Картотека (1)

Действующих лиц я не представляю. «Герой» пьесы — человек без определенного возраста, занятий и внешнего вида.

Наш «Герой» иногда перестает быть героем рассказа, и его заменяют другие люди, которые тоже «герои». Многие действующие лица, принимающие участие в этой истории, не играют в данном случае особенной роли, те, которые могут играть главную роль, зачастую не имеют права голоса или же немногословны. Место действия одно и то же. Декорация одна и та же. Достаточно, если в течение этого времени будет передвинут стул.

Эта пьеса реалистична и современна. Стул настоящий. Все предметы и мебель настоящие. Их размеры немного больше нормальных. Обыкновенная, средняя комната.

Стол. Этажерка с книгами. Два стула. Кровать на высоких ножках. В комнате нет окон. В противоположных стенах находятся двери; обе открыты. Кровать стоит у стены. Дневное, яркое освещение комнаты не меняется на протяжении всего спектакля. Оно не гаснет даже после того, как рассказ окончен. Занавес не закрывается. Быть может, рассказ только прерван? На час, на год…

Еще одно замечание. Люди выступают в своей повседневной одежде. Нельзя их наряжать в какие-то эффектные костюмы, цветные наряды и т.п. Художественное оформление значения не имеет. Как можно меньше цвета и эффектов. Сквозь открытые двери проходят разные люди чпоспешно или медленно. Иногда слышны обрывки фраз. Некоторые останавливаются и читают газеты… Это похоже на то, как будто через квартиру Героя проходит улица. Некоторые люди какое-то время прислушиваются к тому, что происходит в квартире героя. Иногда вставляют несколько слов. Такое движение продолжается с начала и до конца непрерывно.

ГЕРОЙ (лежит с заложенными за голову руками. Вытягивает одну руку, держит ее перед глазами). Это моя рука. Я шевелю рукой. Моя рука. (Шевелит пальцами.) Мои пальцы. Моя живая рука, такая послушная. Она делает все, что я захочу. (Отворачивается к стене. Возможно, засыпает.)

Входят родители героя. Они встревожены. Отец смотрит на часы.

МАТЬ. Не держи руки под одеялом. Это гадко и вредно.

ОТЕЦ. Что из него вырастет, если он будет так долго валяться в постели. Вставай! Парень!

МАТЬ. Ему сорок лет, а он всего лишь администратор театра оперетты.

ОТЕЦ. Бьюсь об заклад, что он под одеялом занимается гадостями. Сам с собой.

МАТЬ. Чушь! Там еще кто-то лежит под одеялом. Нога видна из-под одеяла. Кажется, женщина.

ОТЕЦ. Ты с ума сошла! Семилетний мальчик… Вчера он стащил у меня злотый. Шкуру с него спущу! Да еще и сахар поедает из сахарницы.

МАТЬ. Но у него же собрание! Доклад и содоклад!

ОТЕЦ. Он украл у меня злотый. Если бы он сказал: «Папа, дай мне злотый, я хочу себе кое-что купить», — я бы ему дал. Его следует наказать.

МАТЬ. Тихо! Он спит.

ОТЕЦ. В кого он такой уродился?

На сцену вступает Хор Старцев. Их трое. Они в помятых, поношенных костюмах. Один из них в шляпе. Они усаживаются у стены на раскладных стульях, принесенных с собой. Старцы передвигаются вяло. В то же время текст они произносят очень четко, звонко, молодыми голосами. Хор произносит текст без излишней мимики.

Хор Старцев активно использует антракты: поучает, предупреждает, приободряет.

ХОР СТАРЦЕВ.

Кто в колыбели Гидру обезглавит,

Тот юношей кентавра победит,

Чтоб жертв отнять — и в ад свой путь направит,

За лаврами — и в небо полетит.

ОТЕЦ (наклоняется над кроватью, двумя пальцами хватает Героя за ухо, тащит). Не притворяйся, что спишь. Встань, когда отец с тобой разговаривает!

ГЕРОЙ. Стой! Стой! Кто идет? Стой, стреляю! Хальт!

МАТЬ. Во сне разговаривает. Ах, эта ужасная война.

ОТЕЦ. Я хочу с тобой поговорить, бессовестный.

ГЕРОЙ (садится на кровати). Я слушаю.

ОТЕЦ. Почему ты съел весь сахар из сахарницы?

ГЕРОЙ. Это Владек.

ОТЕЦ. Не ври. Расскажи точно, как было.

ГЕРОЙ. Что-то меня дернуло, папа. Какой-то черт, папа.

ОТЕЦ. Если бы ты сказал: «Папа, дай сахара…»

ГЕРОЙ. А папа в носу ковырял, я видел…

ОТЕЦ. Выродок! Что из него вырастет? Бог знает…

МАТЬ. Как ты смеешь, отцу… Я не узнаю тебя, сынок.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ИЗ-ПОД ОДЕЯЛА. Пан директор, пора на заседание.

