Графиня Козель. Часть вторая, глава XIII

В 1727 году, спустя три года после неудачной попытки графини к побегу, в Столпянском замке и городке уже забыли об этом происшествии, а в большом свете, при королевском дворе, произошло много перемен. Графиня Ко́зель была отомщена ее недоброхотам: даже в ее тихое заточение к ней доходили вести, как враги ее один за другим исчезали со сцены, а на их места являлись новые актеры. Один Август Сильный сохранял свою мощь и здоровье и по-прежнему сорил золотом, алкал удовольствий и не находил их.

Заменившая Ко́зель Мария Денгоф, быть может, устрашенная участью своей предшественницы, даже не пыталась привязать к себе короля прочным образом, а, напротив, сама искала случая от него отделаться и выйти замуж за простого смертного. Август нисколько этому не воспротивился и, выдав ее замуж, стал забавляться кем и как попало на лейпцигской ярмарке. Вообще он теперь предпочитал кратковременность связям сколько-нибудь прочным и не изменял этому правилу даже для женщин, более или менее достойных внимания. Так, у него в кратком фаворе была замечательной красоты девушка, дочь тайного советника Дицкау, которую он выдал замуж за своего маршала фон Лосса, а сам заинтересовался Генриеттой Остергаузен; но эта ему так надоела, что он даже не стал хлопотать об ее устройстве и не смущался тем, что ее невестка сбыла ее в монастырь, откуда гораздо позднее ее увез Станиславский и, женившись на ней, привез в Польшу.

Но после всех этих мимолетных шалостей опять было наступило нечто, напоминавшее прежние страстные увлечения: виновницей этого порыва была Анна Ожельская, дочь Генриетты Дюваль. С привязанностью к ней король не таился, как и с привязанностью к Анне Ко́зель. Он возложил на нее орден Белого орла, с которым она в гусарском, шитом золотом ментике поверх платья выезжала с королем на полковые смотры и на псовые охоты. Король при ней снова подбодрился, и при его дворе опять было начались веселье и временщичество. Так, граф Рутовский, пользуясь фавором сестры, получил силу и значение, оттерев прочь прежних временщиков.

Фюрстенберг, который некогда своим пьяным пари с Гоймом вывел на свет графиню Ко́зель, а позднее сделался самым отъявленным ее врагом, давно уже умер. Его товарищи министры подставили ему ногу, и этот человек, мечтавший управлять через госпожу Рейс целым двором и самим своим государем, потерял почву под ногами и снизошел до полного ничтожества.

Даже самую графиню Рейс у него перед смертью отнял кузен его Лютцельбург. Всё ему изменило, и он, всеми на земле позабытый, тихо переселился в лучший мир. Значение того кружка, в котором царили Юльхен, Рейс, Рейхенбах, Шелендорф, Цаленберг и другие, давно утратилось.

Фицтум также окончил свое земное поприще; удаленный от короля, он несколько лет пробыл послом в Швеции, а дома, за него и за себя, неустанно интриговала его жена, та самая сестра Гойма, которую мы видели в начале повести. Поссорясь с Флеммингом и затеяв интригу против госпожи Пшебендовской, которую саксонцы для удобства произношения называли Бребентау, госпожа Фицтум во время посольства мужа выстроила ему даже новый дворец на углу Крейцгассе, но ему не суждено было жить в этом здании: великолепный палац этот достался брату новой фаворитки Рутовскому.

Фицтум окончил свою жизнь трагически.

За год перед катастрофой, будучи в Варшаве с королем, при котором Фицтум в то время состоял камергером и адъютантом, он поссорился за картами с неким маркизом, который, кажется, был незаконным сыном сардинского короля Виктора. Фицтуму тогда было уже лет за пятьдесят, а маркизу двадцать с небольшим, но, несмотря на это, старик не уступил юноше в запальчивости, а потом не уступил и в смелости.

Когда они крупно поссорились, и дело дошло до короля, Август принял сторону Фицтума, посадил молодого итальянца под арест, но тот, отбыв трехмесячное заключение, бежал в Польшу и, пробравшись в Надажин, послал Фицтуму вызов. Старик, несмотря на свои годы и положение, принял вызов и, приказав всем своим приближенным хранить об этом самое строгое молчание, чтобы не узнал об этом король, дал слово приехать 13 апреля 1726 года в условленное место.

Накануне вечером Фицтум ужинал у своей дочери, был очень весел и до полуночи играл в пикет, а через два часа тайно выехал в Надажин в сопровождении одного своего секунданта — графа Монморанси.

