Польская литература онлайн №7 / Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве | Книга вторая: «ЗАМОК»
Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литве
Шляхетская история 1811—1812 годов в двенадцати книгах стихами
Книга вторая
ЗАМОК
Содержание:
Охота с борзыми на зайца по-зрячему. — Гость в замке. — Последний Ключник рассказывает историю последнего вельможи из рода Горешков. — В саду. — Девушка на огуречной грядке. — Завтрак. — Петербургский анекдот Телимены. — Возобновление спора о Куцом и Соколе. — Вмешательство Робака. — Суждение Войского. — Заклад. — По грибы!
Припомни молодость — не ты ль ходил в поля?
И не твоею ли была тогда земля?
Ружье взяв за спину, через плетни чужие,
Через межи и рвы скакал ты в дни былые.
Охотник на Литве, что судно средь зыбей.
Кто чертит на море дорогу кораблей?
Глядел ты в облако проникновенным оком,
При этом чувствуя себя почти пророком.
Для горожанина безмолвен камень, куст,
10 Зато охотнику все шепчет сотней уст.
Чу, коростель скрипит! Петляют в травах звуки.
Не сыщешь... В Немане так ходят в плесах щуки.
Вот жаворонка трель спускается с небес,
Сам в вешней высоте помедлил и исчез.
Страшатся воробьи орлов на небосклоне.
(Перед кометою так царь дрожит на троне).
Вот ястреб — он завис в голубоватой мгле.
Чуть дрогнул, бабочка так дрогнет на игле.
За зайцем гонится иль за иною дичью,
20 Звездой падучею он рухнет на добычу.
Когда нам даст Господь судьбу перебороть,
Когда родимый дом откроет нам Господь,
Мы в кавалерию пойдем, что зайца гонит,
В пехоту: пулею она лишь птицу тронет.
Газетой будут нам домашние счета,
Серп — снаряжением. А прочее — тщета.
Взошло неспешное над Соплицовым солнце,
Сквозь щель на сеновал закралось, сквозь оконце.
По сену темному душистому пошло
30 Витыми лентами, и сделалось светло.
С косы неведомой, казалось, ленты эти
Свисали к юношам, дремавшим на рассвете,
Будили тихими движеньями луча.
Так будит девушка, травинкой щекоча.
Снуют воробушки, чирикают по стрехам.
Прогоготал гусак три раза, дружным эхом
Все отзываются: индейки, утки — все.
Стада мычащие выходят по росе.
Вскочили юноши. Проснуться лишь не может
40 Тадеуш оттого, что день нелегкий прожит.
Заснул с рассветом он под пенье петуха.
Всю ночь ворочался, и сена вороха
Под ним подтаяли, он в них ушел, как в воду.
Спал крепко — юную не победишь природу.
Вдруг двери скрипнули, пахнуло холодком,
Монах над юношей махает пояском.
И «Surge, puer
«Встань, мальчик!» (лат.). [1] — встань!» — кричит ему, махая.Смеется сам. А встать? Задача непростая.
Меж тем охотники галдят и без конца
50 То бричку, то возок поставят у крыльца.
Теснее сгрудились у псарен и конюшен.
Порядок радостными криками нарушен.
Рога веселые запели, псы скулят,
Приготовления забаву им сулят.
Уже набегались и, от восторга млея,
Они торопятся вложить в ошейник шею.
Охоту добрую пророчит всё с утра.
Знак Подкомория, и тронулись. Пора!
Хоть доезжачие и сгрудились вначале,
60 Зато при выезде растягиваться стали.
Нотариус скакал, исполнен мести взгляд,
Асессор рядом с ним, в глазах холодный яд.
Но каждый все-таки был человеком чести:
Спеша на грозный спор, без дерзости, без лести
И без предвзятости беседовал с врагом.
Собаку каждый вел, играя поводком.
По бричкам барышни расселись по привычке,
Гарцуют юноши с боков у каждой брички.
70 Монах меж тем творит молитву поутру,
Глядит украдкою, гуляя по двору,
Он на Тадеуша, то морщась, то с усмешкой.
Кивками подозвал, мол, подъезжай, не мешкай.
И пальцем погрозил, приняв сердитый вид.
Знать хочет юноша, на что же тот сердит,
Сперва расспрашивал, теперь почти что молит
И ждет, когда монах ответить соизволит.
Но бернардинец вновь надвинул капюшон.
Тадеуш ускакал, он не был устрашен.
Псов доезжачие меж тем попридержали,
80 Как изваяния, все замерли и ждали,
Поняв, что главное отныне в тишине.
Судья, заметив дичь, стоял на валуне.
Он знаки делает охотникам — по жесту
Все направляются к означенному месту.
Летит Нотариус, он шпоры дал коню,
Асессор выехал с ним рядом на стерню.
Тадеуш поспешил подъехать тоже к дяде.
На каменистые возвышенности глядя,
Он понял: дичь ему заметить мудрено,
90 Ведь не охотился, признаться, он давно.
Но дядя указал: звереныш длинноухий
Лежал средь осыпей, распластанный на брюхе.
Глазами красными смотрел он всем в глаза
И чуял — смертная висит над ним гроза.
Глаз отвести не мог: ждал крика или взмаха,
Таился меж камней, окаменев от страха.
Но пыль взметнулась ввысь, за клубом вьется клуб,
Там Куцый, Сокол там, и рвется с диких губ:
«Ату его, ату!» — пошли карьером кони,
100 И наши спорщики беснуются в погоне.
Пока среди полей травили русака,
Граф к замку подъезжал, он опоздал слегка.
В округе ведала вся шляхта о вельможе,
Что не к началу он является, а позже.
Сегодня он проспал и все свалил на слуг.
