Польская литература онлайн №3 / Лунное похмелье. О сопряжении стихий в русских стихах Болеслава Лесьмяна

Введение

Огонь, вода, земля и воздух — основа основ Вселенной, стихии, воздействующие на всю материю, — испокон века привлекали внимание мыслителей, философов, а также многих поэтов — ведь они были одной из величайших и в то же время самых интригующих тайн бытия. В античности их рассматривали как архэ, споря, чтó именно является первоэлементом мира. Фалес Милетский считал, что это вода, Анаксимен утверждал, что воздух, а Гераклит полагал, что огонь. Одни философы, такие как Анаксимандр или Ксенофан, пытались противопоставлять друг другу стихии, иные — как Демокрит Абдерский или Левкипп Милетский — их объединяли. Аристотель, синтезируя идеи своих предшественников, ввел понятие так называемого естественного места, к которому, по его мнению, тяготеет материя: тела, в которых преобладает элемент воздуха или огня, должны стремиться вверх, в то время как вещества с элементами воды и земли — вниз. Движение, связанное с этим постоянным устремлением, характерно для «подлунного мира», над которым царит другой, «надлунный», где располагаются планеты, кометы, звезды и луны и пр. Стагирит говорит также о небесном мире, заполненном эфиром — пятой сущностью (quinta essentia).

Болеслав Лесьмян, неслучайно названный Ежи Фицовским «волшебником поэзии», смешивает в своих стихах выделенные Аристотелем области. В его лирических произведениях «подлунный» мир сплетается с «надлунным» и божественным: границы размываются, описываемые миры воздействуют друг на друга, а в результате упразднения разделов между отдельными стихиями происходит их сопряжение и слияние.

Эта особенность проявилась еще в его юношеском творчестве, когда Болеслав Лесьмян, которому не исполнилось и двадцати лет, пробовал свои силы в поэзии — в Киеве, где он учился, много читал, был вхож в литературную среду и находился под сильным влиянием русских символистов. Петр Лопушанский относит эти тексты к так называемому первому, или киевскому, периоду, утверждая, что он «… включает в себя ранние стихи Лесьмяна, с дебюта (14 декабря 1895 г. на страницах журнала „Вендровец”) Болеслава, которому не было еще и девятнадцати, до начала 1901 года, то есть до конца его пребывания в Киеве»P. Łopuszański, „Idący, z prawdą u warg i powiek…”. Próba nowego spojrzenia na twórczość Bolesława Leśmiana, „Teksty Drugie” 2001, nr 6, s. 186.[1].

О знакомстве Лесьмяна с литературной элитой того времени и ее влиянии на творчество молодого поэта упоминает и Изабелла Мигаль: «Именно в Киеве он столкнулся с такими личностями, как Георгий Челпанов, сторонник „интуитивного восприятия времени и пространства”, и Александр Потебня, автор книги о символике славянской народной поэзии. Кроме того, он, вероятно, встречался там с Константином Бальмонтом и Владимиром Соловьевым»I. Migal, Leśmiana w język rosyjski wyprawa, „Teksty Drugie” 2010, nr 6 (126), s. 195–210.[2].

Автор также говорит, что через Бальмонта начинающий поэт познакомился с Андреем Белым и Николаем Гумилевым. О ранней же поэзии Лесьмяна сам Ежи Фицовский пишет так: «Болеслав Лесьмян, который во времена своей киевской юности зачитывался стихами русских символистов, уже после своего польского дебюта написал два небольших цикла стихов на русском языке. Мы не знаем более точной даты их создания, известно лишь, что „Песни Василисы Премудрой” опубликованы в 1906 году, в № 11 журнала „Золотое Руно”, а в 1907 году „Весы” напечатали включавшее в себя шесть стихотворений „Лунное похмелье”»J. Ficowski, Posłowie [w:] B. Leśmian, Pochmiel księżycowy (wiersze rosyjskie), Warszawa 1987, s. 27.[3].

Перечисленные Фицовским произведения, то есть написанные на русском языке циклы «Песни Василисы Премудрой» и «Лунное похмелье», которое состояло из стихотворений «Ночь», «Беглый сон», «Новолунницы», «Полумесяц над ракитой», «Древняя повесть» и «Лунный летописец», несмотря на трудности, связанные с насыщенностью текста неологизмами, были успешно переведены автором и в 1987 году опубликованы в Варшаве издательством «Чительник»  как двухчастный опус, озаглавленный «Лунное похмелье».

Огонь

Огненная стихия  —  символ энергии, эмоций (любовь, страсть, гнев и т.д.), смелости, но также и разрушения (пожар). Соответствующий ей красный цвет неизменно вызывает ассоциации с пламенем. Но следует помнить, что стихия огня — это также энергия лучей, то есть солнечный свет и лунная энергия. В «Лунном похмелье» Лесьмяна огонь фигурирует часто и играет важную роль. Открывающее цикл «Песни Василисы Премудрой» стихотворение начинается так:

Я — солнечная быль, я — мудрая царевна,

Любимица небес, и леса, и ручья,

Я — голос бытия таинственно-запевный…Лесьмян Б. Безлюдная баллада, или Слова для песни без слов. Поэзия. Театр. Проза. Москва: Вахазар, 2006. С. 39. [4]

Лирическая героиня — царевна, олицетворение мудрости и знаний, уже в первой строфе сама себя определяет как солнечную / солярную быль. Таким образом, подчеркивается энергия огня — она словно доминирует над преходящей стихией воды: «быль» была, есть и будет, сопряженная с пространством, поскольку, как всякая история, существует благодаря словам, в отличие от материи, непреходящим («Для сказок — нет могил!», с. 40). Поэтому нетленными представляются слои вневременного знания, связанные с сущим и бытием.

Я знаю мысль цветов, и думу лунных блестков,

И песню дряхлую, что мохом поросла,

И трепеты ночей, и тайны перекрестков,

И водометный сон упругого весла!

 

В моем коралловом, подводном захолустье

Есть жизнь бессмертная и радостная грусть.

Я много помню дней и знаю наизусть я

Все то, чего нельзя запомнить наизусть!..

 

Меня исполнил Бог душою благовонной,

Душою-розою и телом-жемчугом, —

Вдоль да по матушке — лазури небосклонной

Плывет моя ладья, окованная сном!Там же. [5]

Знание, которым в избытке обладают лирический субъект и окружающее его пространство (например, «кораллы наливные»), — знание древнее, извечное, тайное и бесценное. Объединение же относится ко всем прочим элементам: как воде, возлюбившей царевну, так и земле, поросшей  цветами, деревьями и мхами, которыми наполнена песня, а также воздуху — ведь чем, как не воздухом, является «матушка — лазурь небосклонная», через которую плывет сон?

Подобным образом обстоит дело со стихотворением «Ночь», открывающим вторую часть книги, то есть заглавное «Лунное похмелье». Поэт начинает с огненной стихии:

Огнем трепещет ночь, и мрак-звездопоклонник

Чуть-чуть колышется под говор тишины, —

Луною мраморный обрызган подоконник

И тени наших рук на нем удлинены…Там же. С. 42. [6]

Здесь стихия огня, одно из свойств которого —сияние (полыханье), становится своего рода печатью ночи: в контексте свечения небесных тел происходит сплетение / соединение света огня, луны и звезд.

В этом тексте солнечную энергию из песен Василисы Премудрой сменяет энергия лунная, воздействующая на воду («Туманится ручей в полуночном огне»Там же. [7]) и воздух («Привольней облакам блестится и живется»Там же. [8]).

В стихотворении же «Древняя повесть» поэт подчеркивает:

Над цветущей землей пламенела весна,

Небеса были знойно-лазурны…Там же. С. 47. [9]

Сопряжение лазурного неба и языков пламени поначалу не порождает конфликта — стихии воздуха и огня остаются здесь в добрых отношениях, не диссонируют, а очаровывают. В результате возникает не столкновение, а изумленный восторг. Однако союз с землей непродолжителен — в определенный момент на первый план выходит разрушительная природа огненной стихии, и Луний Старший должен умереть:

Утверждают, что он храм Зевеса поджег

и — безумный — погиб от пожара,

Но певцы говорят, что любил он луну

И от лунного умер удара!..Там же. С. 47-48. [10]

Вода

Русские стихи Лесьмяна изобилуют акватическими мотивами.

В стихотворении «Беглый сон» вода становится магнитом, притягивающим грезу, сон. Иллюзия, искушаемая водной глубью, находится в позитивных отношениях с «надлунным» миром, перед которым склоняется, признавая тем самым его первенство:

Я — твой бледный сон, непонятный сон,

Твой поклон звездам, золотой поклон!

 

Я приснился вдруг, но не вдруг исчез,

Ты ловил меня в темноте небес, —

 

Но с твоих ресниц я спорхнул к волне

И плыву один, без тебя — в челне!

 

Я люблю веслом заглянуть ко дну,

И люблю я руль погружать в луну —

 

В ту луну, что спит в отраженье вод, —

Сон приснился ей, сон по ней плывет!

 

Я плыву по ней, по волнам мечты,

Но куда, зачем — не узнаешь ты!