ГЕРОЙ. Спустя тридцать лет я осознал масштаб своих грехов, то есть моих грехов. Папа! Мама! Да, это я съел колбасу в Страстную пятницу 14 апреля 1926 года. Я поступил ужасно. Съесть колбасу я задумал гораздо раньше вместе с Ясем и Павликом. Этот мой низкий поступок, дорогой папочка, нельзя оправдать, потому что я съел колбасу по прихоти. Я не был голоден. Благодаря тебе, дорогой папочка, в детстве у меня было хлеба досыта. Мне часто давали мелочь на сладости. Несмотря на это, я согрешил.

МАТЬ. Отец спрашивает тебя про сахар, а не про колбасу.

ГЕРОЙ. Мамочка. Не защищай меня. Отрекись от сына. Я съел и сахар, и колбасу. Я помню, что примерно в 15:05 мы начали есть колбасу. Я съел больше всех. И наша любимая бабушка умерла из-за моих происков...

МАТЬ. Но ведь бабушка своей смертью…

ГЕРОЙ. Бедные родители. Вы родили монстра. Десять лет я умышленно подсыпал бабушке стрихнин в бисквиты. Я также хорошо помню мои гнусные опыты со спичками. С отвращением я думаю и о том, как планировал убийство папочки.

ОТЕЦ. Хороши дела.

ГЕРОЙ. Эти планы и мысли зародились в моей голове, когда мне исполнилось пять лет. Я помню те пять свечек, которые горели на моем тортике.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ИЗ-ПОД ОДЕЯЛА (нетерпеливо). Пан директор. Пора.

ГЕРОЙ. Я хотел бы также признаться в том…

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ИЗ-ПОД ОДЕЯЛА. Пора…

ГЕРОЙ. Дорогие мои, у меня конференция, вы слышите?

Родители выходят.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС ИЗ-ПОД ОДЕЯЛА. Конференция еще через два часа, но нужно подготовиться. Я сейчас вас ко всему подготовлю.

ХОР СТАРЦЕВ.

Вы коты, коты, коты,

У вас длинные хвосты.

Вы коты, коты, коты,

Принесите дремоты.

Герой засыпает. Просыпается он от выстрела батареи (залп должен быть сильным, чтобы зрители испугались!).

ГЕРОЙ. Идиоты. Опять война?

ГОЛОС ИЗ-ПОД ОДЕЯЛА. Нет, пан директор, это принцесса Монако родила восьмерых! В связи с этим по всей стране устраивают студенческие праздники, утренники и тому подобное. От вершин Татр до синей Балтики.

ГЕРОЙ. Но почему у нас? Принцесса ведь живет в Монако!

ГОЛОС ИЗ-ПОД ОДЕЯЛА. А это не имеет значения. Сто наших молодых активистов собираются в честь этого события отправиться на самокатах в Конго. Некоторые дают обет девственности.

ГЕРОЙ (смотрит в потолок). Кретины.

Пауза.

ГЕРОЙ. Тупицы.

Пауза.

ГЕРОЙ. Кретины, приматы, негодяи, ворюги, обманщики, педерасты, астронавты, онанисты, спортсмены, фельетонисты, моралисты, критики, двоеженцы.

Пауза.

ГЕРОЙ (зажигает сигарету, смотрит в потолок). Я лежу. Лежу! Главы правительств и штабов разрешили мне лежать и смотреть в потолок. Потолок. Красивый, чистый, белый потолок. Я люблю этих правителей. Можно спокойно провести воскресенье.

В комнату входит Ольга. Это женщина средних лет. Она останавливается в «ногах» кровати. Снимает пальто. Пальто, сумку, шарф и т.п. она кладет на кровать.

ОЛЬГА. Я проходила мимо и услышала, что ты меня зовешь…

ГЕРОЙ. Я, тебя?

ОЛЬГА. Прошло пятнадцать лет, как ты вышел из дома. Ты не подавал никаких признаков жизни.

ГЕРОЙ. Да.

ОЛЬГА. Не оставил адреса.

ГЕРОЙ. У меня его не было.

ОЛЬГА. Ты говорил, что идешь за сигаретами.

ГЕРОЙ. Сигареты я купил.

ОЛЬГА. Тебя не было пятнадцать лет! Как ты? Что с тобой? Объяснись, скажи что-нибудь.

ГЕРОЙ. Я расскажу тебе анекдот.

ОЛЬГА. Какой анекдот? В такой момент! Это ужасно. Он мне расскажет анекдот, после пятнадцати лет…

ГЕРОЙ. Я бы выпил чаю.

