассудок своих творений, не покидай храмов, которые сам построил… Взгляни на мои муки, не предавай этого маленького ангела аду. Ты дал мне силы, чтоб выдержать обвал страстей, мыслей. А ему? Что дал ты ему? Тело вроде паутинки, которую первая же мысль порвет в клочья. О Боже, Боже… Вот уже десять лет, как я не ведаю покоя. Ты окружил меня толпой людей, поздравлявших меня с моим счастьем, они завидовали, желали… Ты напустил на меня орду болезней, зыбких видений, предчувствий, мечтаний… твоя щедрость была для ума, не для сердца… Дозволь мне любить ребенка в мире и покое, да будет мир между творцом и его созданием. Сотвори крестное знамение, сын мой… Пойдем!.. Вечная память! (Уходят.)

*

На прогулке. Дамы и кавалеры. Философ. Муж.

Философ. Повторяю, она существует во мне: непререкаемая, неодолимая вера: близок час освобождения, и для женщин, и для негров…

Муж. Согласен, сударь…

Философ. Значительны перемены в человеческом обществе, большие и малые. Я вывожу возрождение человечества через кровь и уничтожение старых форм.

Муж. Вы полагаете?..

Философ. Все в движении: ось земли наклоняется и вновь обретает свою позицию.

Муж. Видите вы вон то подгнившее дерево?

Философ. С молодыми листками на нижних ветках…

Муж. Как вы полагаете, долго ли оно еще продержится?

Философ. Откуда мне знать. Год, может, два…

Муж. И все же оно пускает свежие побеги, хоть корни гниют и тлеют.

Философ. Что из того?

Муж. А ничего. Оно рухнет и пойдет на уголь и золу, ибо даже столяру на поделки не сгодится.

Философы. Но ведь речь не об этом.

Муж. Однако это образ твой, и тебе подобных, и ваших теорий, и всего вашего века. (Проходят.)

*

Ущелье в горах.

Муж. Я трудился годы и годы, чтоб определить предел познания и открытий, предел наслаждения. И обнаружил могильную пустоту в собственном сердце. Я познал все чувства в их подробностях. Однако никакой великой страсти, никакой веры, любви не открылось, и только смутные предчувствия блуждают в сердце, как в пустыне. Думаю про сына… Ослепнет… Вспоминаю тех, среди кого вырос. Их затронуло разложение. И страдаю так, как только Господу Богу известно. Вечно один, сам в себе…

Голос Ангела-хранителя. Возлюби болящих, голодных, отчаявшихся, ближних своих возлюби, несчастных этих людей, и будет тебе суждено спасение.

Муж. Чей это голос?

Мефистофель (шествуя мимо). Нижайшее вам почтение. Люблю, знаете ли, развлечь публику тем даром, которым наделила меня природа. Я чревовещатель.

Муж (прикоснулся к шляпе). На какой-то гравюре мне уже доводилось видеть эту физиономию.

Мефистофель (в сторону). У Графа отменная память. (Вслух.) Слава и ныне и присно…

Муж (подхватывает). И во веки веков. Аминь.

Мефистофель (пропадая меж скал). Аминь? Это твоей глупости — аминь.

Муж. Бедное дитя. По вине отца, из-за безумия матери мальчик обречен на вечную слепоту — жизнь неполная, без страстей, существование одной только мечтой. Тень ангела, запечатленная на земле и блуждающая, пока не угаснет. Что я вижу! Огромный орел взмыл в том самом месте, где исчез этот человек!

Орел. Привет тебе, привет.

Муж. Он летит ко мне… Черный-черный. Свистнули крылья, как тысячи пуль в сражении.

Орел. Саблей отцов бейся за их честь и могущество.

Муж. Распростерся надо мною. Взглядом кобры высасывает из глаз зрачки… Ха! Я понял тебя. Орел. Не уступай, никогда не уступай, и враги твои, подлые твари, падут во прах.

Муж. Прощаюсь с тобой, орел, меж скал, за которыми ты исчезаешь. Будь что будет, ложь или правда, победа или гибель, верю тебе, вестник славы. О посланец прошлых времен, приди мне на помощь. Если твой дух вернулся в лоно Господне, пусть вновь покинет его, пусть вступит в меня, станет моей мыслью, силой и делом. (Сбрасывает с себя змею.) Прочь, подлая гадина. Я сбросил тебя, нет в природе жалости ни к тебе, ни к твоим родичам. Да не останется после них ни сожаления, ни славы! Да не оборотится в беге своем туча, чтоб глянуть на сынов земли, погибающих сообща! Но только сперва они, а потом я. Великая безбрежная лазурь, ты окутала землю — а земля скулит и плачет, словно младенец. Но ты не слушаешь, ты уплываешь в эту свою бесконечность. Мать природа, прощай. Иду, чтоб сделаться человеком, иду сражаться с братьями моими.

*

Комната. Муж. Доктор. Ортя.

Муж. Никто ему не помог, никто. Последняя надежда на вас.

Доктор. Большая честь для меня…

Муж. Рассказывай доктору.

Ортя. Я не вижу тебя, папа. И доктора тоже… Искры, черные нити мелькают перед глазами. Иногда вылезает тонкая змейка, и тут же появляется желтая туча… Ползет вверх, поднимается, падает… Из нее выскакивает радуга. Но боли уже нету. Доктор. Станьте, пан Георгий, в тень. Сколько вам лет? (Начинает осмотр.)

Муж. Уже четырнадцать.

Доктор. Повернитесь к окну.

Муж. Ну как?

Доктор. Веки здоровые, белки чистые, сосуды в норме, мышцы в порядке. (Орте.) Все это ерунда — вы скоро здоровей меня будете. (Мужу.) Никакой надежды. Обратите внимание на зрачки… Не реагируют на свет… Полная атрофия зрительного нерва.

Ортя. Туман всё заволакивает… Всё.

Муж. Да, зрачки увеличены. Серые. Какие-то безжизненные.

Ортя. Закрою веки, и вижу больше, чем с открытыми глазами.

Доктор. Мысль переборола тело. Следует остерегаться каталепсии.

Муж (отводит Доктора в сторону). Чего только ни захотите… Половину моего состояния.

Доктор. Дезорганизация не врачуется. (Берет тросточку и шляпу.) Покорный слуга вашего сиятельства. Мне пора. Обещал одной даме удалить катаракту.

Муж. Пожалейте, сударь. Не покидайте нас так сразу…

Доктор. А вы знаете, как называется болезнь?

Муж. Никакой, никакой надежды?

Доктор. Потеря зрения, по-гречески — амауросис. (Уходит.)

Муж (обнимая сына). Но ты хоть что-нибудь видишь?

Ортя. Слышу твой голос, папа.

Муж. Посмотри в окно. Солнце, хорошая погода…

Ортя. Что-то мелькает между зрачком и веком: лица, знакомые места, страницы книжек…

Муж. Ну, а еще что-нибудь видишь?

Ортя. Вижу. Глазами души. Сами глаза погасли.

Муж падает на колени. Пауза.

Муж. Перед кем это я преклонил колени? С кого спросить за обиду моего ребенка? (Встает.) Бог над молитвой посмеется, сатана похохочет над проклятьем.

Неведомый голос. Твой сын поэт. Чего тебе еще надо?  

*

Доктор. Крестный отец.

Крестный отец. Слепота — это, разумеется, большое несчастье.

Доктор. В юности большая редкость.

Крестный отец. Здоровье у него было всегда слабое. И мать умерла как-то не так…

Доктор. Что вы хотите этим сказать?

Крестный отец. Знаете… Как вам объяснить? Была не в себе…

Появляется Муж.

Муж. Простите, доктор, что побеспокоил в столь поздний час. Вот уже несколько дней мой бедный сын встает ближе к полночи с постели, говорит во сне… Пожалуйста, посмотрите…

Доктор. Я готов. Этот феномен меня очень интересует.

*

Спальня. Нянька. Родственники. Крестный отец. Доктор. Муж.

Первый родственник. Тише…

Второй родственник. Проснулся. Он нас не слышит.

Доктор. Прошу соблюдать тишину.

Крестный отец. Дело весьма странное.

Ортя (вставая). Боже, Боже…

Первый родственник. Идет, но как медленно!

Второй родственник. Скрестил руки на груди…

Третий родственник. Не моргает. Рот приоткрыт. А голос резкий, протяжный.

Слуга. Христе Боже, заступник наш…

Ортя. Прочь, сумерки, прочь! Я родился сыном света и песни. Чего вам от меня надо? Чего хотите? Я не поддамся, пусть взор улетел и носится с ветрами в пространстве… он ко мне еще вернется в сиянии звезд, и лучи уврачуют мои глаза.

Крестный отец. Точь-в-точь, как покойница мать. Сам не понимает, чего болтает. Тут есть над чем задуматься.

Доктор. Целиком и полностью с вами согласен.

Нянька. Пресвятая Дева Ченстоховская, возьми мои глаза и отдай ему.

Ортя. Мама моя, мама, прошу тебя, мама, пошли мне картин и снов, чтоб я был живой изнутри, чтоб сотворил мир в себе, такой же, как тот, который утратил.

Первый родственник. Как думаешь, брат, нужно ли нам собираться на семейный совет?

Второй родственник. Погоди. Тише…

Ортя. Ты не отвечаешь, мама. Мама, мама, не покидай меня!

Доктор (Мужу). Мой долг сказать правду.

Крестный отец. Совершенно справедливо, господин советник. Таков долг врачей.

Доктор. Ваш сын помешался. У него чувствительные нервы. Отсюда смешение сна и яви — то самое состояние, которое мы сейчас наблюдаем.

Муж (в сторону). Боже милостивый. Твоя воля в его устах.

Доктор. Прошу чернила и перо. Лавровишни два грана. И далее по рецепту.

Муж. Перо и чернила в той комнате. Прошу, господа… Голоса уходящих. Доброй ночи… доброй ночи… до завтра.

Ортя (пробуждаясь). Доброй ночи… Они пожелали мне доброй ночи? Лучше б сказали: долгой ночи, может, вечной… Но только не доброй… только не счастливой.

Муж. Обопрись на меня. Я доведу тебя до постели.

Ортя. Папа, что все это значит?

Муж. Укройся получше, спи спокойно. Доктор сказал, что зрение к тебе вернется.

Ортя. Что-то мне нехорошо. Голоса разбудили меня… (Засыпает.)