Спеша к охотникам, он белый свой сюртук,
На áнглийский манер, кичась его покроем,
Пускает по ветру. А слуги мчатся строем:
Рейтузы белые, сапожки с ободком,
110 Кургузы курточки и шапочки грибком.
Когда с лакеями он эдак в поле мчится,
Он их жокеями зовет, как за границей.
Внезапно замок им открылся за леском.
Граф придержал коня, как будто незнаком
Был с этой местностью. Впервые в час рассвета
Увидел замок он. Иные стены это,
Преображенные сиянием утра.
Порой на зрелища природа так щедра!
Казалась башенка над мглою вдвое выше,
120 Горела золотом медь старая на крыше,
Дрожали радугами, сонмом витражей
Осколки пыльные в решетках этажей.
А нижний ярус был весь в облаке тумана,
От глаз скрывавшего и щели и изъяны.
Тут ветер издали облавы клич донес,
В стенах раздробленный, он то стихал, то рос.
Он не из замка ль шел? Под утренним покровом,
Быть может, племенем он заселен был новым?
Где необычное, для Графа там восторг,
130 Где романтичное, он крик уже исторг.
Твердил он: идеал ему высокий ближе.
Стремясь за зайчиком иль за лисою рыжей,
Вдруг станет, жалобно взирает в вышину,
Как кот на воробьев, взлетевших на сосну.
Он беглым рекрутом, ружье оставив, бродит,
Ручьем любуется, там ищет и находит
В струе крутящейся какой-то знак везде.
Так цапля высмотрит пескарика в воде.
Хоть эти выходки считали все причудой,
140 О Графе все-таки не толковали худо.
Он из потомственных, заметим, был вельмож,
Для селянина добр и как сосед хорош,
К еврею милостив.
Прогарцевав по полю,
Он слуг остановил. Налюбовавшись вволю,
Решил зарисовать столь редкостный пейзаж.
По счастью близко был у Графа карандаш.
Но замечает вдруг: стоит неподалеку
Какой-то человек. Как подобрался сбоку?
В карманах руки. Взгляд... Взгляд бродит в вышине.
150 Не камни ль пробует он сосчитать в стене?
Граф крикнул. Тот молчит. Вновь крикнул, как в приказе,
Был в крике легкий гнев. И услыхал Гервазий.
Служил он в ключниках при замке весь свой век
И при Горешках жил, вернейший человек.
Xoть стар, да статью взял. Румян, а вот угрюмый.
Лицо морщинами избороздили думы.
Он слыл меж шляхтою гулякою лихим.
Убили Стольника — стал хмур и нелюдим.
Забыл приятелей и не бывал в усадьбах,
160 Не пил на ярмарках, не пировал на свадьбах.
Его смеющимся не видели с тех пор,
А был весельчаком и на язык остер.
Висела ветхая на старике ливрея,
Галун же золотой ливреи стал желтее.
А герб «Полукоза», зажатый в ободок
И шелком вышитый, от времени поблек.
Все, впрочем, ведали про Ключника заслуги
И стали звать его «Полукозлом» в округе.
«Мопанку» прозвище другое дал народ.
170 («Мопанку», — говорил, — едва откроет рот).
За плешь щербатую «Зазубриною» звали.
Хотя о собственном гербе его не знали,
Рубайлой, шляхтичем, считали по отцу.
Но званье ключника Гервазию к лицу:
Он связку тяжкую подвешивал с ключами
Шнуром серебряным на пояс тем упрямей,
Чем менее дверей мог ими отомкнуть.
Стояло настежь все. Но чтобы как-нибудь
Свой титул оправдать, он две навесил двери:
180 Замкнет и отомкнет, и вроде нет потери.
Он мог у Графа жить на хлебе даровом,
Но в замке комнатку избрал своим жильем.
Он грудью полною дышал лишь в этих стенах
И занедужил бы при всяких переменах.
Он сдернул шапку вмиг — привычка такова.
Открылась лысая с рубцами голова.
Почтил он родича своих господ поклоном
И с видом подошел едва ль не похоронным.
Погладил лысину. «Уж ты прости меня,
190 Мопанку, — произнес, вновь голову склоня. —
Не обращаются, конечно, так к вельможе.
Но мне обычаи хозяина дороже.
Горешко говорил последний так в роду —
Пан Стольник. Как и он, с тобою речь веду.
Мне все не верится, что ты жалеешь денег,
Что замок отдаешь Соплице. Он мошенник.
Мопанку, этот слух пошел с недавних пор...»
И он со вздохами направил к башне взор.
«Пойми ты, — Граф сказал, — что замок — это траты.
200 Морока ж хуже трат. А шляхтич плутоватый
Уперся: чувствовал, измором он берет.
Я сдался. Этот суд — единственный исход.
Пускай! Не откажусь я от его условий.
Пусть будет мир!» «Как, мир? А что же голос крови? —
И рот задергался, казалось, произнес
Вдруг что-то странное. — Мир?! — Повторил вопрос. —
С Соплицами и мир? Мопанку, слушать жутко.
Горешков древний дом? Наш замок... Может, шутка?..
Да ты не ведаешь, что сам творишь. Изволь
210 Сойти с коня. Пойдем. Столь странно это, столь
Противно естеству... Ведь с комнатами всеми
Ты незнаком еще!» — И придержал он стремя.
Едва вступили в зал, промолвил проводник:
«Мой пан с супругою здесь сиживать привык
Под вечер в креслицах, и собиралась челядь.
Heт, пан мой не любил подолгу канителить:
Он тут же разрешал все споры меж крестьян.
Гостей рассказами любил потешить пан.
Юнцы ж пофехтовать ходили иль лошадок
220 Татарских объезжать. Да, был во всем порядок!»
Еще шаг сделали. — «Ты видишь, пол из плит.
Камней однако ж здесь поменее лежит,
Чем бочек выпито, как шляхта пировала
И их на поясах тащила из подвала.
Охоты, сеймики и сеймы — сто причин
Для пира щедрого. В день панских именин
Здесь вечно гул стоял. Орган был слышен в гуле
В старину в замках сооружался на хорах орган. [2]Вон там, на хорах он. И в инструменты дули.
Как скажут здравицу, так медное жерло
230 Гремит под сводами. И все порядком шло:
Сперва за короля, а после за примаса.
За королеву тост. А там дождется часа
И шляхта, а потом за Родину мы пьем —
Речь Посполитую, и лучший тост потом:
“Возлюбим, братия, друг друга!” — И все это
Так повторяется с заката до рассвета.
А завершалось как?.. Ряды карет, телег,
Готов был каждому поблизости ночлег».
Взошли по лестнице. Минуя переходы,
240 Старик то в комнату заглянет, то на своды
Возводит скорбные глаза. От прошлых лет
Остались тени лишь, неуловимый след.
Качает головой без слова и без звука.
Воспоминания, как видно, были мукой.
Он отгонял их прочь. Но вот зеркальный зал
Гервазий юному пришельцу показал.
Все стены в трещинах, кругом пустые рамы
От вырванных зеркал с остатком амальгамы.
Вконец надломленный, закрыл лицо старик.
250 Помедлил, вновь взглянул, такая в этот миг
Невероятная печаль им овладела,
Что Граф, растроганный, не ведая, в чем дело,
Сжал руку Ключнику. В окошко глянул — вход
Неподалеку был, следы былых ворот.
Трясущуюся длань старик над ним возносит:
«Меж нами миру нет, и сердце бою просит!
Соплица! А в тебе Горешки кровь течет.
Ты помнишь, матушка твоя ведет свой род
От младшей дочери вельможи, Кастеляна,
260 Тот дядей моего, сам ведаешь, был пана.
Ну так послушай же, мопанку, про семью.
Все было здесь. Узнай историю свою!
Покойный господин был всех знатней в повете.
Богач. С влиянием. Да не родились дети.
Лишь дочку вырастил. Была, как ангелок.
Все подъезжали к ней, вся шляхта, кто как мог.
Там был один юнец сомнительного рода.
Соплица Яцек. Хват. По кличке «Воевода».
А впрочем, кое-что он значил, был он смел
270 И предводительство над родом всем имел.
Их триста крестиков держал в руках Соплица.
Ну а имущество? Лишь хата да землица,
Да сабля, да усы длиною до ушей.
Одначе господин не гнал его взашей,
А ежели нужда, с почетом примет даже,
Ради сторонников его, не ради блажи.
У Яцека мозги поворотились вспять:
Ему мерещилось, что будущий он зять.
Без приглашения стал езживать к обеду,
280 Уже он свойскую вел за столом беседу —
Хотел посвататься. Зачем? Напрасный труд.
Похлебку черную ему к столу дают.
Поданная сватавшемуся паничу черная похлебка обозначала отказ. [3]А дочке глянулся тот удалец случайно,
Что от родителей, понятно, было тайной.
За Третье Мая стал Костюшко воевать,
А Стольник шляхтичей затеял созывать —
В конфедерацию хотел вести отряды.
Вдруг ночью — москали! Не чаем мы осады.
Но из мортирки все ж пальнули, от врагов
290 Успели завалить ворота на засов.
Да только много ли нас было, кроме пана?
Считать ли повара да поварят? Все пьяны.
Я, капеллан, лакей, четыре гайдука.
Мы к окнам с ружьями. А там издалека
“Ура!” — и москали полезли на ворота.
Палим, и на землю уже скатились. То-то!
А тьма-темнешенька, и понизу из тьмы
Стреляют гайдуки, а сверху с паном — мы.
И дело спорилось. Нам подмогли к тому же.
300 Здесь, в зале на полу, лежало двадцать ружей.
Пальнул, другое взял, опять палить пошел.
Сам ксендз изволили вбивать заряды в ствол,
Еще хозяйка, дочь да девки ихней свиты.
Стрелков-то трое лишь, но бой был знаменитый.
Хоть хамы, прут вперед оравы москалей.
Стреляли реже мы, да целили верней.
Те были много раз, считай, что на пороге.
Пальнем — и троица уже задрала ноги.
К пристройке подались они. Взошла заря.
310 На галерее стал хозяин, и не зря.
Из-за пристроечки какая глянет пташка,
Он сразу же огня, и хоть бы раз промашка!
На землю черные валились кивера.
Все скрылись, поняли — от нас не жди добра.
Тут Стольник и смекнул: теряются, ослабли,
Он саблю выхватил, и мы взялись за сабли.
Затеял вылазку, приказы отдает,
Вот крикнул: “Все за мной!” — Тут выстрел от ворот.
Он дрогнул, покраснел и рухнул на колени,
320 Лепечет, бледен стал, весь рот в кровавой пене.
Я вижу пули след: она сидит в груди.
А он... он указал: смотри, там впереди...
Соплица там стоял. У... Там, поближе к лугу.
По росту, по усам я опознал подлюгу.
Так господин погиб, так все погибло с ним!
А тот стоит — и дым еще из дула, дым.
Я целюсь, он стоит, статуя, не иначе.
Стреляю. Раз. Другой. Но не дал Бог удачи.
Бил в гневе, целил вкось — не ведаю причин.
330 Крик женщин... Я гляжу — уж умер господин».
Слезами залился в отчаянье Гервазий,
Стих, успокоившись. И вот конец в рассказе:
«Москаль высаживал ворота. Было мне
Не до сражения. Я спал. Я жил во сне.
По счастью, двести к нам привел Парафянович
Тогда Мицкевичей с собой из Горбатович.
А в драке те лихи, как сцепятся — беда,
Да и с Соплицами давно у них вражда.
Так пал мой славный пан, пан добрый, не лукавый.
340 А он имел в роду и кресла, и булавы.
Крестьянам как отец, а шляхте словно брат.
Нет сына смелого, чтоб отомстить стократ.
Есть слуги верные. Меч обмакнул я в рану
Кровоточащую. Рассказывать не стану
Про меч свой — «Ножичек» прозвание ему.
В округе славен он. Зайди хоть раз в корчму.
Я клялся: от Соплиц он будет весь в насечках,
Я их в наездах бил, на сеймиках, в местечках.
Двоим я головы на поединке снес,
350 Двоих по случаю зашиб, один, как пес,
Выл и поджарился, когда мы с Рымшей вместе
Пожгли Кореличи. А скольким ради мести
Я уши отрубил! Да вот покамест жив
Браток усатого. Презентик заслужив,
Еще не получил своей законной платы.
Зазнался! Хвастает пред всеми, он богатый!
Под замок стал уже подметывать стога.
Судья он! Всем его персона дорога.
Ты замок отдаешь ему? Отступишь в сраме?
360 Он кровь убитого затопчет сапогами!
Ну нет! Пока башку не сняли с этих плеч,
Пока хоть пальчиком, хотя б мизинцем меч
Пошевелить могу, он мне еще сгодится.
И не поселится под этот кров Соплица!»
Тут руки Граф воздел: «О как мне повезло!
Я предугадывал, что здесь свершилось зло.
О как мне дороги руины эти... Чудо!
Роман воистину... Я не уйду отсюда:
Мой будет замок, мой! С врагов собью я спесь.
370 В мое отсутствие бургграфом станешь здесь.
Гервазий, ты задел и сердце мне и совесть.
Ах, жаль, поведал ты не ночью эту повесть!
Я в плащ закутанный сидел бы средь руин,
А ты б рассказывал, как пал твой господин!
Немного слабоват ты правда, как рассказчик.
Но эта фабула… Романтики образчик!
Всегда в Шотландии, в Германии всегда
Легенда в замке есть: насилье, смерть, вражда.
И в уважающей себя семье почтенной
380 Свое предание — убийство иль измена
И обязательство для всех потомков: месть.
Ты мне глаза открыл! И в Польше это есть.
Я чувствую: во мне Горешков кровь взыграла.
Долг славы — долг святой. Опущено забрало!
С переговорами покончить! Мира нет.
Сражусь на саблях с ним. А может, пистолет?»
Смолк и торжественно идет, на все готовый.
Гервазий по пятам, не проронив ни слова.
Граф что-то прошептал и с гневом на челе
390 К воротам бросил взор. Уже сидит в седле.
Бормочет: «Не женат Соплица. Вот досада!
В жену-красавицу влюбиться мне бы надо...
А лучше не в жену, в хорошенькую дочь.
Не смог жениться бы, жил в муке день и ночь.
И всё бы спуталось, смешалось, как в романе:
Здесь — страсть, там — долг, здесь — месть, там — тысяча терзаний!»
Он шпоры дал коню, он вдаль бросает взор.
А там охотники, покинувшие бор.
Граф, вечно бредивший облавой и охотой,
400 Из замка выехал и, проскочив ворота,
Не видя рытвины, не ведая плетня,
Перед оградою лишь осадил коня.
Глядит: фруктовый сад, деревья за оградой
И грядки понизу под легкой тенью сада.
Капуста лысая лежит средь овощей,
Вся в размышлении о сущности вещей.
Горошек стройненький сквозь волосы моркови
Таращит сотни глаз на мир, открытый внове.
И кукурузы ствол свое дитя вознес —
410 Кисть золотистую. Брюхатая всерьез,
На свекле разлеглась там тыква посредине,
От корня укатясь на длинной пуповине.
А стебли конопли застыли пpи меже,
Они, как стражники, на каждом рубеже,
Как кипарисы гряд. Их свойства знамениты:
Благоухание им служит для защиты.
Там, устрашенные, и змеи не скользят,
И мошек, гусениц погубит аромат.
Вон мака стебельки с налетом легким воска.
420 Цветы, как бабочки, и пестрою полоской
Трепещут лепестки, как крылышки, у них.
Оттенки — радуги каменьев дорогих.
Подобно звездочкам они горят нарядом.
А значит, и луна посвечивает рядом:
Висит подсолнечник, и ярок и велик,
За солнцем следуя, вращает желтый лик.
У края сделаны особые посадки:
Бугром для огурцов наметанные грядки
Покрыты листьями, разлапистым ковром.
430 Меж грядок девушка шла в платьице простом.
Белея в зелени и близясь постепенно,
В растенья пышные ныряла по колено,
Отбрасывала их, как волны в борозде,
И словно плавала, скользила, как в воде,
В дрожащей поросли. Под шляпкой из соломы
Две ленты розовых парили невесомо,
Двух кос расплетшихся сияли завитки.
Глаза опущены. Из-под ее руки,
Протянутой к траве, колышащейся, зыбкой,
Казалось, резвая выскакивала рыбка.
Она ж за рыбкою спешила все вперед,
Склоняясь изредка, чтоб взять в корзинку плод,
Стопой задетый ли, нащупанный ли взором.
Граф в восхищении помедлил за забором.
Вдруг цокот издали: жокеи подошли.
По знаку замерли почтительно вдали.
Граф шею вытянул. Так журавли на страже
Замрут в безмолвии, поднимут лапу даже,
В ней держат камешек, чтоб этим сон прогнать,
450 Чтоб братьев дремлющих всю ночь оберегать.
Но шорох холодом щекочет Графу плечи.
Он глянул: о, монах! Совсем некстати встреча.
С угрозой поясом взмахнул. Нет горше сцен!
«Желаешь ягодку, — сказал, — получишь хрен!
На этих грядках, Граф, не учиняй потравы!
Не про тебя плоды. У нас иные нравы».
И пальцем погрозил. Поправил капюшон.
Ушел. А Граф?.. Что Граф? Исход был предрешен.
Смеясь, досадуя, он постоял мгновенье.
460 Вернулся взглядом в сад. Прекрасное виденье
Уже растаяло. Меж створками окна
Мелькнула платьицем и лентою она.
Но виден бегства путь: дорожкой полосатой
Он обозначился на зелени примятой,
Которая встает, колеблясь и дрожа.
Так заводь зыблется под крыльями стрижа.
А где она была, дно ивовой корзинки,
Как бы наколотой на стебли и травинки,
Слегка качается, как плотик на воде.
470 А то, что набрала, осталось в борозде.
Еще мгновение — кругом пустынно, глухо,
Без знаков явственных дня зрения и слуха.
Граф медлил. Слуги же стояли в стороне.
А там не шорох ли? Там говор в тишине,
Но вот в гудении все звуки потонули.
Семья пчелиная так ворвалась бы в улей.
Дом ожил. Завтракать охотникам пора.
Вся челядь в трепете, в запарке повара.
Несут посудины и вилки, и бутылки,
480 Где речь тягучая, где спор живой и пылкий.
В костюмах тех же здесь мужчины, что в лесу,
Тарелку и стакан все держат на весу.
На подоконниках сидят, меж комнат бродят,
О ружьях, о борзых, о зайцах речь заводят.
Хоть Подкоморий сел, идет Судья к столу,
Приятней барышням шушукаться в углу.
Всегда к обеду здесь и к ужину порядок,
А вот за завтраком почувствуешь упадок.
Ах, прошибет с тоски хозяина слеза!..
490 Закрыл, однако, он на вольности глаза.
Здесь для мужчин одни, для дам другие блюда.
...Сколь удивительна для кофию посуда,
Цветами для нее расписанный поднос!
Дымят кофейники, задрав пахучий нос.
Саксонских чашек ряд сияет в позолоте,
Горшочки тонкие для сливок здесь в почете.
Такого кофию, как в Польше, в мире нет!
Блюдем традицию мы в семьях много лет,
Заводим женщин мы особенных — кофейниц.
500 Секретов множество у этих есть затейниц!
При этом каждая всегда свой сорт блюдет —
С витины купит ли,
Витинами называются большие баржи на Немане, посредством которых литвины торгуют с Пруссией, сплавляя хлеб и получая взамен колониальные товары. [4] в лавчонке ли найдет.Их кофий, как янтарь, и вместе с тем, как уголь,
Как мед густеющий. Поишь соседа, друга ль,
Без сливок обойтись не сможешь никогда.
В деревне сливки же даются без труда.
Встают кофейницы с зарею, ранней ранью,
Снимают с молока нежнейший слой в чулане:
Для каждой чашечки в особенный горшок.
510 Положишь — расцветет в ней пенка, как цветок.
А дамы старшие, что, впрочем, и не диво,
Откушав кофию с рассветом, пили пиво.
Оно им гретое поставлено на стол,
Сметаной сдобрено и сыром.
Сильный пол
Однако кушанья предпочитал иные:
Гусячьи полотки, окорока свиные —
Снедь в можжевеловом копченая дыму.
Домашней выделки, как видно по всему.
Еще там поданы и зразы напоследок.
520 Так потчевал Судья соседей и соседок.
В двух разных комнатах различные кружки.
Хозяйством заняты, конечно, старики,
Заботы, хлопоты мелькают в каждом слове,
Твердят, что царские указы все суровей.
У Подкомория речь только о войне,
Он слухи взвешивал и факты — все вдвойне.
А дочка Войского его жене с азартом
Гадала, будущее предсказав по картам,
И синие очки качались на носу.
530 Речь у мужчин идет о подвигах в лесу,
Но тише в этот раз. Асессор, сильный духом,
Да и Нотариус, стрелок с отменным нюхом,
Молчат, угрюмые, не спорят, как вчера.
Уверен каждый был при выезде с утра,
Что нынче победит. И надо же случиться:
Им попадается несжатая пшеница.
Туда за зайчиком сигают оба пса.
Судья протестовал: не сжата полоса.
Не тронь крестьянина! Послушались, но с гневом.
540 Псы возвратились врозь, гуляя по посевам.
Кто может сообщить, ушел иль нет русак,
Взят ли собакою? Какой собакой, как?
А вдруг обеими? Есть мненье и такое —
Русак единственный, а претендентов двое.
Сосредоточенный у Войского был вид,
То в ближней комнате, то в дальней постоит.
Он старцам не внимал, не слушал молодежи,
Одно занятие ему всего дороже:
Ждет с мухобойкою, склонилась голова.
550 Не думу ль думает? Трах! Муха где? Мертва.
А в коридорчике Тадеуш с Телименой
Немало выяснил в беседе откровенной.
Хоть было множество поблизости ушей,
Однако понял он из сбивчивых речей,
Что тетя — шепотом — богата и что тетя
Не тетя для него, что, впрочем, не найдете
Меж ними — шепотом — вы кровного родства,
Что всякое родство — досужая молва,
Что дядя — шепотом — стал звать ее сестрою,
560 Ибо родителям так нравилось порою,
Что дядюшке она услуги в добрый час
Могла оказывать в столице, и не раз,
Что ей словцо «сестра» на людях адресуя,
Лишь из тщеславия он молвит так, лишь всуе.
Какое — шепотом — однако в этом зло?
Тадеуш выслушал, от сердца отлегло.
В минуту это все она пролепетала,
Он тоже говорил. Хоть шепотом, но мало.
Меж тем Нотариус, Асессора дразня,
570 Сказал вполголоса: «Не слушали меня,
А я предупреждал: не будет в этом проку,
В поля с охотою выходим мы не к сроку.
Хлеба не убраны к тому же у крестьян.
Граф не приехал к нам, хоть был сегодня зван.
А он ценителем слывет у нас в округе.
Он нам про многое поведал на досуге…
Жил за границею Граф с отроческих лет.
Твердит он: “Варварство — одна из наших бед.
Не знаем кодексов, не ведаем статутов,
580 Живем, невежеством себя кругом опутав.
Межу нарушили и, душу веселя,
Гурьбою топчем мы соседские поля,
Стога попортили, гуляем по покосу.
Весною линную лисицу бьем без спросу.
Найдем сукотную зайчиху — гам и крик,
Затравим в зеленях, замучим в тот же миг.
Вот вредный промысел!” — Считает Граф по праву,
Что москали куда солиднее по нраву.
У них на этот счет указы есть царя.
590 Там суть в полиции, короче говоря».
— «Наш Граф... — Батистовым платочком Телимена
Обмахивает грудь. — О, прав он несомненно.
Клянусь вам маменькой: он в суть вещей проник.
Россию знаю я: порядок там велик.
Вы не поверили, а я вам говорила.
Какая бдительность! А строгость? Вот в чем сила!
О, в Петербурге я была не раз, не два.
Картина дивная, она в душе жива.
А вы там не были? Не город, а отрада!
600 В моем бюро есть план. Ах, показать бы надо!..
На дачу высший свет там ездит, что ни год.
(Дворец близ города он дачею зовет).
Я на Неве жила. Прелестнейшая вилла!
Был город вдалеке, но ездить близко было.
На горке насыпной сооружен хитро
Был домик. План его я спрятала в бюро.
Но рядом нанял дом всех бед моих виновник:
Душа чернильная, какой-то там чиновник.
А он держал борзых. Мученье, сущий ад
610 Жить рядом с псарнею: то воют, то скулят.
Едва я с книгою пойду дышать в аллею
И гляну на луну, как тут же оробею:
Собака выскочит и ну вертеть хвостом.
Уж не взбесилась ли? Так скачет под кустом.
Как содрогалась я при виде мерзкой пасти!..
Предчувствовала я, что надо ждать несчастий.
Сбылось! Один из псов... Ну кто б представить мог?
Болонку растерзал, вот здесь, у самых ног.
Князь Сукин подарил на память мне болонку,
620 Такую шуструю, была под стать бельчонку,
Такую добрую... Опишет ли перо?..
Ее портретик есть. Храню его в бюро.
Тут спазмы, обморок... Войдите в положенье:
Сердцебиение и головокруженье.
Но Козодавлева с визитом Бог принес.
(Великий Ловчий он). И вот при виде слез
И мук неслыханных почтеннейший Кирило
Гаврилыч спрашивает, что такое было.
Велит чиновника немедленно — к нему.
630 Тот бледный. Мертвый ли, живой ли, не пойму.
“Как смел ты затравить здесь, у царя под носом,
Косулю котную? — как выстрелит вопросом
Кирило. — Как ты смел спускать весной собак?”
А тот, испуганный, залепетал, чудак:
“Позвольте-с, ежели мы суть вещей оценим,
То мы болоночку-с не спутаем с оленем”.
— “Как это, — рявкает Кирило, — ах, прохвост!
Выходит, при дворе мне зря давали пост?
Мне, егермейстеру царя, и нету веры?
640 Дать полицмейстера сюда! Пусть примет меры”.
Зовут полицию, чтоб соблюсти закон.
Кирило говорит: “Нет слов, я изумлен.
Шла о косуле речь, а он мне о собаке.
Вот самомнение! И дерзости? и враки”.
Тут полицейский чин руками замахал,
Сам удивляется, что так упрям нахал.
Отводит в сторону, советует как брату
Взять на себя грешок, чтобы смягчить расплату.
Чиновник кается. Да много ли он мог?
650 “Сегодня ж пред царем похлопочу, дружок”, —
Кирило говорит. Тут взяли псов на привязь.
На гауптвахту сел чиновник, не противясь
Решению властей. Забавный поворот!
Смеялись долго мы. Родился анекдот,
Как с егермейстером чиновник состязался.
Известно точно мне: сам государь смеялся».
Хохочут шляхтичи. Но Робак и Судья,
Рассказ прослушали, дыханье затая
От изумления, оцепенели даже.
660 Однако вспомнили о прерванном марьяже:
Соплица, слушавший рассказ с открытым ртом
И с гнутой картою застывший над столом,
Очнулся и решил: «Эх, насолю монаху», —
По даме козырем ударил он с размаху,
Воскликнув весело: «Пусть для иных милей
И немцев правила, и нравы москалей.
Великой Польше — срам! Они живут, как швабы:
То кличут стражника, то спор ведут, как бабы.
Хватают кобеля, сажают под арест,
670 Когда он зайчика в чужом лесочке съест.
У нас же, на Литве, еше в достатке дичи,
С соседом ссориться грешно из-за добычи.
Пусть ходят по овсам и по гречихе псы.
Велю не трогать лишь крестьянской полосы.
Что беспокоиться о трате да утрате?»
На это Эконом: «А я уверен, кстати:
Вы раскошелитесь не раз за эту дичь.
Мужик радехонек собак во ржи застичь.
Пусть десять колосков переломали в жите,
680 Вы сразу же копну за это отдадите.
Да талер сунете. Им это по нутру.
Однако баловство не приведет к добру.
И ежели...» — Увы, не слышно Эконома.
Но эта песенка Судье давно знакома.
А гости сразу же вступили в разговор.
Здесь блещут остряки, а там дошло до ссор.
Влечет Тадеуша, как прежде, к Телимене,
Они сближаются для милых объяснений.
Он рад, что общество она так развлекла,
690 А ей Тадеуша приятна похвала.
При этом речь ее становится все тише,
И в общем говоре последних слов не слыша,
Он к собеседнице склоняется слегка,
Щекою чувствует тепло ее виска,
Ее дыхание вдыхает ненароком
И ловит искорки в глазах поспешным оком.
Но муха дерзкая меж головами — шмыг!
Трах! мухобойкою Гречеха в тот же миг.
Мух много на Литве. Одна их них шляхтянкой
700 Зовется исстари. И спинкой, и изнанкой
Похожа на других, но привлекает взор
Своей дородностью, отличной от сестер.
Она с жужжанием, с гудением, с налета
Головкой жесткою паучьи рвет тенета.
Но если паучок поймал ее на нить,
Жужжит, сражается и день и два, чтоб жить.
Вопрос исследовал Гречеха, полагая,
Что муха от нее произошла простая,
Что как бы маткою она средь мух слывет.
710 Что, истребив ее, погубишь целый род.
Хотя и спорила с ним часто экономка
И спор запальчивый заканчивала громко,
Хотя плебан судил про мух совсем не так,
Но пыл воинственный в Гречехе не иссяк.
Заметит где-нибудь и сразу бьет шляхтянку,
Он даже при гостях преследует беглянку:
Ударил! Нет ее! Вновь бьет! Так где ж она!
Ударил в третий раз, не вышиб чуть окна.
И муха, одурев, наверно, от удара
720 И видя, что в дверях шушукается пара,
Путь преграждая ей качанием голов,
Метнулась. Войский вслед. И был удар таков,
Что как от молнии две головы рванулись,
Как ствол расколотый, мгновенно разомкнулись,
Конечно, стукнувшись при этом о косяк.
Теперь у каждого на голове синяк.
Но не заметили конфуза их, по счастью.
Спор, ведшийся сперва с умеренною страстью,
Перерождается внезапно в рев и гам.
730 Так бродят в поисках лисицы по лесам
Порой охотники, лениво гончих клича.
Но доезжачие спугнули кабана. Добыча!
Крик оглушительный кругом гулять пошел.
Горланит в зарослях, похоже, каждый ствол.
Так изменилось и почтенное собранье —
Внезапно логово открылось им кабанье.
А притаившимся в чащобе кабаном
Был спор борзятников, который нам знаком.
Он с новой силою вдруг ожил, в краткой сцене
740 Успели изрыгнуть потоки оскорблений.
Три в споре степени: намек, гнев, а потом...
Потом и вызов. Но! Кончают кулаком.
Как, буйство в обществе? Что хуже, непотребней?
Все в двери хлынули волной. На этом гребне
И наша парочка всплывает в тот же миг,
Подобно Янусу двойной вращая лик.
Но руки подняли они едва к прическе,
Едва поправили, как смолкли отглоски
Вражды неистовой, пополз негромкий смех.
750 Монах окончил спор и распотешил всех.
Немолод, но плечист и, очевидно, в силе.
Когда противники друг к другу подскочили,
Грозя и фыркая, он поспешил на крик,
Распетушившихся схватил за воротник
И стукнул лбами их, врачуя от недуга.
Так яйца-крашенки бьют в Пасху друг о друга.
Потом раскинул их одним движеньем врозь
И между ними стал, раздвинув руки вкось,
Как указатели дорог. «Рах, рах vobiscum!
760 Мир с вами!» — произнес.
И те, что с воем, с писком
Сражаться вздумали, смеются даже те.
Вот как попотчевал их ксендз по простоте!
Силен! Не сунешься к такому в суете.
К тому ж почтение и к сану, и к сутане!
Но Робак не искал триумфа в этой брани,
Покрасоваться был желания лишен,
Чуть-чуть помедлил лишь, поправил капюшон,
Засунул руки лишь, не торопясь, за пояс,
Ушел, о спорщиках уже не беспокоясь.
770 Но Подкоморий стал в средину и глядит,
Судья поблизости — суровый гневный вид.
Гречеха тоже им не стал давать потачки,
Кунтуш одергивал, ус теребя в горячке,
На провинившихся бросая грозный взгляд.
Стал мухобойкою махать на всех подряд,
Как машет ксендз своей кропильницей в костеле.
Но вот он черенок приподнял: в новой роли
Теперь является, стал маршалом с жезлом.
«Эй, тише! — закричал. — А вам гореть стыдом.
780 Не вы ли лучшие охотники в повете?
Чего же ссорами достигли вы, ответьте!
Вот наши юноши, Отечества краса,
Им только славить бы литовские леса
Своими подвигами. Но они ленивы,
Привить им склонности к охоте не могли вы,
Ведь добрых не было примеров до сих пор.
Вы рознь приносите из леса, рознь и спор!
Седины Войского, по крайности, почтите.
Я ведь охотников видал познаменитей
790 И их рассуживал, скажу, не раз, не два.
Кто Рейтана не знал? Им славится Литва.
С Бялопетровичем, у вас спрошу теперь я,
Кто равен? Как он брал в любой облаве зверя!
А где Жегота, где? Скажите мне, я жду.
Из пистолета бил он зайца на ходу.
Где Тераевич, а? Он с удалью великой
Брал вепря дикого с одною только пикой.
А кто Будревича не знал: страшись, медведь!
Он в рукопашную мог зверя одолеть.
800 Как споры-то они решали? Иль орали?
Заклады ставили и судей избирали.
Огинский за лису не пожалел леска,
А Неселовский дал пять сел за барсука.
Вы так же действуйте и мысль примите ту же:
Пусть меньше ваш заклад, но сами вы не хуже.
Что слово? Улетит. Нет горшей маяты,
Чем из-за зайчика кричать до хрипоты.
Избрать арбитров бы вам надо потолковей,
А при решении — доверься в каждом слове.
810 Попросим мы Судью: пускай дозволит псу
Через крестьянскую побегать полосу.
Он даст согласие, не может быть сомнений», —
Склонился и Судью чуть тронул за колени.
«Коня поставлю я, послушайте меня, —
Вскипел Нотариус, — и сбрую, и коня.
Арбитру нашему я перстень дам впридачу».
Асессор подскочил: «Отдам и не заплачу
Я два ошейника с шагреневым смычком.
Пластинки золота и вышивка на нем.
820 И камень светится, он выделки старинной.
Хотел, когда женюсь, оставить вещь для сына.
Мне это подарил князьславный Доминик
Князь Доминик Радзивилл, большой любитель охоты, эмигрировал в Варшавское герцогство и снарядил на собственные средства кавалерийский полк, которым и предводительствовал. Умер во Франции. С ним пресеклась мужская линия князей на Олыке и Несвиже, крупнейших владетелей в Польше и, вероятно, во всей Европе. [5].Мы с ним поспорили, и спор тот был велик:
С ним и с Сангушкою, а также с генералом
Майеном
Майен отличился в национальную войну во времена Костюшки. До сих пор показывают майеновские окопы под Вильном. [6]. Этот спор... Он кончился немалым.Я сукой Канею, да, сукою одной,
Шесть зайцев затравил. Зря спорили со мной!..
В тот год охотились мы с князем на Куписке.
Он спрыгнул с лошади, поклон отвесил низкий
830 И Каню славную затем облобызал,
Три раза по спине ударил и сказал:
„Не будь я Радзивилл, коли тебя отныне
В Литве Куписскою не нарекут княгиней!
Не так ли титулы давал Наполеон?
С победой каждою — созвездие имен!”»
Казалась длинною беседа Телимене,
Ее не тешила борьба противных мнений.
Корзинку с гвоздика сняла и говорит:
«Ну, кто желает в лес? Натура так бодрит...
840 Хочу я рыжиков...» — И тут же шалью алой
Кашмирской выделки головку обмотала.
Дочь Подкомория берет под локоток,
И, юбку приподняв, отводит руку вбок.
Тадеуш, поглядев, молчком ныряет в двери.
Судья радехонек: так надоели звери,
Охота, диспуты о способах гоньбы.
Кричит он весело: «Конечно! По грибы!
Кто лучшим рыжиком себе стяжает славу,
В соседки выберет красавицу по праву.
850 Отыщет дама гриб — я вам даю обет:
С красавцем юношей сидеть ей весь обед».
Комментарии переводчика к главе «Замок»
59 Хоть доезжачие и сгрудились вначале… — Доезжачий — псарь, в ведении которого находятся борзые собаки.
169 «Мопанку» — вежливо-фамильярное обращение «мой пане», «мой панку»…
231 Сперва за короля, а после за примаса… — Примас — глава католической Церкви в Польше, второе лицо в государстве после короля.
259 …вельможи, Кастеляна. — В Польше XII—XIII вв. кастелян — представитель монарха в каком-либо округе, с XIV в. — титулярное звание, дававшее, впрочем, право занять место в сенате, верхней палате сейма, куда входили епископы и представители земель, назначаемые королем.
271 Их триста крестиков держал в руках Соплица. — Шляхтич на семике помечал в бюллетене при тайном голосовании крестиком или иным значком своего кандидата.
285 За Третье Мая стал Костюшко воевать… — 3 мая 1791 г. была принята польская конституция, принципиально перестроившая общество.
305 Хоть хамы, прут вперед оравы москалей. — Гервазий пользуется традиционным выражением шляхты, которая называла хамами крестьян. Он хочет сказать, что русские солдаты, будучи людьми простого происхождения, проявляют, однако, настойчивость в бою.
335 — 338 По счастью двести к нам привел Парафянович…/ тогда Мицкевичей с собой из Горбатович…/ Да и с Соплицами у них давно вражда. — Вблизи Новогрудка жило много шляхтичей по фамилии Мицкевич, часто в застянках (о быте застянка см.: VI, 377— 482). Вражда клана Мицкевичей с кланом Соплиц — исторический факт.
340 А он имел в роду и кресла и булавы. — Под креслом подразумевается место, отводимое вельможе высокого ранга — воеводе, епископу и т.д. в сенате. Кроме кресел, для менее влиятельных вельмож были «стулья». Булава — символ власти гетмана.
370В мое отсутствие бургграфом будешь здесь. — Бургграф — в данном случае лицо, заменяющее при отъезде владельца замка.
660 Марьяж — карточная игра, популярная в начале XIX в. в помещичьих усадьбах. Называется так ввиду того, что особая роль в ней отдается сочетанию короля и дамы одной масти (марьяж) на одних руках.
667 Великой Польше — срам! — Великая Польша — историческая область Польши в бассейне Варты, заселенная некогда полянами, колыбель польской государственности. Самый большой центр — Познань.
713 Плебан — католический священник в Польше, чаще сельский.
778 Маршалом (маршалеком) называли в Польше председателя сейма (это сохранилось и сейчас), главу конфедерации, главу шляхты в повете, церемониймейстера, мажордома и т.д.
802 Огинский за лису не пожалел леска… — Огинский Михал Казимеж (1728—1800) — литовский магнат. Одновременно со Станиславом Августом претендовал на королевский трон.
824 Сангушка — трудно установить, кого из представителей этого магнатского рода упоминает в поэме Асессор.
828 Куписки (Купишки, Капсукас) — местечко к юго-востоку от Вильна при слиянии рек Купы и Ловены.