Рано утром, между пятым и шестым часом, Фицтум был уже на месте. Он послал к противнику офицера Френейза с уведомлением о своем прибытии. Так как в то время на дуэлях принято было стрелять с лошадей, то Фицтум сел на коня и встал против своего противника. Оба они съезжались с большим мужеством и, когда сблизились на выстрел, маркиз спустил курок и убил Фицтума на месте. Падая с лошади, Фицтум тоже выстрелил, но его пуля только задела парик.

Маркиз после этой дуэли бежал в Варшаву и укрылся в монастыре театинцев, но разгневанный Август отдал приказ достать его оттуда, несмотря на право убежища. Монастырь окружили полтораста солдат, но маркиз, переодетый простолюдином, бежал через Берлин в Италию.

Тело убитого, сопровождаемое везде по дороге перезвоном колоколов, было перевезено в фамильный склеп и там погребено с должным почетом. Таков был конец первого Августова фаворита.

Флемминг держался долее других: он по-прежнему умел оставаться необходимым для Августа и строил себе дворцы, торговал имениями и богател так, что считал золото бочками. Избавившись от Шуленбурга и отсоветовав королю поручать начальство над войсками гениальному сыну Морица Саксонского, Флемминг мечтал добыть для себя княжество Курляндское и женить пятидесятивосьмилетнего вдовца Августа на семнадцатилетней прусской княжне. Последней мерой он рассчитывал упрочить союз между Саксонией и Пруссией, и если бы Август II его послушал, то это, кажется, было бы недурно для государственных видов Саксонии.

Неблагодарный Левендаль, обязанный всем своим положением графине Ко́зель, тоже маялся, однако, без всякого значения, и вел напрасную борьбу с Флеммингом, который был несравненно его сильнее. Он легкомысленно расточал легко нажитое состояние и быстро стремился к очевидному разорению.

Наконец Ватцдорф, «мужик из Майнсфельда», который употреблялся для того, чтобы выжить Ко́зель из ее дрезденской квартиры, и он, при всей своей грубости и неразборчивости в средствах, тоже не сдобровал и был едва терпим, и то потому, что король нуждался в нем для некоторых особых поручений, к выполнению которых этот человек годился.

Что же касается образа жизни при дворе короля Августа, то тут и теперь, как прежде, не любили скучать, и появление Ожельской было отпраздновано на славу.

Известно, что король Август, несмотря на поражение от шведов, считал себя великим полководцем и жаждал славы воинской, может быть, не менее, чем любовных удовольствий. Проводя весну того года, до которого доведен наш рассказ, в прекрасной Пильнице, вблизи которой стояли лагерем войска, Август очень занимался муштрой. Особенно его внимание было обращено на стрельбу из пушек и опыты со входившими тогда в употребление полукартаунамиПолукартауна — среднествольная пушка калибром от 20 до 25 фунтов.[1].

При короле неотступно находился граф Вакербарт. Полукартауны отлично выдерживали испытание и дробили каменное основание крепости, но Вакербарт заметил, что он знает скалы, которые не поддались бы этим ядрам.

— Где такие скалы? — спросил король.

— В Штольпене, ваше величество… Тамошний базальт не чета этим колким глыбам, и нигде не было бы так хорошо испробовать силу орудий, как там.

— А что же? Это, право, не худо сказано! В Штольпен так в Штольпен! — воскликнул Август; но лицо его тотчас же омрачилось: очевидно, он вспомнил о тамошней узнице, и это воспоминание было не из приятных; но после минуты молчания он встал, прошелся и спокойно сказал:

— В самом деле, я не вижу, почему бы нам не пустить несколько ядер в штольпенские базальтовые скалы! Ведь мы этим замка не разрушим, а проба будет настоящая. Я поручаю вам, любезный Вакербарт, не откладывать этого дела и немедленно же отправить в Штольпен две пушки.

— Слушаю, ваше величество.

— И прикажите еще приготовить там батарею напротив этих столбов и ожидать меня: я сам хочу присутствовать при начале канонады.

И, сказав это, он отвернулся и пошел, как ни в чем не бывало.

Вакербарт был ревностный и точный исполнитель королевских повелений, и пушки с артиллеристами высланы были в Штольпен тотчас же.

***

Заклик спал в эту ночь спокойным сном и самому себе не поверил, когда в полночь услышал грохот тяжелых лафетов. За артиллерией еще шумнее вступал обоз, и тихий городок вдруг сделался шумным военным станом. Капитан никак не мог понять, что случилось, да и кто бы мог это понять? Уж не вторгся ли в Саксонию неприятель?.. Но какой же именно? По языку, которым говорили или, лучше сказать, перебранивались солдаты, Заклик слышал, что это саксонцы… Что такое!.. Заклик захлопнул окно, вышел и, увидев проезжавшего офицера, спросил его, что случилось.

— Ничего не случилось, а завтра сюда будет король!

— Король? Сюда? Его величество?

— Да, король, его величество! — крикнул офицер, суетясь около солдат. — Он будет стрелять в столбы, чтобы пробовать силу новых орудий.

— Над чем? — крикнул изумленный Заклик.

— А вот над этой замковой горой.

Разговор прервался, но Заклик все-таки не верил своим ушам. Как! Король станет стрелять в замок, в котором он держал уже столько лет свою несчастную жертву! Нет, это даже для Августа невозможно; не может же он не подумать, какое все это должно произвести впечатление на бедную Ко́зель!

Чуть забрезжило, Заклик бросился к замку, чтобы подготовить как-нибудь бедную пленницу к тому, что должно было случиться.

В замке давно все были на ногах; ожидание короля подбодрило сонных солдат; из окружных деревень согнали множество народа для насыпки батарей и еще усерднее подгоняли согнанных. Везде был шум, гам, хлопанье палок, стоны, крик.

Одну батарею спешно возводили в зверинце на так называемой Рорпфорте, а другую на Ганне-Вальде, в казенном садике.

В замке между тем все чистили и мели, выносили мусор и вообще убирали, чтобы все казалось попригляднее. Около башни была в сборе вся мужская и женская прислуга графини, и сама узница встретила Заклика на пороге. Она окинула его тревожным взглядом и прошептала:

— Ты слышал, ко мне едет король?

— Я слышал, что король сюда едет, — ответил Заклик, — но только мне говорили, что он едет пробовать на здешних столбах силу своих новых пушек.

Ко́зель покачала головой и проговорила:

— Ах, как же ты прост и наивен! Это я, я его вызвала: моя душа парила над ним и тянула его сюда ко мне. Он не мог сюда не приехать и только искал предлога… О, мой Август, о, мой бедный Август! Его так много обманывали, что он вспомнил свою верную Анну; он знает, что я люблю его, и хочет меня видеть! И ты знаешь, почему именно теперь? Потому что королева умерла, он свободен и хочет сдержать свое слово и жениться на мне!

Она ударила в ладони и спешно заговорила:

— Однако, некогда ждать, он едет, он едет! Пошли ко мне поскорей всех моих слуг! Пусть Лина достанет из сундуков мои лучшие платья; я хочу выбрать из них то, которое мне больше всего к лицу.

И схватив распущенные черные волосы рукой, графиня суетливо заметалась по комнате…

***

Батареи росли на глазах, и короля ждали с минуты на минуту.

Настало прекрасное майское утро. С долин и гор поднималась к небу легкая мгла. В воздухе был слышен тонкий запах цветущих лугов.

Но в замке некому было этим наслаждаться: там все суетилось и снаряжалось встречать своего повелителя. Хлопот была куча, и притом самых неожиданных. Комендант, к ужасу своему, узнал, что, вопреки обычаю, из Пильницы не будет прислана сюда королевская кухня, и ему самому надо распорядиться, чем принять короля и его свиту; а это было нелегко в таком месте, где нет ни искусных поваров, ни отборной провизии.

Из зверинца наскоро взяли несколько штук дичи; нашли где-то бутылку хорошего вина, но стол решительно нечем было сервировать. Нашелся только один старый стакан с саксонскими гербами, годный для того, чтобы из него пить королю; а все прочее представляло самый пестрый сброд. Местное духовенство собрало кое-какие скатерти, кое-что прислал сельский трактир, а чего недоставало, о том напрасно было и хлопотать.

Между тем полукартауны были уже поставлены на предназначенных для них батареях; войска выстроились, а наверх семиэтажной башни поставили махального, который должен был зорко наблюдать за дорогой и дать знак, чуть завидев королевское приближение.

Около четырех часов утра все уже было готово: артиллеристы не только установили орудия, но даже навели прицелы так, чтобы ядра попадали в базальтовые столбы, и ждали Августа, который обещал выехать из Пильницы до рассвета. Представители местного населения тоже все были в парадных платьях, да и сама чернь была прибрана и умыта и шепотом повторяла какое-то старое предание, что будто при какой-то давней осаде замка, во время оно, скалы так отражали попадавшие в них ядра, что они, отскакивая, убивали тех, кто ими стрелял. Собранный народ думал, как бы теперь не случилось того же самого.

Но вот махальный дал знак, и в ту же минуту бургомистр во главе мещан, несших хоругви и заржавленные ключи от магазина местного войта, вышли на дорогу. На колокольнях поднялся трезвон, и все население местечка в праздничных нарядах высыпало на рынок.

Облако пыли, замеченное издали махальным, быстро приближалось, и в нем начала уже обозначаться фигура ехавшего впереди рослого, статного всадника. Это был Август. Он ехал полной рысью на коне, а за ним неслись его свита и несколько приглашенных гостей. В отдалении виднелась другая кавалькада, как бы догонявшая первую.