Муж. Да пребудет с тобой мое благословение. Больше мне нечего тебе дать. Ни счастья, ни света, ни славы. Близок час, когда мне дано будет сразиться бок о бок с другими людьми против целых толп. И ты окажешься меж тысячи бездн, одинокий, слепой, беспомощный, дитя и поэт в одном теле, певец без слушателей, пребывающий душой за пределами земли, но к ней же прикованный. О ты, несчастный, самый несчастный из ангелов… Сын мой…

Мамка (в дверях). Ваше сиятельство, вас просит доктор…

Муж. Хорошо, моя добрая Катажина. Побудь с ребенком. (Выходит.)

 

Часть третья

Песню! Песню! Кто начнет ее, кто завершит? Где оно, былое время, закованное в сталь, осененное рыцарскими перьями? Пусть явятся вам готические башни! Тени соборов осенят ваши головы. Нет, нет, этому не бывать!

*

Кто б ты ни был, скажи мне, во что веришь? Я думаю: проще расстаться с жизнью, чем выдумать новую веру, ощутить ее в себе. Стыдитесь, стыдитесь, все люди от мала до велика! Вы существуете, безликие и ничтожные, без сердца и без мозгов. Невзирая на вашу волю, вселенная стремится к своей цели, она несется, мчится, жонглирует вами, перебрасывает, отвергает. Так в дикой пляске катится мир, плясуны парами пропадают и возникают, проваливаются… потому что скользко… крови много, говорю вам, кровь повсюду — много ее, много…

*

Видишь, у городских ворот сгрудились толпы. Вон под шеренгами тополей шатры, там же разложены наподобие длинных стволов подпертые брусьями доски. Они уставлены мясными блюдами и напитками. Чаша переходит из рук в руки, и едва она прикоснется к губам, как слышится угроза, кровавый обет, проклятье. Чаша летает, возвращается, кружит, пляшет, вечно полная, она поблескивает своими гранями, гремит меж тысячами голов. Да здравствует чаша пьянства и утехи!

*

Смотрите, все чего-то ждут, шепчутся между собою, готовые каждый миг завопить, заорать, все такие ущербные, с воспаленными лицами, с растрепанными волосами. Руки в мозолях, тело в лохмотьях, щеки раскраснелись. Те держат косы, а эти потрясают молотом, рубанком… Погляди, вон детина схватил наостренный топор, а товарищ его размахивает огромной железиной над головами. Чуть далее под ивой деревенский мальчишка вишню за вишней забрасывает одной рукой в рот, а другой стиснул длиннющее шило. Среди них женщины: матери, жены. Все тоже голодные, нищие, до времени увядшие, без малейших следов красоты, в волосах пыль знойной дороги, грудь прикрыта тряпьем, а взор — одно угасание, издевка над ясностью. Вот они вдруг оживились, чаша проплыла мимо, но всех одарила. Да здравствует чаша пьянства и утехи!

*

Шум великий возник в толпе — отчаянье или радость? Кто распознает чувство в голосах многих тысяч? Новый пришелец вскарабкался на стол, влез на стул и, царя над всеми, обращается к ним. Голос протяжный, пронзительный, отчетливый. Он чеканит речь, подчеркивая каждое слово — все поймешь, все усвоишь. Жесты нарочито медленные, они вторят словам, как музыка песне. Лоб высокий, нависающий, но волос нету: вылезли, выдавленные мыслью, кожа присохла к черепу, к скулам, желтыми полосами прилипла к костям и мышцам, черная борода обрамляет физиономию, но ни кровинки на щеках, ни малейшего блика в неподвижных глазах, вытаращенных на слушателей. В человеке ни капли сомнения, ни тени колебания. Стоит ему простереть ручищу, как клонятся головы, кажется, вот-вот люди рухнут на колени под благословением великого разума. Разума, но не сердца. Прочь с сердцем, прочь с предрассудками — благоденствует слово потехи и убийства!

*

Вот их ярость, их любовь, вот властитель их душ и страстей — он сулит им хлеб и заработок. Крики вскипели, взлетели, полопались в пространстве. «Да здравствует Панкраций! Хлеба нам, хлеба, хлеба!» А у стоп оратора стоит, опираясь на стол, то ли друг его, то ли товарищ, то ли слуга.

*

Глаза восточные, черные, с длинными ресницами, плечи покатые, ноги расслаблены, хилое тело клонится вбок, на губах злая, сладострастная ухмылка, пальцы в золотых перстнях, он тоже подхватывает хриплым голосом: «Да здравствует Панкраций!» Оратор на мгновение роняет на него взгляд: «Товарищ выкрест, подай платок».

*

А крики, рукоплескания не иссякают. «Хлеба нам, хлеба, хлеба! Смерть господам, смерть купцам! Хлеба, хлеба!» Шалаш. Там и сям лампы. На столе раскрытая книга. Выкресты.

Выкрест. Братья мои униженные, братья мстящие, братья возлюбленные, прильнем же к страницам Талмуда, как к груди молочной, жизнетворной, дающей нам мед и силу, а им желчь и яд сулящей.

Хор выкрестов. Иегова владыка наш, и никто более. Он разбросал нас по лицу земли. Нами, как кольцами огромной змеи, он оплел мир почитателей Креста, мир этих надменных, глупых, темных владык. Плюнем же на них трижды — да погибнут. Проклянем трижды!

Выкрест. Возрадуемся, братья мои. Крест, враг наш, подсеченный, подгнивший, возвысился ныне над лужей крови. Стоит ему рухнуть, больше уже не встанет. Но баре-господа покуда его обороняют.

Хор. Да завершится вековечный труд, работа наша тяжкая, изнурительная, яростная. Смерть панам! Плюнем же трижды им на погибель, будь они трижды прокляты!

Выкрест. На их вольностях без толку и смысла, на вечной бойне, на спорах и распрях, на их глупости и кичливости оснуем мы силу и мощь Израиля. Панов этих всего только кучка. Спихнуть их в яму, а трупы присыпать обломками креста…

Хор. Знамя наше святое — крест. Вода крещенья нас с людьми побратала. Те, что нас презирали, поверили в любовь презираемых. Свобода людская — наш закон, благо человека — наша цель… Уверовали сыны христиан в сынов Каиафы. Много веков назад замучили насмерть врага отцы наши, мы сызнова замучим его, и не воскреснет он более.

Выкрест. Всего несколько мгновений, всего несколько капель змеиного яду, и мир уже наш, братья мои!

Хор. Иегова — владыка Израиля, и никто более. Плюньте же трижды иным народам на погибель, будь они трижды прокляты!

Стучат.

Выкрест. За работу, братья! А ты, святая книга, прочь отсюда. Пусть взор неверного твоих страниц не пятнает! (Прячет Талмуд.) Кто там?

Голос из-за двери. Свой. Именем Свободы. Отворяй!

Выкрест. К молоткам и веревкам, братья мои! (Отворяет.)

Леонард (входя). Это хорошо, граждане, что вы не теряете бдительности и точите на завтрашний день  кинжалы. (Подходит к одному из выкрестов.) А ты тут в углу чем занимаешься?

Спрошенный. Плету веревки, гражданин.

Леонард. Толково делаешь, братец. Кто не помрет от железа, тот сдохнет на суку.

Выкрест. Гражданин Леонард, дорогой, так это и в самом деле завтра?

Леонард. Тот, кто мыслит и чувствует правильнее нас всех, велел передать, чтоб ты шел к нему на беседу. Он сам тебе на твой вопрос ответит.

Выкрест. Иду. А вы работы не бросайте. Янкель, присмотри за ними. (Уходит вместе с Леонардом.)

Хор Выкрестов. Веревки и кинжалы, палаши и палки — наших рук дело. Идите же и уничтожайте! Они перебьют господ, поразвесят на лугах, в садах и рощах — а потом мы их самих перебьем и перевешаем. Презираемые встанут в гневе своем, облекутся в славу Иеговы. Слово его избавленье, любовь его к нам — истребленье врагов наших. Плюнем же на них троекратно — пусть издыхают, будь они трижды прокляты!

*

Шатер. Разбросанные в беспорядке бутыли, кубки.

Панкраций. Пятьдесят их тут было, гуляли они всласть и при каждом моем слове кричали «виват!» Но понял ли хоть один мысль мою? Но видит ли тот конец дороги, тот, кто вначале зашелся от крика? Ах, servileimitatorempecusПодражатели, скот раболепный. [Гораций, Послания, I 19.] Перевод Н.С. Гинцбурга. (Лат.)[1].

Появляются Леонард с Выкрестом.

Панкраций. Графа Генрика знаешь?

Выкрест. Знаю, великий гражданин, но только с виду. А как говорит, только раз слышал. В праздник Троицы, помню, проходя мимо, крикнул мне «прочь с дороги!» и глянул глазами хозяина. А я в душе поклялся тогда же попотчевать его петлей.

Панкраций. Утром, чуть свет, отправишься к нему и скажешь, мол, я хочу встретиться с ним. Лично, тайно, ночью.

Выкрест. Сколько людей мне дашь? В одиночку идти боязно.

Панкраций. Пойдешь в одиночку. Мое имя будет тебе охраной. Виселица, на которую вы вздернули позавчера Барона, будет тебе стражем.

Выкрест. Ай-вай.

Панкраций. Скажешь: я приду к нему в полночь. Послезавтра.

Выкрест. А если он велит измордовать меня, убить?

Панкраций. Будешь мучеником за народную свободу. Выкрест. За свободу? Народную? Тогда я не против. (В сторону.) Ай-вай-вай!

Панкраций. Спокойной ночи, гражданин.

Выкрест уходит.

Леонард. К чему все эти оттяжки, полумеры, отсрочки, переговоры? Я клялся тебе в повиновении, в обожании, я считал тебя человеком действия, орлом, что летит прямо к цели, думал, жизнь свою, все наши жизни ты ставишь на карту.

Панкраций. Молчи, малыш.

Леонард. Все готовы. Выкресты сковали оружье и наплели веревок, толпы кричат, требуют приказа. Отдай приказ, он сверкнет как искра, как молния, все зажжет, обратится громом.

Панкраций. Кровь ударила тебе в голову. В твои годы такое случается. Не совладал с чувствами и зовешь это страстью.

Леонард. Взвесь обстановку, вождь. Аристократы бессильны, заперлись в замке Святой Троицы. Ждут, когда мы нагрянем. Голова преступника созрела для гильотины. Вперед, вождь, без колебаний вперед, ударь на них.

Панкраций. Не в том дело. Силы они растратили в наслажденьях, разум — в безделье. Не сегодня-завтра погибнут.

Леонард. Кого ты боишься? Кто тебя держит?

Панкраций. Никто. Одна моя воля.

Леонард. И я должен ей слепо довериться?

Панкраций. Да, слепо — истинно говорю тебе.

