Графиня Козель. Часть вторая, глава XI

Земля совершила свой оборот, и опять стояла весна; опять зеленел укромный маленький садик Ко́зель, и арестантка опять сошла в него и принялась там за цветочные грядки.

И офицеры, и солдаты гарнизона, завидя ее, снова стали на нее заглядываться; и графиня, избегавшая их пристальных взглядов, заметила между офицерами одного, который словно сам напрашивался в караул как раз в те часы, когда Анна выходила подышать воздухом. Кое-как ей удалось узнать, что это был молодой Велен, племянник старого коменданта. Старик держал при себе этого молодого человека, чтобы хорошенько его вымуштровать и потом вывести на хорошую служебную дорогу; притом же, будучи страстным шахматным игроком, он имел в нем бессменного партнера.

Этот молодой Генрих фон Велен не имел склонности к военной службе, но его вдовая мать, рассчитывавшая на наследство после бездетного коменданта, которого считали очень богатым, принудила сына надеть мундир и служить по желанию дяди.

Двадцатилетний Велен, разумеется, смертельно скучал в Столпянском замке, тем более что не имел никаких надежд оттуда скоро вырваться.

Он был мечтателен, молчалив, любил уединение и сразу влюбился в Анну, страдальческое положение которой благоприятствовало разгару молодого чувства. Это началось почти с первого же его взгляда на Анну, и к описываемой нами поре любовь молодого человека созрела до серьезного состояния. Анна со свойственной женщинам проницательностью подозревала или даже, лучше сказать, знала эту страстную тайну молодого Велена, потому что влюбленный юноша старался, чем мог, услужить и принести облегчение прекрасной узнице.

Графине нетрудно было догадаться, что теми небольшими льготами, которыми она пользовалась, она была обязана ходатайствам молодого Велена: он выпросил для нее у дяди позволение пользоваться садиком, и когда комендант куда-нибудь отлучался, молодой человек всякий раз находил возможность оказать арестантке какую-нибудь другую услугу. Все это показывало Ко́зель, что молодой человек при случае мог бы быть ей полезен в более серьезном деле.

Всякий легко может представить, как велико было ее удивление, когда однажды, входя в свой садик, она увидела, что Генрих Велен стоит и разговаривает с другим офицером, голос которого Анне показался знакомым. Она взглянула на незнакомца пристальнее и поняла, что это был Заклик. Офицеры говорили между собой так громко, что графиня могла все слышать. Заклик рассказывал Белену, что он прислан сюда, чтобы занять место капитана Зитацера, которого увольняли на родину.

По тону их речей можно было заключить, что Генрих Велен и Заклик были уже немножко приятелями.

— Ну, а что же, капитан фон Велен, — говорил капитан фон Заклик, — как тут у вас живется? Говорят, невесело; да откуда и быть веселью в этих старых монастырских развалинах?

— Э, мой любезный капитан, — отвечал Генрих, — везде жить можно; а, разумеется, кто хочет веселиться, тому сюда не следует забираться. Но природа здесь прекрасная, и тихо жить очень можно. Я уже привык к этому.

Ко́зель слушала этот разговор, и сердце ее сильно билось.

— Ну, а жить, так и будем жить, капитан Велен! — отвечал Заклик. — Только, если это не будет преступлением, вы, как хотите, должны представить меня как вновь прибывшего нашей узнице.

— О, охотно, капитан Заклик, охотно! От всего сердца готов служить вам этим! — воскликнул Велен, которого чрезвычайно обрадовал случай поговорить с графиней, и с этим он взял Заклика за руку и подвел к стене садика, который был значительно выше, чем двор. Отсюда было как нельзя более удобно разговаривать с арестанткой.

— Графиня! — сказал несмело Генрих, и когда Анна, скрывая свое смущение, обернулась к нему, добавил: — Позвольте мне представить вам моего нового товарища капитана фон Заклика, который только что приехал сюда на службу.

Ко́зель с притворным спокойствием отвечала на поклон Заклика и не проронила ни слова. Однако офицеры не отходили, и она, наклонясь к цветку, который подсаживала, тихо спросила Заклика, надолго ли он сюда прислан.