ОЛЬГА. Чай в тот момент, когда я требую отчета о твоей жизни… Я разочаровалась в тебе, Генрик!

ГЕРОЙ. Меня зовут Виктор!

ОЛЬГА. Виктор, я в тебе разочаровалась. Ты свинья и обманщик.

ГЕРОЙ (зевает). Я больше не хочу разговаривать.

ХОР СТАРЦЕВ (каждый старец говорит сам с собой). Разговаривать он больше не хочет… А кто будет разговаривать?

ОЛЬГА (топает ногой, усмиряя Хор Старцев). Тихо, вы… Хотя бы одно словечко… Ничего!

ГЕРОЙ. В таких условиях ничего не добьешься.

ОЛЬГА. Ты ласкал мою грудь, ластился как змея, обольщал меня красивыми словами.

ГЕРОЙ. Красивыми словами?

ОЛЬГА. Говорил, что у нас будет домик с палисадником, двое деток: сынок и дочурка… Мир рухнул, а ты врал! Ты мне сломал…

ГЕРОЙ. Мир не рухнул. Мы выжили. Ты понятия не имеешь, Оля, как я рад, что могу лежать. Могу лежать, стричь ногти, слушать музыку. Начальство подарило мне целое воскресенье. Послушай, ложись в кровать. Поговорим.

ОЛЬГА. Я спешу в оперетту. Уже билет купила… Я никогда тебя не прощу. (Выходит.)

ГЕРОЙ. Оставь газету. Я думал, что мы все умрем, поэтому и говорил тебе о детях, о цветах, о жизни. Это же так просто. (Открывает газету. Просматривает ее, читает вслух.) «Бутылки перед розливом пива должны быть тщательно вымыты. Работники разливного цеха зачастую не утруждают себя тем, чтобы следить за чистотой бутылок. В итоге, в наполненных бутылках встречаются разные "посторонние предметы", случается даже, что в пивке плавают мухи. Мы уже писали в наших предыдущих публикациях о варварском отношении работников торговли к этому напитку. Торговля пивом предоставляет реальные возможности для мошенничества. Каким образом, например, столитровую бочку можно превратить в 120-литровую?»

ХОР СТАРЦЕВ. Вот это вопрос!

ГЕРОЙ. «Следует клиентов, пьющих пиво из кружек, угостить большей порцией пены. Клиенты, вместо полной кружки пива, получают кружку, наполненную только наполовину или на треть. (Голос Героя набирает силу, становится патетическим.) Конечно, на пиве должна быть так называемая пенная шапка. Однако речь идет о том, что содержимое кружки должно соответствовать норме. Поэтому все кружки или стаканы должны быть калиброваны. В них должны быть риски, означающие 250 или 500 граммов напитка… К сожалению, пивные кружки даже не моют как следует. Многие кружки внутри покрыты слоем жира, а жир — это враг номер один для золотистого напитка. В торговле пивом царит недопустимая безответственность. С этим пора кончать. Пора наказывать…»

Хор Старцев разделяется на отдельные голоса.

СТАРЕЦ I (прикладывая к уху трубочкой ладонь). О чем он говорит?

СТАРЕЦ II. О пиве.

СТАРЕЦ III. В этом пиве есть аллюзии на власть, подтексты, символы, аллегории, или наш Герой — борец за справедливость?

СТАРЕЦ I. Он говорит о пиве.

СТАРЕЦ II. В этом пиве что-то кроется!

СТАРЕЦ III. Он говорит, что в пивке плавают мухи.

СТАРЕЦ II. Мухи? Это уже кое-что.

СТАРЕЦ I. Вздор. У него пиво значит пиво, а мухи — просто мухи. Ничего больше.

СТАРЕЦ III. Помилуйте, никакой это не герой. Дрянь! Куда подевались прежние герои, орфеи, воины, пророки. В «пивке» плавают мухи. Даже не в пиве, а в пивке. Что это такое?

СТАРЕЦ II (иронически кривляясь). Это театр, соответствующий нашему великому времени.

СТАРЕЦ III. Времена, может, и большие — люди немного мелковаты.

СТАРЕЦ I. Как обычно, как обычно.

СТАРЕЦ III. В пивке плавают мухи? За этим что-то кроется. (Хор согласно кивает головами.)

Полная тишина. В этой тишине раздается пение птицы. Поет канарейка. Спустя какое-то время в комнату входит старый человек с длинными усами, в старой шляпе.

ГЕРОЙ. Дядя!

ДЯДЯ. Я был с паломниками в монастыре… Заглянул по пути к тебе: «сошел в ад, ему было по пути». А как у тебя дела, Стась?

