Польская литература онлайн №6 / Книга воздуха
Проживший всего двадцать два года, погибший в 1944-м, Тадеуш Гайцы успел очень многое. Его короткая жизнь, вся целиком, пришлась на катастрофическое время: родился вскоре после Первой мировой войны, погиб незадолго до конца Второй — в Варшавском восстании, в самый, как писал первый, кажется, переводчик его стихов на русский Анатолий Гелескул, «разгар <…> бойни, и день его смерти точно не установлен» (считается, что 16 августа). Его нашли только в 1946-м, во время послевоенного восстановления Варшавы. Когда «рабочие разбирали развалины рухнувшего углового здания на улице Przejazd, под грудой обломков они нашли останки нескольких повстанцев и их тронутое ржавчиной оружие с опустошенными магазинами.
В кармане кителя одного из погибших обнаружился полуистлевший истертый листок — свидетельство о рождении на имя Тадеуша Гайцы, рожденного 8 февраля 1922 года от отца Стефана и матери Ирены в городе Варшаве...
Характер повреждений свидетельствовал, что он, скорее всего, погиб от удушья, засыпанный щебнем»
Начав публиковаться в печати еще в 16-17 лет, в 1938—1939-м, он успел издать (под одним из своих псевдонимов — Кароль Топорницкий) две книги: «Призраки» — в 1943-м, «Гром насущный» — в 1944-м. Обе — уже в подполье, куда с началом Второй мировой быстро сместилась едва ли не вся настоящая польская жизнь.
«Столица словно на глазах ушла под землю: подпольный университет, подпольный театр, подпольные концерты — и подпольная армия»
Гайцы стал одним из основателей литературного журнала
…для юности — слишком поздно,
для вечности — слишком рано.
(Перевод А. Гелескула)
Стать взрослым пришлось очень быстро.
Как пишет один биограф, «Польское Сопротивление, наверное, было самым молодым в Европе»
Гайцы доучивался и получил аттестат зрелости в подпольной гимназии; начал изучать польскую филологию в подпольном Варшавском университете. Чтобы было на что жить, работал кладовщиком
По словам переводчика Анатолия Гелескула, одного из немногих, писавших о нем по-русски, Гайцы принадлежал к «первому поколению поляков, выросшему под знаком национальной независимости»
Практически вся сколько‑нибудь взрослая жизнь Тадеуша, с семнадцати лет, прошла на войне и как противостояние катастрофе. В этом упорном сопротивлении он сформировался как поэт; но у его поэтики, у его чувства мира и слова вообще были и более глубокие источники.
Борьбу, принципиальным и активным участником которой он был, Гайцы воспринимал как мифологического масштаба противостояние жизни и смерти, их схватку, от исхода которой решающим образом зависят судьбы мира. Вовлеченный в самую гущу этой борьбы, он не писал агиток и политических деклараций, он вообще был поэтом не политическим, — метафизическим.
Говорю вам: воздуха Книга
да раскроется, как бутон,
или ладонь в волненье —
мрамора светлая жилка
тернием всходит, и стон
обиды теплится в небе.
(Перевод В. Окуня)
Он работал с самим веществом бытия, с его живыми токами, обращался напрямую к его основам. Он знал демиургическую природу поэзии как собственный опыт.
Вот вернусь и вдоволь тебе дам
снега с горных вершин,
ветра с чистых равнин,
сказок из дальних стран,
(Перевод В. Окуня)
— говорит его герой своей любимой.
Не перестававший остро чувствовать боль, обреченность, трагичность своего времени, причем не одних только людей, — всего живого и даже неживого, жалевший «каждую грустную вещь» и молившийся в стихах «за сердце машины каждое», он мыслил категориями космического масштаба, и это сообщало ему особенную внутреннюю ясность.
Говорю вам: царство мое
из красок и двух ладоней.
В нем жаворонок поет,
сияя в солнечной кроне;
но время любви приспело,
и тьма играет побудку,
чтоб голосом, взглядом и телом
из забытья очнуться,
(Перевод В. Окуня)
— говорит он о самом себе.
И это — когда на улицах Варшавы кровь, смерть и ужас.
Чего в нем при этом точно не было, это слепоты и эскапизма. Он все видел и слышал до мучительного пристально. Одно его стихотворение кажется зародышем написанных десятилетия спустя «Голосов» Яна Польковского, — книги, целиком состоящей из голосов безымянных жертв другого этапа польской истории XX века. У Гайцы так же говорят жертвы пылающей Варшавы времени Второй мировой, их голосами гудят стены:
— Побежала в пекарню за хлебом
(до сих пор хлеба ждут у нас дома),
и лежу вот с корзинкой нелепо
за углом, никому не знакома…
<…>
— Положили вдвоем на носилки,
простыней ему ноги укрыла,
а вокруг полыхали руины…
На листке написала: «Мой милый…»
(Перевод В. Окуня)
А он говорил себе, настаивал: «Слушай же те голоса, о счастливец…».
Упорно приходит в голову мысль, способная показаться до неприемлемости странной тому, кто знает, какая жизнь досталась этому мальчику: он был не просто очень сильным (это-то очевидно), но и очень счастливым человеком — по самому своему внутреннему устройству. Эта мысль покажется менее странной, если допустить, что счастье состоит (среди многого прочего, еще и) в соприкосновении с основами собственной жизни. А то даже и с основами жизни вообще — в их обращенности к тебе.
Сопротивление фашизму ради польского будущего, которому Гайцы принес себя в жертву, было для него, кажется, именно таким соприкосновением с основами жизни.
В Польше после двух прижизненных его книг вышли еще две. Одна — спустя почти четверть века после гибели, в 1968‑м, вторая — в 1980‑м. В России он практически неизвестен. Понятно, что полякам он — и судьба его поколения — существенно ближе, важнее, больнее, чем людям из других стран и судеб, не говоря уже о том, что в переводах многое обречено пропадать. И все‑таки: обидно и несправедливо.
До публикуемых ниже переводов его переводили у нас совсем немного. Несколько стихотворений перевёл Анатолий Гелескул, они публиковались в «Иностранной литературе» в 2005-м вместе с переводами из его польских ровесников, соратников по восстанию, собратьев по участи: Бачинского и Тшебинского
Пусть эта подборка будет первой небольшой русской книгой Тадеуша Гайцы. Или началом большой его книги. Книгой воздуха. Пусть она раскроется, как ладонь.