— На это трудно отвечать, графиня, — молвил Заклик, — я прислан сюда по службе и не думаю, чтобы скоро нашелся охотник заменить здесь товарища.

— О, это верно! Но чем вы согрешили и за что сюда посланы?

— Просто так, пришлось, — отвечал Заклик. — Впрочем, я уже не молод, и мне почти все равно, где жить.

Анна взглянула на него, поклонилась и отошла, а Велен, взяв Заклика под руку, увел его к себе на двор замка, где он занимал две комнатки рядом с дядей. Тут же вблизи отвели помещение и Заклику.

— Ну, что, капитан, — заговорил молодой Велен, — вы ведь, конечно, в первый раз видели графиню Ко́зель?

— Разумеется, первый раз в жизни! — отвечал Заклик.

— Ну, что же вы о ней скажете? Не правда ли, что эта женщина достойна трона? Что за красота! Что за прелестное лицо!

Велен говорил с таким восторгом, что сразу выдал Заклику свою тайну, которую, впрочем, он, может быть, и не хотел скрывать.

Заклик взглянул на Велена и, улыбнувшись, отвечал:

— Ого, как вы о ней говорите!

— А что?

— Ничего, ничего, капитан Велен! Я вам не удивляюсь, но только думаю, что вам, пожалуй, не очень-то по сердцу видеть графиню под охраной стражи, в которой вы служите.

Велен ударил себя в грудь и воскликнул:

— О, капитан, мы оба солдаты и, разумеется, честные люди! К чему же я стану запираться перед вами? Да, я потерял голову и покой и не стыжусь этого. Что делать, что делать? Такой второй женщины на свете нет!

— Хорошо, хорошо, пусть так, но к чему все это? Она узница навеки.

— Навеки! Ничего нет вечного на земле! — перебил Велен. — Она еще очень молода!

— А вы, кажется, еще моложе, — пошутил Заклик.

Капитан Велен слегка сконфузился, но, не обижаясь, протянул руку своему новому товарищу и тихо проговорил:

— В сущности, вы правы, я еще юноша, это правда, но ведь, кажется, лучше увлекаться по молодости, чем по старости.

— Это правда.

— То-то и есть, а между тем, смотрите: мой дядя старик, но и он…

— Тоже увлекается графиней?

— Увлекаться, может быть, и не увлекается, но тоже… жалеет ее и ради этого отступает от многих своих правил, в которых всегда точен, как педант. Что же после этого говорить обо мне!

— Совершенно справедливо, и я вас в этом не укоряю.

— Я очень рад, что вы на это смотрите таким образом, и надеюсь, что не станете мешать моим заботам, чтобы ей жилось, сколько возможно, полегче.

— О, будьте покойны, этому я не помешаю!

Заклик понимал, что Велен мог быть ему полезен, но мог быть и помехой, если в нем родится что-нибудь вроде ревности или подозрения, а потому он старался быть как можно осторожнее.

Они, однако, очень подружились, и Генрих скоро познакомил Заклика с тайниками замка. Заклик побывал с ним во всех закоулках семиэтажной башни, где содержалась графиня; обошел подземелья и галереи, все выходы и входы.

Занятый всегда мыслью об освобождении графини, он скоро обдумал план, как ее вывести подземельями в часовню, от которой давно заброшенный коридорчик вел в тесный подземный ход, выводивший в довольно уединенное место за оградой замка. Переодетая в мужское платье графиня могла ночью спуститься с лестницы и проскользнуть во внутренний двор, где не было часовых, и, никем не замеченная, добраться до дверей подземелья, которое и выведет ее за ограду, а отсюда уже широк путь во все стороны, так как замок стоял на самой границе, и дальняя погоня была невозможна.

Велен и не подозревал всего этого коварства и с легкомыслием молодого человека сам подсказывал Заклику подходящие мысли.

— Черт знает, что настроено! — говорил он. — А несмотря на всю эту городьбу и высокие стены, которые со всех сторон окружают замок, бежать отсюда совсем нетрудно!

Заклик притворился, что он этого не слышал.