ГЕРОЙ. Ничего, ничего, дядя. Сколько лет, сколько зим! Мы не виделись двадцать пять лет! (Герой садится на кровати, натягивает носки.) Наверное, у вас, дядя, ноги болят. Ведь это же сто километров. Садитесь, дядя. Как хорошо, что вы меня навестили. Я сейчас вам ванночку для ног приготовлю и воду для чая вскипячу. Вы можете лечь, дядя. Вы знаете, дядя, вам надо принять ванну для ног.

Герой вытаскивает из-под кровати таз, наливает в него воду. Наливает настоящую воду в настоящий таз из настоящего кувшина.

ГЕРОЙ. Пожалуйста, дядя… Я сейчас… (Обрадованный герой суетится около дяди.) дядя… дяди… дяде… дядю… дядей… О, дядя… в дяде…

ДЯДЯ. Какой внимательный парень. Спасибо тебе, племянничек, за такой прием. (Дядя снимет штиблеты и носки. Опускает ноги в таз.) А как твои дела, Владек?

ГЕРОЙ. Вы знаете, я хотел вам написать, но Зося сказала, что вы болеете, поэтому я подумал, что вы умерли. (Герой кладет руки на плечи дяде.) Я очень рад, что вижу вас. Вы даже не представляете, как рад. А как ваши дела?

ДЯДЯ. Как-то потихоньку все движется. Есть чему радоваться!

ГЕРОЙ. Дядя — вы настоящий! И шляпа настоящая. (Он снимает шляпу с дяди.) И усы настоящие, и ноги настоящие, и брюки настоящие, и сердце настоящее, и чувства, и мысли настоящие. Вы, дядя, весь настоящий. Даже штиблеты у вас настоящие, и пуговицы, и слова. Настоящие слова. (Герой говорит все более эмоционально и возвышенно.)

ДЯДЯ. А как ты, Владек? Мне Хеленка говорила, что ты был в Париже?

ГЕРОЙ. Был.

ДЯДЯ. Ну что там, как там, расскажи что-нибудь об этом Париже? Мне ведь уже не доведется его увидеть… И тете интересно.

ГЕРОЙ. С удовольствием, дядя.

ДЯДЯ. Ты, кажется, времени зря не терял, да?

ГЕРОЙ. Вроде так.

ДЯДЯ. А как там люди живут?

ГЕРОЙ. Да живут… по-разному. (Достает сигареты.) Может вы закурите, французские?

ДЯДЯ. Ну, если французские, то возьму две.

ГЕРОЙ. Купил немного спичек в Париже, мыло туалетное парижское, щетку, лезвия для бритвы, рубашки, духи, туфли, кнопки, булавки, иголки.

ХОР СТАРЦЕВ рассматривает какую-то фотографию. Они смеются, рассказывают анекдоты, обрывки которых можно услышать.

ДЯДЯ. А что там нового в изобразительном искусстве, в литературе?.. В политике?

ГЕРОЙ. Да по-разному. Одним словом не скажешь. Вы знаете, я видел Наполеона в натуральную величину, Папу римского, королеву, все розовые такие, из воска. Много едят салата, сыра, и пьют вино, естественно, кухня французская.

ДЯДЯ. Ну, значит, ты немного проветрился, покупки сделал.

ГЕРОЙ. Вы знаете, дядя, город в такой голубой дымке, как в спирту.

ДЯДЯ (после небольшой паузы). Но… какой-то ты угрюмый. Эх, Казик, Казик! И что тебя гложет?

ГЕРОЙ. Вы знаете… Жалко слов… Я хлопал. Кричал разные…

ДЯДЯ. Как это хлопал?

ГЕРОЙ. Именно хлопал.

ДЯДЯ. Но ведь все хлопали.

ГЕРОЙ. Какое мне дело до всех. Я о себе думаю. Я хлопал.

ДЯДЯ. Какой ты еще ребенок, Петенька! Пикассо тоже хлопал.

ГЕРОЙ. Дядя, дядя…

ДЯДЯ. Что ты хочешь сказать, Казик?

ГЕРОЙ. Я знаю, что многие хлопали, но они уже забыли об этом. Их сейчас интересуют марки автомобилей, может, они веселятся на карнавалах, а я все еще складываю руки, и сами аплодисменты хлопают во мне. Во мне иногда такое огромное хлопанье. Я пустой, как базилика ночью. Хлопанье, дядя, хлопанье…

 (Пауза.)

ДЯДЯ. А вообще вы какие-то дохлики, слабаки. Лысые и три волосинки в шесть рядов укладываете. Что я могу сказать? Подумаешь, ваше хлопанье! Я помню, как мы во время беспорядков нашего командира сварили в томатном супе. Погоди, как же его звали?

ГЕРОЙ. В супе?

ДЯДЯ. Как раз в большом котле варился томатный суп… Время было неспокойное, разные массовые волнения, бунты, одним словом, кипело… