Паломник

В недавно изданном сборнике стихов Норвида (под ред. и с прим. Мириама-Пшесмыцкого) помещено стихотворение «Паломник».

Оно не попало в популярный сборник «Национальной библиотеки», выпущенный под редакцией проф. Цивинского, и лет двадцать пять таилось в журнале «Химера». Таким образом, оно лишь ныне, пятьдесят лет после кончины поэта, стало достоянием широкого круга читателей.

Вот его прозаический, наскоро сделанный, перевод:

   Над сословиями существует «сословие сословий»,

   Как башня над плоскими домами

   Стремится оно в тучи...

 

   * * *

   Вы думаете, что я не барин,

   Потому что дом мой

   Из верблюжьей кожи — подвижен...

 

   * * *

   Однако, я — существую лишь в лоне небесном,

   Оно влечет мою душу

   Как пирамиду!

 

   * * *

   Однако и я — имею столько земли,

   Сколько земли покрывает стопа моя,

   Покуда я иду!..

Из комментария г-на Пшесмыцкого видно, что стихотворение это было написано Норвидом в шестидесятых годах прошлого века, т.е. в наиболее зрелые и плодотворные годы его творчества. (Норвид родился в 1821 году.)

Далее, из того же комментария мы узнаем, по какому поводу это стихотворение было написано.

Пшесмыцкий утверждает, что в своем «Паломнике» Норвид расправился с чванливостью и мегаломанией крупных польских помещиков. По его словам, помещики того времени считали себя избранными и более достойными, нежели другие, исключительно благодаря обладанию поместьями. «Норвид — продолжает Пшесмыцкий — вращался в кругу помещиков и относился к ним очень приязненно, благодаря своей любви к „деревне”. Это не мешало ему смотреть на них иронически, из-за внутренней пустоты большинства из них».

Г-н Пшесмыцкий — авторитет столь незыблемый в «Норвидологии», что его комментарий надо считать неоспоримым. Напомним, что Норвид долгое время дружил со знаменитым поэтом, графом Сигизмундом Красинским, который очень ярко выражал идеологию польской земельной аристократии. Когда Норвид предъявил к избранным, стоящим наверху, требование поступиться своими богатствами в пользу стоящей внизу меньшей братии, Красинский резко изменил свое отношение к Норвиду, несмотря на то, что последний был по самому миросозерцанию своему консерватором и довольно резко критиковал революционные и социальные идеи романтика Мицкевича.

Итак, компетентный издатель большинства произведений Норвида очень точно указал повод написания «Паломника».

В данном случае мы имеем некоторую аналогию с «Моей родословной» Пушкина.

Пушкин живо чувствовал ничтожество тех «аристократов», которые презирали поэта как выскочку.

   «Я Пушкин просто, не Мусин,

   Я не богач, не царедворец,

   Я сам большой: я — мещанин».

Норвид был «просто» Норвид, как Пушкин был просто Пушкиным, не Мусин-Пушкиным...

Оба они причисляли себя к высшей аристократии духа, считали себя представителями «сословия над сословиями».

Все это так...

Но не надо забывать, что наиболее ценные произведения литературного творчества довольно скоро отделяются от своего творца. Они начинают жить своею собственной жизнью, перерастают тот «повод», который вызвал их к жизни.

В июне 1933 года «Паломник» звучит совершенно иначе, нежели семьдесят лет тому назад. Для русской же эмиграции это стихотворение получило свой особый смысл, не имеющий ничего общего с чванливыми представителями земельной аристократии, все равно какой: польской, или русской.

Мы, эмигранты, стали «безземельными» вовсе не потому, что некоторые из нас потеряли свои поместья, а потому, что мы потеряли родину.

Внешним выражением этой бездомности служит «волчий билет», именуемый «Нансеновским паспортом». В этом паспорте сказано, что мы люди «русского происхождения» и «никакой другой национальности не приобрели».

Премудрый стиль Лиги Наций! Как будто новое «происхождение» может быть приобретено. Приобретено может быть новое подданство, а никак не новое «происхождение».

Норвид в своем «Паломнике» указывает, как нам закрепить свое происхождение, как нам, несмотря на наш волчий билет, из изгоев перейти в «сословие над сословиями».

Он дает нам великое утешение, хотя и не скрывает, что земля добывается для «безземельных» великим подвигом.

Для того, чтобы преодолеть наше ничтожество, мы должны постоянно воздыматься вверх, тянуться к облакам, как башня стремится ввысь над плоскими домами.

Одни, страдая одышкой, могут подыматься медленнее, другие быстрее. Но главное, чтобы постоянно подыматься, ни на минуту не останавливаясь.

 «Землю» мы накапливаем стопами своими, покуда мы идем!

Дойдем ли мы до земли обетованной или не дойдем — не наше дело. Нам этого знать не дано. Главное — не бросать посох паломника и непрестанно идти на Восток, на Восток!

Ведь даже Моисей не вошел в землю обетованную.

Звание эмигранта очень почетное. Но его надо заслужить. Только непрестанным восхождением волчий билет Нансена превращается в золотую грамоту. И горе тем из нас, кто об этом забывает. Поселившись в «плоских домах», забыв о подвижных наметах из верблюжьей шкуры, успокоившись, отказавшись от непрестанного восхождения, они превращаются в «чернь» и рискуют сгореть, как солома...

Поразительно, что стихотворение свое Норвид назвал «Паломником».

Уже самое название указывает на то, что внутреннее содержание стихотворения куда значительнее, нежели расправа с чванными помещиками.

«Фамилия» (семья) — так называли поляки князей Чарторыйских — обладала, как и Красинский, богатыми латифундиями. Однако Норвид, несомненно, причислял столь почитаемую им «Фамилию» к паломникам, к «сословию над сословиями». Красинский же, несмотря на все свое дарование, звания «паломника», в норвидовском смысле слова, не заслужил.

С понятием «паломника» у нас связывается представление о человеке, который «в армяке, с открытым воротом», бредет с посохом в руках, к «святым местам».

Ныне до Гроба Господня можно добраться на аэроплане.

Но такого «пилигрима» мы назовем туристом, отнюдь не паломником.

И тут для нас особое утешение...

Дело не в быстроте, не в непременном достижении, а в пути, в восхождении, в воле к достижению.

Не мы дойдем, так другие дойдут. Но если мы отложим наш посох, отдадим его «на хранение» то никто не дойдет. Землю мы приобретаем, лишь «покуда мы идем».