В шеренгах выстроенного замкового гарнизона водворилось мертвое молчание, а всадник подъезжал все ближе и ближе: можно уже было видеть его голубой кафтан с вышитой на нем звездой Белого орла.

Не прошло и получаса, как король подъехал к воротам замка.

В воротах он едва кивнул преклонившимся до земли бургомистру и мещанам и прямо въехал на замковый двор. Он молча принял рапорт коменданта. Ясно было, что король не в духе. Не сказав никому ни слова, он повернул коня к батарее при Рорпфорте в зверинце и, посмотрев на нее молча, поехал к Ганне-Вальде. Эта батарея была насыпана против самой сплошной массы черных столбов, как бы связанных в огромный пук какой-то титанической рукой. С этого пункта была на виду вся башня, в одном из ее многочисленных окон можно было заметить даже фигуру женщины в белом. Но король не мог или не хотел поднять туда своих глаз и повернул коня снова к зверинцу.

В эту минуту к нему подъехал Вакербарт и стал позади него, не говоря ни слова. Август дал знак начинать, и артиллеристы приступили к орудиям: раздался первый выстрел, и страшный гул пронесся в окружных горах.

Первый выстрел, направленный в базальтовую стену, сделал в ней трещину, но зато и чугунное ядро тоже разлетелось на части. Комендант принес его осколки государю, и Август посмотрел на них и молча кивнул. Другой выстрел, направленный в столб у подножья бастиона, отбил от него только несколько кусков.

Король приказал стрелять выше, но результат был один и тот же: камень крошился, но лопались и ядра, а сами столбы не сокрушались. После каждого выстрела лопавшиеся ядра и обломки каменьев летели вверх и во все стороны, попадая даже в город, но никому вреда не причиняли, если не считать королевской лошади, которая при Рорпфорте получила ушиб в ногу, да одной сушильни, у которой пробило крышу и потолок. Король удовольствовался этой пробой и велел прекратить пальбу.

***

Что касается печальной узницы, которую мы видели в ее самообольщенной надежде, то она была одета с чрезвычайной тщательностью и, поджидая короля, долго смотрелась в зеркало и, усмехаясь, говорила себе, что не может быть иначе, Август едет только для нее. Что за вздор, чтобы он ехал сюда пробовать орудия! Не все ли равно, где их пробовать? Нет! Он едет положить конец ее неволе и даже, может быть, возвратить ей все, что ею так давно утрачено.

В этом убеждении, нетерпеливо переходя от окна к окну, она смотрела на дорогу из Пильницы и не позже выставленного комендантом махального заметила пыльное облако, в котором являлся ее Август. Сердце бедной женщины сильно забилось. Барабанный бой и колокольный звон, возвещавшие о прибытии короля в замок, еще более увеличили ее тревогу, и она, прижав руку к сердцу, ожидала, что вот сейчас услышит его шаги на своей лестнице; вот сейчас он покажется в ее дверях и заговорит с ней голосом, полным ласки, любви и сожаления…

Но ничего этого не было: долго длилось зловещее молчание, и потом вдруг грянул выстрел. Все кончено, он приехал не для нее!.. Ко́зель вскрикнула и упала на пол, но потом вдруг вскочила и, бросившись к комоду, где у нее был заряженный пистолет, достала его, спрятала в складках широкого рукава и притаилась за оконницей. Глаза ее горели, руки дрожали, а грудь высоко вздымалась.

После каждого выстрела она все острее смотрела вдаль, ожидая, не покажется ли король, и ожидания ее не были напрасны.

Среди тишины, наступившей за выстрелами, по дороге из леса послышался топот копыт. Ехал один человек… Ко́зель выглянула в окно и почувствовала, что ноги ее подкашиваются. Да, это был он! Август! Он ехал один-одинешенек по дорожке, которая проходила как раз под стенами; Ко́зель сжала в руке пистолет и, высунувшись до половины в окно, громко крикнула:

— Государь! Яви милосердие, возврати мне детей и свободу!

Август вскинул на нее глаза, насупился и, ничего не ответив, продолжал путь.

Ко́зель побледнела.

— О, изверг! — вскрикнула она. — У тебя нет милосердия!.. Так будь же ты проклят!

И с этим она спустила курок.

Король осадил коня, снял шляпу, в крае которой появилась маленькая круглая дырка, и обернулся к окну узницы, но ее там уже не было; она лежала в это время без чувств на том самом месте, где стояла, проклиная и стреляя в того, кого так сильно и глубоко любила.

Август оглянулся по сторонам и, не увидев никого, кто наблюдал бы за ним, снова надел свою простреленную шляпу и уехал из Штольпена, не приняв угощения, приготовленного ему комендантом.