Несколько дней спустя он увиделся с графиней с глазу на глаз, но они говорили мало, она укоряла за медлительность, он оправдывался невозможностью действовать скорее, и потом графиня шепнула:

— Вы должны знать мой план. Молодой Велен сослужит нам службу: он…

— Влюблен в вас?

— Да, и этим надо воспользоваться: он хорошо знает замок.

— Это не особенно важно, потому что и я его теперь тоже знаю.

— Да, но вас я должна беречь до последней крайности. Побег может не удасться, и тогда мы оба попадем в их руки; я этого не хочу. Нет, я должна бежать с ним!

— С ним! — воскликнул Заклик.

— Да, непременно с ним: это и удобнее и безопаснее; он здесь почти хозяин, и его всюду пускают, тогда как вы можете навлечь на себя подозрение. Это решено: я убегу с ним!

— Но он неосторожный и почти сумасшедший молодой человек!

— Это-то и дорого: только сумасшедшим и удаются такие сумасшедшие предприятия.

— А если оно ему не удастся?

— Что же, мое положение так дурно, что ничего худшего быть не может! — холодно отозвалась Ко́зель.

— А уверены ли вы, что этот молодой человек отважится на это дело?

— Он должен отважиться! — отвечала Ко́зель. — Но тс-с! Я слышу на лестнице чьи-то шаги, — добавила она и отошла в сторону, а Заклик спустился на нижний этаж. Ему было досадно, что Ко́зель отказывалась от его помощи. Но дорожа ее пользою, он беспрекословно ее слушался и играл смешную роль поверенного сердечных тайн молодого Велена, который вскоре же признался ему, что для освобождения графини он готов пожертвовать своей жизнью.

— Вы ведь, конечно, не выдадите меня, капитан Заклик?

— Да, в этом-то, мне кажется, вы можете быть вполне уверены. Только смотрите, сами себя не выдайте!

Заклик замечал, что Велен учащает тайные прогулки с графиней в садике и даже проникает к ней в башню, а вместе с тем становится беспокоен и озабочен.

Чтобы старый дядя не замечал отлучек племянника и происходящих в нем перемен, Заклик заменял Генриха на службе и играл вместо него в шахматы с комендантом. А в это время в молодом человеке любовь забила ключом, и затея побега близилась к исполнению.

Нетерпеливая Ко́зель, конечно, спешила как можно скорее отсюда вырваться и торопила влюбленного юношу. Заклик об этом догадывался и, пробравшись однажды в башню графини, сказал ей:

— Осмотрительно ли вы поступаете, графиня?

— Не знаю, но прошу вас, чтобы и вы были слепы и глухи ко всему, что я делаю. Одно, о чем я прошу вас — играйте как можно чаще в шахматы с комендантом, и если случайно поднимется какая-нибудь тревога, делайте все, чтобы помешать ему выбежать.

— Хорошо, я сделаю все, что могу, а вы скажите же мне скорее, что я должен делать, если вам удастся бежать?

— Немедленно бежать самому и явиться туда, куда я укажу. До свидания!

И она подала ему руку и тихонько направила его к двери.

Заклик вышел с каким-то тяжелым предчувствием и зорко смотрел за молодым Веленом, который был очень беспокоен и почти ежеминутно поглядывал на солнце, при закате которого и сам скрылся.

Старый комендант ничего не подозревал. Он пригласил к себе на пиво Заклика и преспокойно играл с ним в шахматы. Игра длилась долго; вот и ночь спустилась; подали огни; пришел дежурный унтер-офицер, запиравший ворота, и принес ключи, а комендант и Заклик все еще играли; но Заклик нынче против обыкновения играл неудачно и делал ходы самые нерасчетливые. Комендант это заметил и спросил его:

— Что с вами сегодня, капитан, вы так худо играете?

— А у меня, признаться, голова болит, господин комендант.

— А голова болит, так перестанем играть!

— Нет, отчего же, будем играть, — настаивал Заклик, настораживая свой слух, как заяц, и боясь, чтобы капитан, оставив игру, не задумал пройтись по замку.

Велен набил трубку, и они сыграли еще несколько партий, а потом стали беседовать.

Было уже поздно, но Генрих, обыкновенно приходивший в эту пору, не возвращался.

