Польская литература онлайн №12 / Растерзанной деве
I
Пляшите, дщери иерусалимские,
пред Суламитой в поклоне гнитесь!
Плодов ее восхваляйте изысканность,
отменный вкус их, сочность и сытность.
Пусть она, звездной росой обрызгана,
вечерним и утренним зорям снится;
жене ли статной, цветущей ли деве —
ни одной не сравниться с ней в Иудее!
Родилась вдали от ливанских кедров, не купалась
ни разу в Хевроне…
Задумайся же, очарованный смертный,
лобзая уста ее и ладони,
чем ты удостоверить сумел бы,
что этой высокой любви достоин.
Ведь правда выйдет на свет, раньше ли, позже:
с самим царем Давидом она
достойна была разделить брачное ложе.
Пляшите же, дщери Иерусалима!
Суламиту смущенную восхваляйте.
Не пленило ее ни богатство, ни имя;
лишь того допустила в свои объятья,
кто «Песнь Песней» читал ей по-польски,
кто в палящий волынский вечер
обнимал — пальму ветер — за плечи
и глотал пьяный огненный воздух.
Зачем Зузанной тебя нарекли мы?
Лучше было б: Юдифь, Мириам, Дебора…
Ну и пусть — в пляске дщерей Иерусалима
пелось имя твое исступленным хором;
когда под звездой негасимой,
в благодатную, тайную пору
родилась ты, кристальные воды взошли в Иордане,
а ветер — то был уж не ветер,
какой-то бешеный танец…
И со дня того — не хотите, не верьте —
На коленях стихии стоят при Зузанне!
Да и сам я — одна из стихий, павшая ниц
в ароматном свежескошенным сене!
Ты клялась — и розы в саду могли подтвердить —
что время над нами повисло мгновеньем,
и тебе лишь семнадцать, и ночь бессонна…
Серебряной ранью
белых овец выгоняет пастух степенно,
говорит им:
— Идите пастись к Хеврону!
II
Дифирамб этот начал писать я еще в Варшаве,
не спешил — второпях о Зузанне болтать негоже.
Знал: цветы перед ней, застыдившись, в саду увядают,
а красавцы-павлины на серых ворон похожи…
Ревновала меня стихотворцев строптивая стая,
и ушел я куда-то —
обычный прохожий.
Лишь теперь вот…
Когда она в мире теней,
по прошествии лет, исцеляющих раны…
Но скорбят еще кедры Ливана,
и оливы Испании с польскими вербами плачут по ней…
Дщери Иерусалима молчат, захлебнувшись слезами…
Этот стих неказистый прими же теперь, Зузанна,
и эту любовь, что смерти сильней!
III
На израильских взгорьях созрел урожай винограда,
а волынские нивы пшеницей да рожью богаты.
Читает Зузанна с восторгом
Canticum Canticorum…
Плывет из блестящих кадильниц туман над Горынью,
Песнь царя Соломона сбывается ныне,
и знойный Хешбон с темным сходится бором.
Глаза ее, на свету золотые, в тени мерцали серо-зеленым…
Суламита Волыни — она словно символ
страсти, сокрытой в строках канона.
Пламя пророков, пылавшее в ней негасимо,
опаляло любовным пожаром…
Пляшите же, дщери Иерусалима,
вином наполняйте царскую чару!
В устах ее мед, молоко и мята,
обтянуты платьем, глядят с любопытством ягнята,
мехи ее бедер полнятся нардом и миррой;
линия ног нисходит потоком чудесным,
с губ ее рвутся слова — пылки, нелестны —
делая уст красоту лишь приметнее миру.
Солнцем сжигаем, несу эту хвалебную песню,
пейте ж со мной под звуки согласной лиры!
Зузанна, пишу эти строфы тебе я,
где-то в прахе лежащей годами
растерзанной деве,
к мертвым стопам твоим припадая.
У могилы твоей волынским лилиям белым
слез не стереть, боюсь, уже никогда мне.
Поэты Израиля, в ком Божий дар не истрачен,
сбирайтесь процессией скорбной под Стену Плача,
возрыдать о невинно казненной деве придите!
Если нежность слов хоть что-нибудь в жизни значит,
прочитайте строки эти о Суламите
Богу, что видит свыше народы и страны,
Тому, кто влюбленным всегда исцеляет раны,
Он — заступник для наших сердец и учитель…
Поэты Израиля, те, что не знали Зузанны,
ее красоту вместе со мною почтите!
1936—1972