 

<...>

 

Я уже не твой, я не друг тоски,

Я — свободный Сон голубой реки!..Там же. С. 43. [11]

В результате союза воды и сна сновидение становится стихией одновременно онирической и водной, рекой, протекающей за пределами людского понимания. Превращаясь в отдельную сущность, оно полностью освобождается от власти материи и человеческого разума, существуя/плавая само по себе, вне человеческого знания и воли (будучи «беглецом»). Благоволя к небесному пространству, оно вместе с водной гладью отражает небесные тела.

Стихия водного сна в роли лирического героя не рассказывает себя самому себе, но, напротив, адресует свою поэтическую рефлексию тому, кто видел сон и кого он в полуночный час покинул.

В стихотворении же «Новолунницы» вода и земля образуют эфемерное, магическое пространство, где лунные девы, выходящие из сказки, вьются и дрожат в пляске.

Над рекою, во мгле, по следам тишины

Новолунницы вьются толпой, —

 Как внезапные сны прихотливой луны,

 Вьются, пляшут, дрожат, как внезапные сны,

                        Вне меня — и во мне — и со мной!Там же. С. 44. [12]

Лунные девы, фантастические существа, принадлежащие к сказочному миру, не подчиняются земным законам. Поэтому прикосновение человека, пробуждая в них жар, одновременно порождает огонь и вызывает смерть. Ласка, призванная доставлять наслаждение, длится не дольше вспышки, иллюзорного всполоха — и счастье сгорает раньше, чем того требует или ожидает любующийся новолунницами наблюдатель.

Но от ласк и от встреч умирают оне,

             За четой погибает чета…

Вся в огне и во сне, ночь поет о луне

<...>

И горит, разрастаясь, мечтаТам же.[13].

Вместе с вмешательством человека в иллюзию разрушается союз стихий, возможный лишь в области сказки, о которой в связи с творчеством Лесьмяна пишет Анна Гумковская, трактуя ее как философскую категорию: «От принципов разума ускользает властительная сказка: Так и не доказанная, всегда остающаяся за скобками логики, словно бы посверкивающая на обочине эмпирики»A. Gumkowska, Baśń jako kategoria filozoficzna w twórczości Bolesława Leśmiana, "Tekstualia" 2007, nr 3, online: https://tekstualia.pl/files/6cf41207/gumkowska_anna-basn_jako_kategoria_filozoficzna.pdf .[14].

Осуществление сна, то есть вторжение в царство сказки, есть смерть — высвобождение разрушительной силы огненной стихии.

Как и в «Новолунницах», ночь, сон, пространство неба и воды оказываются тесно связаны друг с другом в стихотворении, озаглавленном «Полумесяц над ракитой».

Небо плещется с волною,

Волны ходят в небесах, —

Тьма за светом, свет за тьмою

Волны ходят в небесах…Б. Лесьмян. Цит. изд. С. 46.[15]

Союз воды с небом простирается за пределы сна и сумерек. Сюда, в сказочную фантазию, поэт приглашает солнце, зелень, весну и всю землю:

Ночь кругом… Я вспоминаю

Утро раннею весной,

Шум дождя и яркость мая

<...>

В небесах мечтою алой

Солнце влажное блистало

И, блистая, расцветало

Нежной радугой-дугой!Там же.[16]

Ночная пора, насыщенная ониризмом, оказывается в то же время временем согласия, наблюдения / созерцания явлений, а также терпеливого бдения («Сад мой заперт… Мне не спится…», стр. 46).

Воздух

В «Лунном похмелье» стихия воздуха всегда остается в тесной связи как с «надлунным миром», так и с пространством сказки. Сказка же переплетается и с мечтой, и со сном.

Войцех Гутовский отмечает: «<...> в основе поэтического мира Лесьмяна лежат три состояния существования-воображения: сон, греза и сказка. Их пространства соприкасаются, пересекаются, переплетаются, не являясь, разумеется, идентичными друг другу, но зачастую образуя поле близких соответствий»W. Gutowski, „Z księgi przeczuć”. Wstęp do Leśmianowskiej poetyki marzenia [w:] Stulecie „Sadu rozstajnego”, red. U.M. Pilch, M. Stala, Kraków 2014, s. 117.[17].

В «Древней повести» стихия воздуха течет, пронизывая области земли и неба — эфемерная и исполненная чар сновидения, которое дарит иллюзии, тайны и фантомы.