Леонард. Ты нас предаешь.

Панкраций. С чего ни начни разговор, ты всегда свернешь на предательство. Что-то вроде припевки к песне. Не кричи. Если кто-то подслушает…

Леонард. Шпионов тут нету. А если подслушают…

Панкраций. Тогда я всажу тебе в брюхо пять пуль за то, что повысил голос. (Подходит к нему вплотную.) Верь мне. Успокойся же ты наконец!

Леонард. Ладно. Я погорячился. Но не боюсь наказания. Если смерть моя послужит кому-то наукой, закалит нашу отвагу, силу нам даст, тогда стреляй.

Панкраций. Нет, нет, ты еще жив, надежды полон и веры. Счастливейший человек. Мне не хочется лишать тебя жизни.

Леонард. Какой же у тебя план?

Панкраций. Больше думай, меньше болтай. Когда-нибудь все поймешь. Велел ты уже доставить с порохового склада две тысячи зарядов?

Леонард. Я послал Дейца с отрядом.

Панкраций. Сбережения сапожников переданы в нашу казну?

Леонард. Искренне обрадовались и сложились все до единого. Приволокли сто тысяч.

Панкраций. Завтра приглашу их на ужин. Что нового слышно о графе Генрике?

Леонард. Генрик… Презираю я панов и не верю тому, что о нем говорят. У погибающей расы сил не прибудет. Хотят они, хотят, да не могут…

Панкраций. Однако ж он собрал своих крестьян, он не сомневается в их верности. Хочет вести их, снять осаду с замка Святой Троицы.  

Леонард. Кто устоит перед нами? Мы несем идею нового века.

Панкраций. Я хочу его видеть… Глянуть ему в глаза… Проникнуть в самое его сердце… Перетянуть на нашу сторону.

Леонард. Обанкротившийся аристократ.

Панкраций. И поэт впридачу. А теперь вот что: оставь меня одного.

Леонард. Ты прощаешь меня, гражданин?

Панкраций. Можешь спать спокойно. Если б я тебя не простил, ты бы заснул навеки.

Леонард. Так завтра, выходит, ничего не будет?

Панкраций. Спокойной ночи, приятных снов. (Леонард направляется к выходу.) Эй, Леонард!

Леонард (возвращаясь). Гражданин вождь…

Панкраций. Послезавтра ночью пойдешь вместе со мной к графу Генрику.

Леонард. Есть. (Уходит.)

Панкраций. Отчего это мне, начальнику тысяч тысячей, мешает один-единственный человек? Рядом с моими силами его отряд ничтожен: сотня-другая мужиков, что слепо верят его слову, любят его любовью домашней скотины… Он ничтожество, ноль. Отчего ж мне так хочется видеть его, обольстить? Может, дух впервые встретил равного и на мгновение заколебался? Последняя мне преграда на этих равнинах: преодолеть ее, а потом… О мысль моя, может, я сам себя обольщаю, как обольщал других? Стыдись, Панкраций, своей собственной догадки, о человек, ты знаешь цель, ты воплощаешь разум, повелеваешь народом, в тебя воплотилась всеобщая сила и воля. Что преступление для других, то для тебя слава. Людям низким и безвестным ты дал имена, людям без сути дал веру. Новый мир сотворил ты вокруг себя по образу и подобию своему и вдруг заблудился в потемках, и сам не знаешь, кто ты такой. Нет, нет, нет — ты велик! (Падает на стул и погружается в раздумье.)

*

Лес. На деревьях развешаны полотнища. В центре луг с виселицей. Шалаши, палатки, костры, бочки. Всюду толпы.

Муж (переодетый в черный плащ с красной шапкой свободы на голове. Входит, держа под руку Выкреста). Не забудь!

Выкрест (тихо). Не беспокойтесь, ваше сиятельство. Я проведу, я не выдам. Честное слово…

Муж. Глазом моргнешь, пальцем шевельнешь — пуля в лоб. Можешь не сомневаться: о твоей жизни не заплачу… раз своей рискую.

Выкрест. Ай-вай… Словно железными клещами ты сжал руку… Что прикажешь мне делать?

Муж. Беседуй со мной, как со старым знакомым, как с вновь прибывшим приятелем. Что это за танец?

Выкрест. Танец свободных людей. Мужчины и женщины пляшут вокруг виселицы и поют.

Хор. Хлеба, работы, дров на морозы, отдыха летом! Ура! Ура! Сжалиться Бог не желает над нами. Ура! Ура! Нас пожалеть король не подумал. Ура! Ура! Нас господа пожалеть не спешили. Ура! Ура! И королям, и панам, и Богу нынче спасибо. Ура! Ура!

Муж (Девушке). Приятно на тебя глянуть, такая ты румяная да веселая.

Девушка. Дождались мы светлого денечка. Тарелки я мыла, вилки мочалкой терла, доброго слова не слыхала. Но времечко пришло, теперь уж покушаю, попляшу сама… Ура!

Муж. Танцуй, гражданка, танцуй.

Выкрест (тихо). Сжальтесь, ваше сиятельство… Вас могут узнать. Уходим.

Муж. Если узнают, ты первый сгинешь. Веди…

Выкрест. Вон там, под дубом, клуб лакеев.

Муж. Приблизимся.

Первый лакей. Старого моего господина я убил.

Второй лакей. А я все ищу своего барона. Твое здоровье! Камердинер. Над подносами да утюгами мы гнули спину, граждане. В поту, в унижении сапоги чистили, волосья стригли, пока прав своих не почуяли… Здоровье нашего клуба!

Хор лакеев. Здоровье председателя! Он поведет нас дорогой чести.

Камердинер. Спасибо, граждане.

Хор лакеев. Все мы вырвались дружно из лакейской этой нашей тюрьмы. Виват! Не понаслышке знаем распутство и шутовство салона. Виват! Виват!

Муж. Что за голоса, дикие, непримиримые слышатся из зарослей слева?

Выкрест. Хор мясников, ваше сиятельство.

Хор мясников. Обух и нож — оружие наше. Бойня — жилище. Разницы нет скотину ли, барина ль резать… Мы, дети насилия и крови, мы равнодушно глядим на слабых, на белотелых. Кто позовет, тому и служим. Для господ барана заколем, для народа барина зарежем. Обух и нож — орудие наше. Бойня — жилище наше. Бойня, бойня, бойня…

Муж. Вот это мне по сердцу. Не болтают, по крайней мере, о чести и философии. Добрый вечер, сударыня.

Выкрест (тихо). Говорите, ваше сиятельство, «гражданка» или «вольная женщина».

Женщина. Чего ты ко мне с «сударыней» подъезжаешь? Фу! Нафталином разит.

Муж. Язык не так повернулся.

Женщина. Ты свободный и я свободная. В наш праздник я, вольная женщина, любовь свою раздаю.

Муж. Вот за нее ты, наверно, и получила эти колечки да ожерелье из аметистов. Щедрость за щедрость!

Женщина. Нет, нет, эти погремушки я содрала еще до освобождения с мужа моего, врага моего, что держал меня на привязи. Врага свободы!

Муж. Приятной прогулки, гражданка. (Проходит.) Кто этот странный воин? Стоит, опершись на обоюдоострую саблю. Черепом шапка украшена. Другой череп на портупее, еще один на груди. Не Бьянкетти ли это знаменитый, начальник простого люда, вроде тех кондотьеров, что герцогам и правительствам служили?

Выкрест. Он самый, ваше сиятельство. Вот уже неделя, как он с нами. Муж. О чем задумался, генерал?

Бьянкетти. Гляньте, гражданин, в тот просвет между яворами… Присмотритесь. На горе замок. Вижу в подзорную трубу стены, рвы и четыре бастиона… Муж. Взять его не так-то просто.

 Бьянкетти. Тысяча тысяч королей! Можно подобраться ущельем, подкопаться и…

Выкрест (подмигивая Мужу). Гражданин генерал…

Муж (тихо). Чуешь взведенный курок под плащом?

Выкрест (в сторону). Ай-вай! (Громко.) Какой же ты план составил, гражданин генерал?

Бьянкетти (в задумчивости). Братья вы мне по свободе, но не по разуму. После победы всё и узнаете. (Уходит.)

Муж (Выкресту). Мой совет повстанцам: убейте его. Ибо так начинается аристократия. Ремесленник. Проклятье… Проклятье…

Муж. Что ты делаешь здесь под деревом, бедняга? Почему глядишь так дико, так отрешенно?.. Ремесленник. Будь они прокляты, купцы и фабриканты! Лучшие годы жизни, когда другие любят женщин, бьются в широком поле, странствуют по морям, я проторчал в тесной каморке, над шелкопрядильным станком…

Муж. Испей же кубок, что у тебя в руках.

Ремесленник. Сил нету… не могу поднести к губам… с трудом сюда притащился… Для меня уже не загорится заря свободы. Будь прокляты купцы, что торгуют шелком, и баре, что в шелк наряжаются… Проклятье, проклятье! (Умирает.)

Выкрест. Гадкий мертвец!

Муж. Трус вольности, гражданин Выкрест, всмотрись в эту мертвую голову! Чем она плоха в кровавых огнях заката? Куда подевались ваши посулы о равенстве, совершенстве и счастье для всего человечества?

Выкрест (в сторону). Чтоб ты сдох, чтоб тело твое разорвали собаки в клочья. (Вслух.) Отпусти меня! Мне пора доложить о моем поручении.

Муж. Скажешь, что я посчитал тебя шпионом и задержал. (Смотрит по сторонам.) Отголоски пира позади стихают. Перед нами лишь сосны и ели, озаренные лучами вечера.

Выкрест. Над лесом собираются тучи. Не лучше ли тебе вернуться к своим людям? Тебя давно ждут в ущелье святого Игнация.

Муж. Спасибо за заботу, почтенный еврей. Вернуться!.. Хочу еще разочек в сумерках взглянуть на этих граждан.

Голос за деревьями. Привет тебе от Хамьего племени, заходящее солнце.

Голос справа. Привет тебе, главный недруг наш. Ты гнал нас на работу в знойную пору. Но теперь на восходе застанешь рабов своих за мясом и чашами. Солнце, желтый огарок… Пропади ты пропадом!

Выкрест. А вон толпа мужиков.

Муж. Не вздумай бежать. Стань вон за тем деревом и молчи.

Хор крестьян. Вперед, вперед, под шатры к братьям нашим, вперед, вперед под тень яворов… Поболтать вечерком, вздремнуть… Вперед, там девки нас ожидают… Там туши волов. Там плуги ржавые…

Голос. Волоку его, тащу, а он кобенится, упирается. Ишь, рекрут какой… Иди, иди!