— Верно, удрал сорванец в местечко! — проговорил вспомнивший о нем комендант. — Ну, да что делать, парень молодой, надо и пошалить.

— Разумеется, — отвечал снисходительно Заклик, громоздя из шахмат какую-то прихотливую пирамидку.

— Да, — отвечал комендант. — Да я, по правде сказать, и предпочитаю, чтобы парень лучше где-нибудь позабавился, лишь бы не вздыхал об этой… знаете, той… ну, что вот под башней.

— A-а, понимаю!

— Не правда ли, что я говорю дело?

— Конечно, конечно! — отвечал Заклик, но сам тотчас же переменил разговор и начал плести, что приходило в голову. В замке было тихо, но вдруг кто-то осторожно постучал в двери, и показалась голова старого солдата, с виду более похожего на разбойника. Это был наемник, послуживший чуть ли не во всех немецких войсках. Имя его было Вурм. Заклик взглянул на него, и выражение его лица показалось ему подозрительным; солдат, просунув голову сквозь створ двери, прошептал:

— Господин комендант!

— Ну, что еще? — сухо спросил не любивший его комендант.

— Я имею честь донести вам о самоважнейшем происшествии…

— Что такое? Пожар? Где горит? — вскричал, вскочив с кресла, Велен.

— Нигде ничто не горит, но ваш племянник в эту самую минуту уводит из каземата графиню, чтобы бежать с ней.

Старый комендант зашатался и прохрипел:

— Куда?

— Ну, уж это вы хотите, чтобы я очень много знал, а с меня довольно и того, что я знаю: ваш племянник бежит, господин комендант, и уводит арестантку; а Вурм вам об этом доносит, потому что ему известно более, чем вам…

— Ты врешь, бездельник! — закричал комендант.

— Нет, я не вру, а я исполнил мои обязанности, а ваш племянник с арестанткой бежали, и в эту самую минуту солдаты держат их в проходе за часовней. Да, теперь капитан Генрих больше уже не будет бить меня по лицу и сам поплатится за эту шутку своей головой.

Комендант совсем растерялся и хватался то за оружие, то за ключи, и кричал:

— Спасайте, капитан Заклик! Спасайте!

Но напрасны были все эти хлопоты старика о спасении племянника: по направлению от башни слышен был уже большой шум со стороны подземелья семиэтажной башни, это солдаты вели схваченных беглецов. Графиню просто держали за руки, а Генрих был связан, потому что он успел уже ранить себя из пистолета, и если бы у него не отняли оружие и не связали ему руки, то он, наверно, лишил бы себя жизни.

Бедный комендант велел снова отвести арестантку в старый каземат, а племянника запер в другой и немедленно послал донесение о происшествии в Дрезден. Диктуя писарю рапорт, старик был достоин глубокого сострадания: едва произнося за рыданиями слова, он просил принять во внимание молодые годы племянника и его, коменданта, старые заслуги и молил о снисхождении к несчастному. Рапорт был послан с нарочным курьером, караулы везде удвоены, и унтер-офицер Вурм, который, вместо того, чтобы предупредить несчастье, выжидал, пока оно случилось, также был арестован.

На следующий день в Столпянский замок явились из Дрездена присланные королем генерал фон Бодт и несколько чиновников.

Старый Велен, встретив их, тотчас же подал свою шпагу фон Бодту; но Бодт ее не взял и объявил ему, что, по велению короля, военному суду будут преданы только капитан Генрих фон Велен и унтер-офицер Вурм. И следствие, и суд, по полевым законам, должны были окончиться прежде, чем зайдет солнце, и приговор немедленно должен быть исполнен.

Так и было сделано: все просьбы старого коменданта о помиловании остались втуне, и Ко́зель, услышав донесшийся до нее ружейный залп, вздрогнула недаром, это стоило жизни влюбленному в нее юноше, за душу которого она могла прочесть теперь самые теплые молитвы.

Старый Велен, хотя и не был арестован, однако в тот же день оставил службу, а унтер-офицера послали в кандалах на крепостные работы в Кёнигштейн, но Заклик пока еще оставался в гарнизоне.