Поэт пишет:

<...>

По таким по ночам в отдаленье небес,

там, где тучи проходят сквозь тучи,

Появляется тень, еле зримая тень,

призрак бледный, но дивно могучий!Б. Лесьмян. Цит. изд. C. 48. [18]

Тень, плывущая в воздухе под действием славянской магии, имеет доступ к quinta  essentia, где является «лик безумно-прекрасного бога!»Там же.[19] Того ли Бога, что создал стихии, время и безвременье, кольца туманностей, бездны, миры земные и загробные? Этот вопрос остается открытым.

А в «Песнях Василисы Премудрой» стихия воздуха вместе с прочими участвует в «сказе весны», которая не пройдет, если уж пришла.

Пылают облака узорчато-цветные,

Струится в воздухе благоуханный гром!..

Поспели уж к весне кораллы наливные,

Люблю их пожинать невидимым серпом!Там же. С. 40.[20]

Слияние стихий есть созревание в иллюзорном пространстве, в балансировании солнечных лучей, у «старого, забытого обрыва». Поэтому Василиса должна или хочет уйти — в безвременье и «сон во сне».

Земля

Стихия земли символизирует вдыхание / введение в материю жизни.

Земля — носительница жизни. На ней растут растения: леса, луга, сады. На ней обитают животные. На ней все пасется и питается. На земле стоит дом каждого человека и сам человек, иногда ступающий уверенно, а иногда витающий в облаках, что плывут «над цветущей землей», где «пламенеет весна» («Древняя повесть», стр. 47).

Земля — дарительница жизни: брошенное в нее семя прорастает, корень черпает из нее жизненные соки, отсюда ее предназначение — питать, давать приют живому. Она удерживает на себе воду (океаны, моря, озера, реки, пруды) и вынуждена Создателем заключить союз с водной стихией. Позолоченная солнцем, обдуваемая воздухом, земля и с ними сосуществует в гармонии.

Однако следует отметить, что в творчестве Лесьмяна земля является также пространством отсутствия. Что это за отсутствие? Здесь Лесьмян демонстрирует почти неправдоподобное поэтическое воображение:

Чу!.. лебедь сказочный встревожил гладь залива…

Чу!.. время движется!.. Нет времени во мне!Б. Лесьмян. Цит. изд. С. 41.[21]

Помимо нематериальных явлений, на земле часто отсутствует материя и связанная с ней жизнь: «Я та, которой нет…»Там же.[22]

Об этом упоминает Михал Гловинский, который пишет следующее: «Среди слов, обозначающих отсутствие, недостаток чего-либо, отмечается тенденция к использованию негативных формул в контекстах, где могли бы появиться эквивалентные позитивные формулы»M. Głowiński, Leśmian: poezja przeczenia, „Pamiętnik Literacki” 1976, nr 67/2 (127–172), s. 130.[23].

Не исключено, что именно это отсутствие — главная причина взаимопроникновения стихии земли и других стихий, а также постоянной, активной связи «подлунного мира» с «надлунным» и quinta  essentia. Однако и отсутствие, и присутствие, и избыток придают поэтическим сферам воображения Болеслава Лесьмяна не только своего рода оригинальность, но и вызывают у читателя тоску по невыразимому.

Пути воображения

Присутствие стихий и их со-существование (сопряжение) в русской поэзии Лесьмяна очевидны. Земля, воздух, огонь и вода находятся в определенных отношениях, являясь важным элементом создаваемых поэтом миров земных и потусторонних. Эта тенденция, проявившаяся в его юношеском творчестве, закрепляется и углубляется в последующие годы, когда Лесьмян пишет по-польски.

Непреходящая популярность «волшебника поэзии» неоспорима, однако сегодня мало кто обращается к «Лунному похмелью», не помня, что поэтика более поздних стихов уходит корнями в присутствующую там метафизику стихий. Быть может, стоит подумать об этом, обращаясь к произведениям Лесьмяна? Например, при чтении таких строк:

Сквозь морок вечности тогда, на миг единый,

Едва о грудь ее ударят комья глины,

Та грудь откликнется мне песней лебединой —

И где-то лебеди закличут из долины…

 

Стоит село у нас над тихою рекою.

Рыбачит дед на ней, а речка в лозах вьется;

Спроси, как звать ее, — махнет в ответ рукою:

«Как ни зови ее — никто не дозовется»Б. Лесьмян. Цит. изд. С. 79.[24].

 

                                                      (перевод А.Гелескула)

Вступая в царство вымышленных, взаимопроникающих миров земных и потусторонних, мы оказываемся в области чудесных фантазий, трансцендентности стихий, неизбывных иллюзий, в сотканном из стихотворных строк предании — так пусть же нас манит, искушает, соблазняет, чарует стихия поэзии Лесьмяна!