Голос помещика. Дети мои… Сжальтесь!

Второй голос. Верни мне дни моей барщины!

Третий голос. Воскреси сына из-под казацких нагаек.

Четвертый голос. Хамы пьют за твое здоровье, барин. Прощеньица просят.

Хор мужиков (удаляясь). Вурдалак пил нашу кровь и пот наш… Попался, оборотень, не отпустим. Бес тебе поможет. Вознесешься ты выше всех, большой барин, над лесом. Так и сгинешь. Смерть барам, тиранам, а нам, бедным, голодным, усталым, нам только есть, спать, пить. Трупы их как снопы в поле лягут, замки пеплом станут, что мельче мякины при обмолоте. С осами, с топорами, с цепами, вперед, братья, вперед!

Муж. Не смог я лица разобрать в сутолоке…

Выкрест. Может, какой друг или родственник вашего сиятельства.

Муж. Презираю его, а вас всех ненавижу. В стихах еще скажут об этом. Вперед, еврей, вперед! (Скрываются в кустах.)

*

Другая часть бора, холм, на котором разожжены костры. Множество людей с факелами. Муж с Выкрестом высовываются из-за деревьев.

Муж. Ветки разодрали в клочья мою шапку свободы. А это что? Словно преисподняя с рыжими огнями меж двумя черными стенами леса — двумя лавинами тьмы?

Выкрест. Заблудились мы, пока искали ущелье святого Игнация. Скорее в кусты! Леонард справляет тут обряд новой веры.

Муж (выходит из-за дерева). Вперед, вперед! Этого мне и надо. Не бойся, нас никто не узнает.

Выкрест. Осторожнее… Не торопитесь!

Муж. Развалины какого-то здания. Гигант простоял века, а теперь вот рухнул. Колонны, пьедесталы, капители, четвертованные статуи… Орнамент старинный с потолка. Хрустнуло под ногой стекло… Лик Пресвятой Девы мелькнул, кажется, во мраке… Опять темень. А вот здесь, погляди, рухнула аркада… Решетка, засыпанная мусором. Факел полыхнул… Рассеченный пополам рыцарь спит на половинке могильной плиты… Куда я попал, проводник?

Выкрест. До кровавого пота, сорок дней и сорок ночей трудились наши люди, пока не разрушили последний храм на равнине. А вот здесь кладбище…

Муж. Песни ваши, новые люди, отдают горечью. Черные тени бегут по бокам, впереди, сзади. Белые пятна мелькают в толпе, как призраки…

Прохожий. Во имя Свободы привет вам обоим!

Второй. Во имя смерти господ привет вам обоим.

Третий. Поспешите. Там песни поют жрецы свободы.

Выкрест. Нам не остановиться. Толпа напирает.

Муж. Кто этот молодой человек на развалинах храма? Три костра дымят и сверкают под ним, лицо воспалено, в голосе безумие?

Выкрест. Это Леонард, вдохновенный пророк свободы. Вокруг жрецы, философы, поэты, артисты, их дочери и любовницы.

Муж. Ха! Ваша аристократия. Покажи мне того, кто тебя прислал.

Выкрест. Что-то я его тут не вижу.

Леонард. Грудь и уста мои ее просят, дайте мне ее в объятья, красавицу мою, независимую, освобожденную от покровов и предрассудков, избранную среди дочерей Свободы невесту мою!

Девичий голос. Я спешу к тебе, избранник…

Второй голос. Гляди, я простерла к тебе руки… падаю от бессилья… катаюсь по пепелищу, возлюбленный мой… Третий голос. А я раньше их, раньше… Сквозь пепел и жар, сквозь огонь и дым я иду к тебе, о любимый…

Муж. В сладострастных прыжках, с распущенными волосами, тяжело дыша, взгромождается она на руины.

Выкрест. Так каждую ночь.

Леонард. Ко мне, ко мне, радость моя, дочь Свободы! Она трепещет в божественном экстазе… Я вдохновился, вдохновился!! Слушайте все! Буду пророчествовать…

Муж. Склонилась. Теряет сознание…

Леонард. Мы оба, и я и она — образ рода человеческого… Освобожденного и воскресающего… Глядите: стоим на обломках древнего Бога. Слава нам, ибо мы чресла этого Бога разорвали, обратили его в пыль и прах, а дух его победили силой нашего духа. Он валится в небытие.

Хор женщин. Счастливая, счастливая избранница Пророка. Мы, которые ниже, завидуем славе ее.

Леонард. Мир новый провозглашаю… Новому Богу отдаю небо. О, Бог вольности и наслажденья, Бог народа, каждая жертва мести, каждый труп поработителя твоим алтарем будет… в океане крови утонут былые слезы и страдания рода человеческого. Жизнь — это отныне счастье, закон — это равенство, а кто против, тому петля и проклятье.

Хор Мужей. Рухнуло здание гнета ис песи. Кто возьмет хоть камушек, смерть тому и проклятье.

Выкрест (в сторону). Осквернители Иеговы. Трижды плюю на вас — погибель вам трижды!

Муж. Сдержи слово, Орел, и на их костях я воздвигну новый храм Христа.

Нестройные голоса. Вольность… счастье… Ура! Гей-гей! Всех мы повесим, покуролесим! Ура! Ура!

Хор жрецов. Где они, паны, где короли, что недавно расхаживали в короне, со скипетром, в гордыне и гневе?..

Первый убийца. Я убил короля Александра.

Второй убийца. Я короля Генриха…

Третий. Я короля Эммануила…

Леонард. Ступайте без трепета и убивайте без угрызений совести. Вы избранники, вы святые среди святых. Мученики… Герои свободы.

Хор Убийц. Темной ночью выходим, в руках кинжалы… Скорее, скорее!

Леонард. Очнись, красавица моя! (Раскат грома.) Так ответствуйте Богу живому… Громче песни ваши… За мной, за мной, все за мной, все! Пройдем еще разочек по кругу и потопчем храм мертвого Бога. (Девице). А ты — голову выше, встань, проснись!

Девица. Пылаю любовью к тебе, к твоему Богу… Кто захочет, каждому любовь отдам… Горю, пылаю…

Муж. Кто это там выбежал вперед? На колени пал… Борется сам с собою… Скулит, что-то бормочет…  

Выкрест. Да ведь это же сын знаменитого философа.

Леонард. Чего хочешь, Герман?

Герман. Жрец, Верховный жрец, посвяти меня в убийцы.

Леонард (жрецам). Подайте елей, кинжал и яд. (Герману.) Тем самым елеем, что прежде королей на царство помазывали, помазываю тебя ныне королям на погибель… оружие давних рыцарей и панов на уничтожение их тебе вручаю… на грудь твою перевязь — флакон с ядом. Если железо не проникнет, яд выжрет внутренности тиранов. Ступай и истребляй давние поколения во всех концах вселенной.

Муж. Ага, теперь он шагает по главе шествия, по холму.

Выкрест. Уйдем с дороги.

Муж. Нет. Я хочу, чтоб этот мой кошмар завершился.

Выкрест (в сторону). Трижды плюю на тебя, трижды. (Мужу.) Но Леонард меня узнает… Ваше сиятельство, глядите, вон какой кинжалище у него на груди.

Муж. Спрячься под моим плащом. Что за женщины перед ним пляшут?

Выкрест. Это графини и принцессы. Бросили мужей, перешли в нашу веру.

Муж. А прежде-то были ангелами. О… Предводитель пропал в давке, чернь его со всех сторон обступила. Только по музыке и поймешь, что уходит. Ступай за мной. Отсюда лучше видно. (Карабкается на обломок стены.)

Выкрест. Ай-вай!.. Отсюда нас заметят.

Муж. Вот появился снова, толпа женщин следом. Бледные, безумствуют в конвульсиях. Сын философа неистовствует, размахивает кинжалом. Подошли к развалинам северной башни… Встали. Пляшут на руинах. Опрокидывают последние аркады. Осыпают искрами поваленные алтари и кресты… Огонь занимается. Дым взвился столбами… Горе вам, горе!

Леонард. Горе тому, кто поклоняются мертвому богу.

Муж. Черные клубы закрутились и движутся в нашу сторону.

Выкрест. О Авраам…

Муж. Орел, орел, скажи, пробил ли мой час?

Выкрест. Теперь нам крышка…

Леонард (делает несколько шагов и останавливается). Кто ты такой, брат мой, с горделивым таким видом? Почему к нам не присоединился?

Муж. Я спешил издалека на голос восстания. Я убийца из Испанского клуба и только что прибыл.

Леонард. А тот, другой, почему прячется в складках твоего плаща?

Муж. Мой младший брат. Он поклялся, что не откроет лица, пока не убьет хотя бы одного барона…

Леонард. А ты чьей смертью похвалиться можешь?

Муж. За два дня до отъезда старшие братья удостоили меня посвящением.

Леонард. Посвящением… Кого желаешь сразить?

Муж. Тебя первого, если отступишься.

Леонард. Возьми, брат, для такого случая мой кинжал. (Вытаскивает из-за пояса кинжал.)

Муж (обнажая свой кинжал). Для такого случая, брат, одного моего хватит.

Голоса. Да здравствует Леонард! Да живет испанский убийца!

Леонард. Ждем тебя завтра к шатру гражданина вождя.

Хор жрецов. Приветствуем, тебя, гость, во им духа свободы. В твоих руках частица нашего избавленья. Кто сражается вечно, кто убивает мгновенно, и днем и ночью, кто верит в успех, тому и победа. (Проходят.)

Хор Философов. Мы несли человечеству светоч. Мы просвещаем род человеческий с самых пеленок. Мы вырвали его из праха и дали ему сияние. Так борись же, убивай и гибни! (Проходят.)

Сын Философа. Пью твое здоровье, товарищ брат, из святого черепа. До свиданья! (Бросает череп.)

Первая Девица (танцуя). Убей для меня князя Иоанна!

Вторая Девица. Для меня — графа Генрика.

Дети. Подари мне голову аристократа!

Голоса. Да будет благословен твой кинжал!

Хор художников. Вместо готических развалин новый храм воздвигнем. Ни икон, ни статуй не будет. Галереи прямей кинжалов, колонны в восемь голов людских, а наверху у каждой волосья, с которых кровь сочится. Алтарь один, белейший. И шапка свободы над ним. Урра-ра-ра-ра!

Голоса. Вперед, вперед, заря занимается!

Выкрест. Нас сейчас вздернут. Вон виселица…

Муж. Молчи, еврей. Они побежали за Леонардом. Про нас уже все забыли. Озираю последний раз весь этот хаос, что из бездны времен, из глубин мрака встал на погибель мне и всем братьям моим. Мысль моя, подхваченная отчаяньем, израненная безумием, без устали мечется… Боже, дай мне силу, в которой пока не отказывал, и я в одно слово замкну мир этот новый, огромный, который сам себя не понимает. Слово мое будет поэзией будущего.

Голос сверху. Пьеску кропаешь.

Муж. Спасибо за напоминание, дьявол. Я отомщу за поруганный прах отцов. Будь они прокляты, новые поколения. Их вихрь меня подхватывает, но не утащит меня с собою. Орел, орел, сдержи слово! — Скорее вниз, в ущелье святого Игнация!

Выкрест. Рассвело. Я дальше не пойду.

Муж. Выведи меня на дорогу. Тогда отпущу.

Выкрест. Сквозь дым и развалины, сквозь заросли и пепелища… Куда тащишь меня? Пощади, пощади…

Муж. Скорее, скорее. Спускайся! Песни уже замирают вдали. Факелы чуть тлеют. Видишь ли ты среди белесых испарений, среди мокрых деревьев тени прошлого? Жалобные голоса слышишь?

Выкрест. Мгла глаза застилает. Катимся вниз.

Хор Духов из леса. Плачьте по Христу, по Христу плачьте, по изгнаннику, страдальцу… Где Бог наш, где церковь Его?

Муж. Скорее, скорее с мечом на битву! Я верну вам Спасителя, духи! На тысяче крестов распну я врагов Его.

Хор Духов. Мы хранили алтари и памятники святых, отзвуки колоколов носили на крыльях своих людям, в голосах органов были голоса наши, мы плыли в отсветах витражей, в тенях соборных колонн, в отблесках святой чаши. В благословении Тела Господня была вся наша жизнь. Куда нам теперь деться?

Муж. Рассветает. Виденья смешались с лучами зари.

Выкрест. Твой путь туда, там ущелье.

Муж. Гей! Иисус, сабля моя! (Сбрасывает шапку, заворачивает в нее деньги.) Прими на память и вещь и символ.

Выкрест. Не забудьте, ясновельможный пан, вы дали мне слово. Безопасность того, кто придет сегодня в полночь…

Муж. Старый шляхтич дважды не клянется… Иисус, сабля моя!..

Голоса в кустах. Дева Мария и сабля наша. Да живет повелитель наш!

Муж. Люди, ко мне! Прощай, гражданин! Ко мне, люди! Иисус, Мария…

*

Ночь. Кустарник. Деревья.

Панкраций (своим людям). Лечь лицом в траву… лежать, молчать… огня не высекать… даже для трубки… при первом же выстреле бежать мне на помощь. Не будет выстрела – не шевелиться, пока не рассветет.

Леонард. Заклинаю тебя, гражданин вождь. Заклинаю еще раз…

Панкраций. Стань вон у той сосны и жди.

Леонард. Хоть меня возьми с собой. Это же барин, аристократ. Это обманщик.

Панкраций (жестом приказав Леонарду остаться). Даже старая шляхта иногда держит слово.

*

Комната наподобие галереи. На стенах портреты дам и рыцарей. В отдалении на колонне фамильный герб. Муж сидит за мраморным столом, на котором лампа и часы, пара пистолетов и палаш. Чуть дальше другой стол с серебряными чашами и кубками.

Муж. Когда-то очень давно в годину опасности и тревоги Бруту явился гений Цезаря. Сегодня и я жду видения. Скоро явится человек без имени, без предков, без ангела-хранителя. Он явится из небытия, он откроет, быть может, новую Эпоху, если только я его не отброшу, не ввергну в пустоту. Отцы мои, дайте мне ту силу, что сделала вас некогда владыками мира. Львиные ваши сердца в мою грудь вложите. Да прольется сила разума вашего на мою голову. Да вступит в меня вера в Христа и Церковь Его, слепая, неумолимая, кипучая, свет деяний ваших на земле, надежда на бессмертие в небесах, да поможет она мне, сыну сотни поколений, последнему восприемнику ваших мыслей и доблестей, добродетелей и ошибок, да поможет уничтожить и пожечь врагов ваших. Бьет двенадцать. Я готов. (Встает.)

Слуга (в вооружении воина появляется в дверях). Ясновельможный пан, человек, что обещал прийти, прибыл и ждет.

Муж. Впусти.

Слуга выходит. Входит Панкраций.

Панкраций. Привет, граф Генрик. Странно звучит слово «граф» в моих устах. (Садится, сбрасывает плащ и снимает шапку свободы, обводит взглядом галерею и герб.)

Муж. Спасибо, что доверился дому моему. По давнему обычаю, пью твое здоровье. (Берет кубок, пьет, подает кубок Панкрацию). Прими, гость, в руки свои.

Панкраций. Эти пестрые символы зовутся на языке мертвых, если не ошибаюсь, гербами. Исчезают такие знаки с лица земли. (Пьет.)

Муж. С Божьей помощью скоро они умножатся в числе.

Панкраций (отнимая ото рта кубок). Вот она, старая шляхта… Самоуверенная, гордая, упрямая, вечно надеждой живущая, а сама без гроша в кармане, без оружья, без солдат. Грозит, как сказочный мертвец, у ворот кладбища. Верит в Бога, иногда лишь притворно, ибо в себя верить трудно. Покажи мне бурю, высланную вам на подмогу, полки ангельской рати, сошедшие с небес. (Пьет.)

Муж. Ты сам над собой посмеялся. Атеизм — формула старая. Думал, услышу от тебя что-нибудь поновее.

Панкраций. Над собой лучше посмейся. Моя вера куда сильнее твоей. Во мне стон отчаянья и боли тысячи тысяч, голод ремесленников, нищета крестьян, позор их дочерей и жен, унижение человеческой сути. И все от суеверия, невежества и скотских привычек. Вот истоки веры моей. Мой Бог на сегодня — это разум мой, и он хочет дать хлеб и человеческое достоинство людям навеки. (Пьет и бросает кубок.)

Муж. Моя сила основана на Боге, что наделил могуществом Отцов моих.

Панкраций. Ты всю жизнь был игрушкой дьявола. Оставлю, впрочем, спор богословам. Может, сыщется еще схоласт в здешних местах. К делу! К делу!

Муж. Чего ты требуешь от меня, спаситель народов, бог в образе гражданина?

Панкраций. Я пришел, чтобы сперва познакомиться. Ну а потом спасти.

Муж. За первое спасибо. Что до второго, то положись на мою саблю.

Панкраций. Сабля твоя — стекло, Бог твой — призрак. Тысячи голосов тебя прокляли, тысячи рук поймали в ловушку. Сколько моргов земли у вас осталось, все пойдет на ваши могилы. Вам и двадцати дней не продержаться. Где ваши пушки, снаряжение, провиант, а главное — мужество где? Будь я на твоем месте, знаешь, что бы я сделал?

Муж. Я терпелив. Я тебя слушаю, заметь.

Панкраций. Я бы, граф Генрик, сказал на твоем месте Панкрацию так: «Пусть будет по-твоему. Отряд свой распускаю, единственный свой отряд… Спасать замок Святой Троицы не стану. Остаюсь зато при своем имении и имуществе, что ты гарантируешь мне словом». Сколько тебе лет, Граф?

Муж. Тридцать шесть, гражданин.

Панкраций. Еще пятнадцать лет самое большое… Такие, как ты, долго не живут… Больше ты не протянешь. А твоего сына ждет не молодость, а могила. Ты последний граф на этой равнине. Сделаем исключение из правила — не повредит. Будь хозяином до самого конца в доме своих прадедов. Вели писать их портреты и резать гербы, а о друзьях-товарищах позабудь. Да совершится народный приговор над мерзавцами. (Наполняет свой кубок.) Твое здоровье, последний граф!

Муж. Ты оскорбил меня каждым своим словом. Хочешь, должно быть, превратить в раба в день своего триумфа. Не старайся. Отблагодарить не смогу. Ты здесь под защитой моего слова. Панкраций. Вот и вылезло на сцену вековое чванство и рыцарская спесь. Линялая тряпка среди знамен. О, я знаю тебя, насквозь вижу. Вроде, прыгаешь среди живых, а на самом деле братаешься с мертвецами, ибо себя желаешь обмануть, ибо веришь в древние касты, в скелеты прабабок, в слово «отечество» и прочую чепуху. Но в глубине души знаешь: собратьям твоим заслуженная кара, а после кары — забвенье.

Муж. А тебе и твоему люду суждено другое?

Панкраций. Нам суждена победа и жизнь. Один только принцип я признаю и перед ним склоняюсь. На этом моем законе и развивается мир. Он ваша гибель, и сегодня он гласит моими устами: «Дряхлые, источенные червями, обожравшиеся, опившиеся, уступите дорогу юным, изголодавшимся и могучим». Но тебя я хочу спасти. Тебя одного.

Муж. Чтоб ты погнуснее сдох с этой своей жалостью! Я тоже знаю твой мир и тебя. Насмотрелся ночью на пляски черни. По чужим хребтам ты карабкаешься наверх. Это преступления старого мира, убранные в новые одеяния, тот же танец другим способом. Но в результате одно и то же: как тысячу лет назад — разврат, золото, кровь. Тебя там не было, ты не соизволил спуститься к своим детям, ибо в глубине души ты их презираешь. Еще день-два, и если разум у тебя сохранится, ты и себя станешь презирать. И не досаждай мне более. (Садится под своим гербом.)

Панкраций. Мой мир пока еще толком не развился, согласен. Он не стал еще великаном, требует удобств и хлеба. Но придет время… (Встает, подходит к Мужу и стоит, опершись о колонну с гербом.) Придет время, когда он осознает себя и скажет: «Вот он я». И не будет никакого другого голоса на свете, который сможет сказать так же.

Муж. Ну, а потом?

Панкраций. Из того поколения, которое я бережно взращиваю, родится племя высшее, совершенное. Таких мужей земля еще не знавала. Они вольные люди, они ее господа от полюса до полюса. Земля будет одним цветущим городом, одним счастливым домом, одной мастерской промысла и богатств.

Муж. Слова у тебя лживые, лицо неподвижное, бледное – ни следа вдохновения…

Панкраций. Не перебивай. Люди на коленях просили этих моих слов, просили, а я скупился. Меж нами пребывает Бог, которому неведома смерть. Труд и муки сорвали с него пелену. Он обретен в небе своими собственными детьми, разбросанными некогда по лицу земли. Они прозрели и познали истину. Им открылся Бог человечества.

Муж. Нам открылся он много веков назад. Человечество им уже спасено.

Панкраций. Пусть утешается этим спасением: две тысячи лет нищего существования со дня смерти на кресте.

Муж. Видел я тот крест, богохульник, в древнем Риме. У стоп его дремали в руинах великие силы, помощнее твоих. Сто богов, все вроде твоего, лежали во прахе и не смели ущербные свои головы обратить к нему. А он высился над всеми, простирая свои святые руки к востоку и западу, купая святое чело в лучах солнца. Бесспорный владыка вселенной.

Панкраций. Сказка старая и пустая, как дребезжание твоего герба. (Ударяет по гербу.) Читал я когда-то твои писания. Если покушаешься пребыть в вечности, если чтишь истину, если по-настоящему ищешь ее, если соизмеряешь себя с людским величием, а не с персонами детских сказок, не теряй минуты спасенья. От той крови, что мы прольем сегодня, завтра не останется и следа. Последний раз тебе говорю: если ты тот самый, за которого выдавал себя когда-то, встань, брось этот дом, пойдем вместе.

Муж. Ты младший брат сатаны! (Встает, прохаживается по комнате.) Пустые бредни… Кто их осуществит? Адам умер в пустыне. В рай мы не вернемся.

Панкраций. (в сторону). Больное место. Задел поэзию.

Муж. Прогресс, счастье человечества… Я тоже в это когда-то верил. Что ж, вот вам моя голова. Свершилось. Сто лет тому назад, двести… Полюбовное соглашение было еще возможно… Но теперь… Я вижу… Дошло до взаимного уничтожения. Вам теперь требуется лишь одного: заменить расу.

Панкраций. Горе побежденным. Отбрось сомнения. Скажи всего лишь раз «Горе им!» — и мы победим вместе.

Муж. Все ли меандры Провидения ты учел? Представало ли оно у твоего шатра ночью, благословляя тебя? Слышал ли ты его голос, когда в полдень все спали в зное, а ты один отдавался раздумьям? Почему с такой уверенностью ты грозишь мне своей победой, человек из той же, что и я, глины, и тоже невольник любой меткой пули, любого удара мечом?

Панкраций. Не тешь себя зря надеждой. Не царапнет меня пуля, не рассечет сталь, пока жив хоть один из вас, аристократов. А уж что потом, вас это не касается… (Бой часов.) Время смеется над нами обоими. Если ты устал от жизни, сохрани хоть сына.

Муж. Душа его чиста, он уже спасен небесами. На земле же ему предначертана судьба отца. (Стоит, закрыв лицо руками.)

Панкраций. Отказываешься? Молчание. Молчишь… думаешь… Ладно. Пусть думает тот, кто стоит над гробом.

Муж. Я далек от тайных мыслей, что шевелятся в закоулках твоей души. Плотский мир принадлежит тебе: напитай его ядом, напои кровью и вином. Держись, однако, в границах. А сейчас прочь, прочь отсюда!

Панкраций. Раб своих идей, своих начертаний, поэт, ретроград, рыцарь — позор тебе. Позор тебе. Глянь на меня: мысли и образы — вроде воска под пальцами моими.

Муж. Сравнивать бесполезно. Ты меня никогда не поймешь. Ибо каждый из твоих предков погребен, словно мертвый бездушный предмет, вместе с прочей чернью. (Жестом в сторону картин.) Взгляни на эти изображения. Заботы о доме, о семье, об отчизне начертаны на их лицах враждебными тебе бороздами мысли. Что ушло с ними, живет сегодня во мне. А ты скажи, человек, где земля твоя? Вечером ты ставишь свой шатер на руинах чужого дома, свертываешь его на рассвете — и дальше в кочевье… Ты еще не нашел своего очага, и ты его не найдешь, пока сотни людей не повторят следом за мной: «Слава нашим предкам!»

Панкраций. Да, действительно, слава твоим прадедам на земле и на небе! Есть на что полюбоваться. Этот вон с титулом старосты стрелял в баб, развешанных по деревьям, поджаривал живьем евреев. А тот, с печатью в руке и с табличкой «канцлер», подделал акты, сжег архивы, подкупил судей, ядами умножил наследство. Вот откуда твои деревни, доходы, вот откуда твоя сила. А тот, черненький, с горящими глазами, прелюбодействовал в домах друзей, а вон тот, с орденом золотого руна, в итальянской кольчуге — служил, надо полагать, чужеземцам. Та бледная дама с темными локонами путалась со своим стремянным, а вон та читает как раз письмо любовника и улыбается при мысли, что ночь уже наступает, а вон та, с собачонкой,   роброне, была наложницей королей. Такова беспорочная родословная твоих предков. Люб мне и тот в зеленом кафтане — он пил и охотился с братьями-шляхтичами, а мужиков заставлял наравне с псами травить оленей. Невежество и горе страны — вот ваш разум и ваша сила. Но судный день приближается и, клянусь, никто не будет забыт из Отцов ваших, ни одна страничка славы не будет потеряна.

Муж. Ты заблуждаешься, сын плебеев. Ни ты сам и никто из твоих людей не жил бы сейчас, не выкорми его доброта отцов моих, не защити их сила. Это они в голод хлеб раздавали, в год поветрия открывали лазареты. А когда вы из стада животных превратились в стаю человеческих младенцев, они построили вам храмы и школы. В годину войны вас оставляли дóма, ибо знали, что созданы вы не для битвы. Твои слова отскакивают от их стальной славы, как стрелы язычников от их священных доспехов. Твои слова не потревожат их праха, слова захлебнутся и исчезнут, как вой бешеной собаки, что бежит, изрыгая пену, чтоб сдохнуть где-нибудь на дороге. А теперь самое время покинуть тебе мой дом. Я дарую тебе, гость, свободный выход.

Панкраций. До встречи на бастионах Святой Троицы. Когда у вас кончатся пули и порох…

Муж. Тогда мы сблизимся на длину наших сабель. До свиданья.

Панкраций. Мы с тобой два орла, но твое гнездо разбила молния. (Берет плащ и шапку свободы.) Переступая этот порог, я проклинаю его, как проклинают старость. А тебя и сына твоего предаю гибели.

Муж. Эй, Якуб! Входит Якуб. Проводить этого человека до моих последних постов на взгорье.

Якуб. Да поможет мне Бог. (Уходит.)

Часть четвертая

От башен замка Святой Троицы до дальних утесов простерлась призрачная снежно-белая мгла, неподвижная, немая, похожая на окаймленный зубцами черных скал древний океан, под которым угадывается на дне долина и над которым обозначается встающее солнце. На голой гранитной вершине высятся башни замка, утвержденные там трудами минувших поколений и сросшиеся с горой, как человеческая грудь срастается с торсом кентавра. Над всем этим реет знамя. Лишь оно оживляет эту мутно-серую даль. Постепенно все пробуждается: в просторах загуляли вздохи ветра, понизу заскользили лучи, льдинки облаков помчались над омутами испарений. И тогда иные звуки — человеческие голоса — пронеслись на легких волнах этой бури и рассыпались, прикоснувшись к устоям замка. Лопнуло пространство, и внизу, в долине, стало черно от людских голов, все кругом усеяно ими, словно морское дно камнями. Солнце с низких холмов взгромождается на скалы, в золоте возносятся и тут же растворяются в воздухе облака, и по мере того, как они исчезают, явственнее видны толпы и громче звучат крики из долины. Со взгорьев возносятся остатки тумана и распадаются в пустоте. Долина Святой Троицы вспыхнула отблесками мерцающего оружия. Люди сходятся отовсюду, словно в долину Судного дня. Собор в замке Святой Троицы. Аристократы, сановники восседают по обеим сторонам сцены, каждый под статуей короля или рыцаря, за статуями тóлпы шляхты, в глубине перед высоким алтарем, на золоченом троне, с мечом на коленях Архиепископ. За алтарем хор клириков. Появляется Муж со знаменем в руке, медлит на пороге, затем неспешно приближается к Архиепископу.

Хор клириков. Последние слуги Твои в последнем храме Сына Твоего, молим Тебя именем отцов наших. Спаси нас от врагов, Боже!

Первый Граф. Обрати внимание, как надменно глядит он на всех вокруг.

Второй Граф. Думает, небось весь мир покорил.

Третий Граф. А на самом-то деле погулял ночью в лагере мужиков.

Первый Граф. Сотню трупами положил, своих потерял двести.

Второй Граф. Не дадим избрать его вождем.

Муж (преклонив колени перед Архиепископом). К стопам твоим повергаю трофей мой.

Архиепископ. Препоясайся этим мечом, что был некогда благословлен святым Флорианом.

Голоса. Да здравствует граф Генрик! Да здравствует!..

Архиепископ. Прими вместе с благословением предводительство над этим замком, последним оплотом в государстве нашем. Всеобщей волею именую тебя вождем.

Голоса. Да здравствует… Да здравствует…

Одинокий голос. Я протестую.

Голоса. Прочь! Вон за двери… Да здравствует граф Генрик!

Муж. Если кто-то хочет сказать против, пусть выйдет, не таится в толпе. (Молчание.) Принимаю, святой отец, этот меч и да пошлет Господь мне смерть быструю, раннюю, если от врагов спасти вас не сумею.

Хор клириков. Дай ему силу, вдохнови его, Боже! Да спасет он нас от врагов наших! Господи… Муж. Поклянитесь же все, что будете стоять за веру и честь предков наших, что голод и жажда дадут вам смерть, но не позор. Не дрогнете, не уступите даже самой малости из прав господних и ваших собственных.

Голоса. Клянемся. Архиепископ преклоняет колени и поднимает крест. Все преклоняют колени. Хор. Да будет клятвопреступник поражен гневом твоим, Господи! Да будет покаран боязливый! Да будет гневом Твоим поражен изменник.

Голоса. Клянемся.

Муж (обнажая меч). Обещаю вам славу. Просите у Господа победу! (Выходит, окруженный толпой.)

*

Один из двориков Святой Троицы. Муж. Графы, бароны, князья, ксендзы, шляхта.

Граф (отводит Мужа в сторону). Что ж, значит, все потеряно?

Муж. Нет, не все. Главное, чтоб сердце не дрогнуло до времени.

Граф. До какого такого времени? В какой такой час?

Муж. Перед смертью.

Барон (отводит Графа в сторону). Ты уже, кажется, поговорил, Граф, с этим чудовищем? Пожалеет ли он нас, когда окажемся вего власти?

Муж. Пожалеет ли? О такой жалости, клянусь тебе, никто из твоих отцов не слыхивал. Жалость такая пахнет виселицей.

Барон. Надо, выходит, обороняться до последнего.

Муж. Вы хотели мне что-то сказать, князь?

Князь. Всего два слова. (Отводит Мужа в сторону.) Все это замечательно для простонародья, но мы-то понимаем, нам не отбиться.

Муж. Какой же выход?

Князь. Тебя избрали вождем, тебе и начать переговоры.

Муж. Тише, говори тише!

Князь. Почему?

Муж. А потому, что ты, князь, свой смертный приговор уже подписал. (Обратившись к толпе.) Кто заикнется о сдаче, тому казнь уготована.

Барон, Граф, Князь (одновременно). Кто заикнется о сдаче, тому казнь уготована.

Все. Казнь! Казнь!.. Виват! (Расходятся.)

*

Площадка на вершине башни. Муж. Якуб.

Муж. Где мой сын?

Якуб. Сидит в северной башне на пороге старой тюрьмы. Слагает пророчества.

Муж. Помни, Якуб: как можно больше людей на башню Элеоноры. Сам оттуда ни шагу. Все время наблюдай в подзорную трубу за лагерем бунтовщиков.

Якуб. Стоило бы, да простит меня Бог, налить нашим по стопке водки для куражу.

Муж. Вели, если надо, открыть хоть все погреба наших графов и князей. Якуб уходит. Муж поднимается на несколько ступенек выше, к самому знамени на плоской кровле.

Муж. Всей силой своей ненависти хочу охватить взором ваш лагерь, враги. Не зыбким голосом, не пустым вдохновением сражусь с вами, а железом и людьми, которые мне доверились. Сладко быть властелином и взирать, пусть даже со смертного ложа, на чужие смерти, на людей, что теснятся ко мне, и на вас, враги мои, что пребывают в бездне и взывают оттуда, как отверженные взывают к небу. Еще два-три дня и не будет, верно, уже ни меня, ни этих несчастных, что забыли о великих отцах своих. Но как бы то ни было, несколько дней еще осталось. Наслажусь этими днями… Повелевать буду… сражаться буду… жить буду… Последняя моя песнь! В длинном черном саване испарений за скалами заходит солнце. Вся долина облита мерцающей кровью. Знаки вещие гибели моей, приветствую вас радостней и веселее, чем приветствовал когда-то предвестья свадьбы, любви и счастья. Ибо не ежедневными трудами, не уловками и не хитростью вошел я в устье желаний моих, а ворвался силою, вдруг, как это мне и мечталось. И вот я стою на грани вечного сна вождем всех тех, кто еще вчера был мне равен.

*

Освещенный факелами покой в замке. Ортя сидит на ложе. Входит Муж и швыряет на стол саблю.

Муж. Сто человек оставить на бастионах. Остальные пусть отдыхают после сражения.

Голос из-за дверей. Да поможет мне Бог!

Муж. Ты слышал, конечно, Ортя, как мы кричали и палили на вылазке. Будь спокоен, мой сын, ни сегодня, ни завтра мы еще не погибнем.

Ортя. Я слышал. Но меня это не волнует. Грохот пролетел мимо сердца и исчез. Из-за другого тревожусь, отец.

Муж. За меня боишься?

Ортя. Нет. Я знаю, твой час еще не пробил.

Муж. Мы здесь одни. И легко у меня на душе. Там, в долине, груды мертвых врагов. Расскажи, о чем сейчас думаешь. Буду слушать тебя как прежде, как у нас дома.

Ортя. Ступай за мной, отец. Что ни ночь, здесь совершается страшный обряд. (Направляется к скрытой в стене двери, распахивает.)

Муж. Куда ты? Кто показал тебе этот вход? Это же подземелье, там в вечном прахе догнивают кости стародавних жертв.

Ортя. Твои глаза, отец, и на солнце ничего не видят. А у меня дух зрячий. Сумерки мои, ступайте к сумеркам! (Сходит по ступеням.)

*

Подземелье. Всюду разбросаны решетки, кандалы, орудия пыток. Муж с факелом у подножья камня, на котором стоит Ортя.

Муж. Спустись, прошу тебя, сойди с камня. Ортя. Ты что, голосов не различаешь и лиц не видишь?

Муж. Могилы молчат. А свет от факела всего шага на три светит.

Ортя. Вот они ближе… Светлее стало… Выходят друг за другом из-под нависших сводов. Рассаживаются.

Муж. Своим безумием ты осуждаешь меня, дитя, ты подтачиваешь мои силы. А силы мне так необходимы.

Ортя. Вижу глазами духа своего их смутные очертания. Вот ближе… Они собрались на страшный суд. Появляется обвиняемый. Наползает, как облако.

Хор. Сила дана нам за муки наши, были мы скованы, исхлестаны, истерзаны железом, изодраны в клочья, ядом поены, кирпичом и щебнем завалены… Судить и мучить будем, судить и осуждать… Пусть Сатана кару назначит.

Муж. Что ты там видишь?

Ортя. Обвиняемый… Обвиняемый… О… Руки заламывает.

Муж. Да кто он?

Ортя. Отец… Отец!

Голос. На тебе иссякнет проклятый род. Собрал он последние силы свои, страсти свои и всю гордость свою, чтобы погибнуть.

Хор. За то, что ты никого и ничего не любил, никого не чтил, кроме себя самого и своих желаний, будешь ты проклят… Проклят навеки!

Муж. Ничего не вижу. А голоса доносятся снизу, из-под земли, с разных сторон. Вздохи, жалобы, приговоры, проклятья…

Ортя. Вот он поднял голову, отец, так же, как ты, когда сердишься, и ответил гордым словом, так же, как ты, отец, когда презираешь.

Хор. Тщетно… тщетно… спасенья нет для него ни на земле, ни в небесах.

Голос. Осталось всего два-три дня земной преходящей славы, которой меня и братьев моих лишили твои предки…А потом погибнешь и ты, и братья твои… И похороны ваши будут без погребального звона, без рыданий родных и друзей… такие же, как у нас когда-то на этой скале страданий…

Муж. Знаю я вас, низкие души, беглые огоньки, что мечутся меж ангелами. (Шагнул в глубину.)

Ортя. Отец, не ходи туда, отец. Священным именем Спасителя заклинаю тебя, отец…  

Муж (возвращается). Скажи, кого ты там видишь, кого?

Ортя. Вон тот призрак…

Муж. Чей?

Ортя. Похожий на тебя… бледный… в путах… они терзают тебя… слышу твои стоны… (Падает на колени.) Прости, отец… Мать среди ночи пришла и велела… (Лишился сознания.)

Муж (хватая его в объятия). Этого только недоставало! Ха! Собственный мой сын ведет меня к порогу ада! Мария! Дух неумолимый, непреклонный… Боже! И ты, другая Мария, которой я столько молился! Там бесконечность мучений и мрака. Назад! Мне предстоит еще сражаться… А потом — сражение вечное… (Убегает, унося сына.)

Хор (в отдалении). За то, что ничего не любил, за то, что ничего не чтил, кроме себя и своих мыслей, будь проклят, навеки проклят…

*

Зал в замке Святой Троицы. Муж. Женщины, дети, старики и сановники на коленях перед Мужем. Посреди зала Крестный отец. В глубине толпа. Готические колонны, украшения, между окнами развешано оружие.

Муж. Нет! Именем сына моего… именем моей покойной жены — нет! Еще раз говорю — нет!

Женские голоса. Сжалься! — Голод жжет утробы наши и детей наших. Днем и ночью снедает нас страх. Мужские голоса. Еще не поздно… Выслушай парламентера. Не отсылай его…

Крестный отец. Вся моя жизнь была служением отечеству, и я отметаю твои упреки, Генрик. Если я и принял сейчас на себя обязанности парламентера, так лишь потому, что уважаю и ценю свой возраст. Панкраций — можно сказать — представитель гражданственности…

Муж. Прочь с глаз моих, старик! (Якубу, вполголоса.) Приведи-ка сюда отряд наших.

Якуб уходит. Женщины поднимаются с колен, плачут. Мужчины отступают на несколько шагов.

Барон. Ты погубил нас, Граф.

Один из присутствующих. Я отказываюсь тебе повиноваться.

Князь. Мы сами составим вместе с тем доблестным гражданином условия капитуляции замка.

Крестный отец. Великий вождь, что меня к вам прислал, обещает вам жизнь, если вы к нему присоединитесь, признав веление времени…

Голоса. Признаём, признаём!..

Муж. Когда вы меня позвали, я пришел погибнуть на этих стенах. И я сдержу свое слово, и вы все погибнете вместе со мной. Хочется вам еще пожить? Ха! Спросили бы у отцов, почему властвовали насилием? (Графу.) Ты почему мучил крестьян? (Другому помещику.) А ты почему скоротал молодость с картежниками? Почему путешествовал вдали от родины? (Следующему.) Ты пресмыкался перед властителями и презирал простой народ. (Одной из женщин.) Почему ты не воспитала детей как рыцарей? Теперь это было б кстати. Но ты водилась с евреями, с адвокатами. Поди, попроси их теперь, чтоб продлили тебе жизнь. (Встает, простирает руку.) Почему вы так стремитесь теперь к бесчестью? Почему вам так хочется опозорить свои последние мгновения? Вперед, вперед вместе со мной, достопочтенные господа, вперед — туда, где штыки и пули, а не туда, где виселица и палач-молчун с веревкой на вашу шею.

Голоса. Легко сказать — на штыки!..

Голоса с другого конца. Не осталось ни крошки хлеба…

Женские голоса. Дети наши, дети…

Голоса со всех сторон. Сдаваться надо… Переговоры, переговоры…

Крестный отец. Гарантирую личную неприкосновенность особ ваших и, так сказать, тел ваших.

Муж (подступая к Крестному отцу, хватает его за грудь). Ступай, посол, ступай, неприкосновенная ты особа, спрячь свою седую голову в шатре выкрестов и сапожников, не то обагрю ее твоей кровью…

Появляется вооруженный отряд во главе с Якубом.

Муж. Взять на прицел эту личность с ее фанаберией и премудростями. Скатится от моих слов у него с безмозглой башки шапка свободы. Крестный отец вырывается и убегает.

Все (разом). Взять его, выдать Панкрацию!

Муж. Одно мгновение, господа! (Говорит, переходя от солдата к солдату.) С тобой, кажется, я влезал на утесы по следу дикого зверя… Помнишь, я спас тебя на самом краю бездны? (Другим.) С вами я разбился когда-то на скалах Дуная… Иероним, Кшиштоф, со мной вы ходили на Черное море… (К следующим.) Вам я отстроил сгоревшие хаты… (Новое обращение.) Вы перебежали ко мне от помещика-злодея. А теперь ответьте, будете вы со мной или бросите меня, чтоб хохотал, когда пойму: не нашлось ни одного истинного человека среди сотни людей?

Все. Да здравствует граф Генрик! Да здравствует!..

Муж. Раздать им остатки копченого мяса. Водки дать им… Потом — на стены!

Солдаты (разом). Водка… мясо… потом на стены!

Муж. Ступай, Якуб, с ними. Будьте готовы через час к битве.

Якуб. Да поможет мне Бог!

Голоса женщин. Проклинаем тебя за невинных младенцев наших…

Еще голоса. За отцов наших…

И еще. За жен наших.

Муж. А я вас за подлость вашу… (Уходит.)

*

Укрепления замка. Пространство, усеянное телами. Разбитые пушки. Под ногами валяется оружие. Мелькают фигурки солдат. Муж стоит, прислонясь к откосу рва. При нем Якуб.

Муж (вкладывая саблю в ножны). Нет большой радости, чем играть с опасностью и побеждать. А уж если проиграешь, так ведь это всего лишь раз.

Якуб. Покропили мы их напоследок пулями, вот они и бежали. Но там внизу уже собираются, скоро штурм. От судьбы, говорят, не уйдешь.

Муж. Картечи не осталось?

Якуб. Ни пуль, ни свинца, ни дроби. Растратили всё.

Муж. Приведи сына, хочу еще разок его обнять. (Якуб уходит). Дым битвы застилает глаза. Кажется, вся долина вздымается и падает… Скалы под тысячами углов изламываются и скрещиваются… Странные мысли приходят в голову… (Садится на стену.) Человеком быть ни к чему… И ангелом тоже ни к чему… Первый архангел через два-три столетья ощутил скуку в сердце своем, как мы через два-три года, и возжелал большей силы. Богом надо быть или ничем.

Появляется Якуб с сыном.

Муж. Возьми небольшой отряд, обойди замок и всех, кого увидишь, гони на стены.

Якуб. Банкиров, графов, князей… (Уходит.)

Муж. Подойди, сын мой. Положи руку мне на ладонь. Лбом к моим губам прижмись… Лоб у твоей матери тоже был когда-то такой же белый и нежный…

Ортя. Сегодня слышал ее голос. Твои люди не коснулись еще оружия, а ее слова прилетели ко мне нежней пушинок: «Нынче вечером будешь со мной».

Муж. А меня помянула?

Ортя. Сказала: «Сегодня вечером жду сына моего».

Муж (в сторону). Неужто в конце пути покинут меня силы? Не допусти, Господи! За одно мгновенье отваги буду узником твоим вечно. (Громко.) Сын мой, прости, что дал тебе жизнь. Мы расстаемся. Надолго ли?

Ортя. Держи меня, держи, не отпускай… Я потяну тебя за собою.

Муж. Разные у нас с тобой дороги. Ты позабудешь меня среди ангельских хоров, ты мне росинку сверху не сбросишь… Георгий, Георгий, сын мой!

Ортя. Что там за крики?.. Я весь дрожу… Громче… ближе… Грохот пушек, пальба… Час последний, назначенный… приближается…

Муж. Спеши, Якуб, спеши…

Толпа графов и князей минует нижний дворик. Якуб с солдатами идет следом.

Первый голос. Дали нам ломаное оружье и велят сражаться.

Второй голос. Генрик, сжалься!

Третий. Не гони нас, голодных, слабых, на стены!

Еще голоса. Куда нас посылают, куда?

Муж (проходящим). На смерть. (Сыну.) Мне бы слиться с тобой в объятьях… навеки… Только мне не в ту сторону…

Ортя падает, сраженный пулей.

Голос сверху. Ко мне, ко мне, чистый дух… Ко мне, сын мой!

Муж. Ко мне, люди мои! Гей! Гей! (Обнажает саблю и подносит ее к губам павшего.) Клинок, как стекло, гладкий… Жизнь вместе с дыханьем улетела… Гей! Вперед! Они не дальше клинка… Я сброшу вас в бездну, дети свободы!..

Суматоха, сраженье.

*

На другом бастионе. Отголоски битвы. Якуб распростерт на откосе. Подбегает Муж — окровавленный.

Муж. Что с тобой, верный мой старина?

Якуб. Пусть дьявол отомстит тебе в аду за твое упрямство и за муки мои. Прими меня, Господи. (Умирает.)

Муж (сбрасывая плащ). Ты мне больше не нужен. Мои воины погибли… А эти трусы пали на колени, тянут руки к победителям, бормочут о милосердии… (Осматривается.) Скоро здесь будут враги. Мгновение отдыха… Ха! Влезли уже на северную башню. Смотрят… Высматривают графа Генрика. Здесь я, здесь. Только не вам меня судить. Я уже в путь снарядился. Я предстану перед Божьим судом. (Забирается на висящий над пропастью обломок разрушенной башни.) Вот она передо мной, чернота без краю, вечность без берегов, без островов, без границ, а в середине Бог, словно солнце, что вечно сияет, вечно пылает, но ничего не освещает. (Делает шаг вперед.) Бегут, заметили. Иисус, Мария… Будь она проклята, моя поэзия, будь я сам проклят навеки! Руки мои, рассеките же эти волны. (Прыгает в пропасть.)

*

Двор замка. Панкраций, Леонард, Бьянкетти среди толп народа. Проходят графы, князья с женами и детьми — в цепях.

Панкраций. Как тебя зовут?

Граф. Я Кшиштоф из Вольсагуна.

Панкраций. Последний раз ты произнес свое имя. А ты?

Князь. Владислав. Владелец Чернолесья.

Панкраций. И ты тоже последний. А ты кто?

Барон. Александр из Гольдаберга.

Панкраций. Из списка живших вычеркнут. Ступай!

Бьянкетти. Два месяца они нас тут продержали. А пушек-то всего ничего… Да и бастионы не очень.

Леонард. Много еще их там осталось?

Панкраций. Всех тебе отдаю. Да прольется их кровь. Пусть это будет примером для нового мира. Кто скажет мне, где Генрик, тому дарую жизнь.

Голоса. Он в самом конце битвы исчез куда-то…

Крестный отец. Я отныне посредник между тобой и твоими пленными… Знатными этими гражданами… Они ключи от замка Святой Троицы передают в твои руки, великий муж.

Панкраций. Какие еще переговоры, когда победила сила? Поручаю тебе проследить за казнями.  

Крестный отец. Всю жизнь я честно исполнял свой гражданский долг. Немалые есть тому доказательства. А если воссоединился с вами, то не за тем, чтоб своих же братьев шляхтичей…

Панкраций. Взять старого говоруна… Прочь! Одна у них у всех дорога!

Солдаты окружают Крестного отца и пленных.

Панкраций: Где Генрик? Кто его видел? Живым, мертвым?.. Мешок золота за Генрика, хотя бы за тело!

Со стен замка спускается отряд.

Панкраций. Вы Генрика видели?

Начальник отряда. Гражданин вождь, по приказу генерала Бьянкетти я направился в западную часть укреплений. У входа на бастион на третьем повороте я наткнулся на раненого безоружного человека. Он стоял над трупом другого. Я велел схватить его, но мы не успели: человек шагнул вперед, встал на шаткий камень, глянул безумными глазами, вытянул руки, точно пловец перед тем, как нырнуть, оттолкнулся что мочи… Мы услышали, как колотится об уступы тело… А вот сабля… Она лежала в трех шагах…

Панкраций (взяв саблю). Кровь на рукояти… Тут же его герб. Да, палаш графа Генрика. Он единственный, кто сдержал слово. Слава ему, а вам — гильотина. Генерал Бьянкетти, займитесь разрушением укреплений. И  приведите приговор в исполнение. Леонард!

Вместе с Леонардом поднимается на башню.

Леонард. После всех этих бессонных ночей тебе бы отдохнуть, вождь. Вид у тебя утомленный.

Панкраций. Не время еще спать, дитя. Дело завершится лишь с их последним вздохом. Взгляни на это безлюдье, лежащее между мной и моим замыслом. Нужно населить леса, пробить в скалах дорогу, соединить друг с другом эти озера, каждому дать двойной надел и землю, чтоб новорожденные перекрыли число павших. Только так окупится труд уничтожения.

Леонард. Бог свободы придаст нам силы.

Панкраций. Стоит ли нам сейчас про Бога? Под ногами скользко от крови. Чья это кровь? Мы одни на башне, а мне все кажется, что с нами здесь кто-то третий.

Леонард. Может, этот порубленный мертвец….

Панкраций. Труп его наперсника. Тело. Нет, здесь словно какой-то дух… А вот шлем… И герб на шлеме. А вон там, глянь, камень торчит над пропастью. На этом камне лопнуло его сердце…

Леонард. Ты побледнел, вождь.

Панкраций. Смотри, что там?.. Выше… выше…

Леонард. На зубчатой вершине висит косая туча. На ней догорают лучи солнца…

Панкраций. Страшный знак пылает на ней.

Леонард. Тебе изменяет зрение.

Панкраций. Миллион людей слушался меня одного. Где эти люди?

Леонард. Не слышишь их крики? Зовут… Они ждут тебя.

Панкраций. Среди женщин и детей ходили слухи… ждали какого-то явления. Но только в последний день.

Леонард. Явления? Какого?..

Панкраций. Гляди, столп снежной белизны парит над безднами. Он опирается на крест, словно мститель на меч. Молнии сплелись в терновый венец.

Леонард. Что это значит? Что с тобой?

Панкраций. Под его пепелящим взором погибает живущий.

Леонард. Ты все бледнее. Кровь отлила от лица. Пойдем отсюда, пойдем. Ты меня слышишь?

Панкраций. Наложи руки мне на глаза. Дави сильнее, сильнее… Отведи от меня этот взгляд, он превратил меня в прах.

Леонард. Так лучше?

Панкраций. Слабые у тебя руки. Призрачные, без костей и без плоти, прозрачные, как вода… как стекло… как воздух… Я все равно его вижу!

Леонард. Обопрись на меня.

Панкраций. Дай мне хоть капельку мрака!..

Леонард. Мой вождь!

Панкраций. Мрака!.. Мрака!..

Леонард. Эй, граждане — эй!.. Братья-демократы, на помощь! Помогите! Спасите! Спасите!

Панкраций. Galilae, vicisti! (Падает в объятья Леонарда и умирает.)Галилеянин, ты победил! (лат.)[2]

 

 

При копировании материалов необходимо указать следующее:
Источник: Красинский З. Небожественная комедия // Польская литература онлайн. 2022. № 12

Примечания

    Смотри также:

    Loading...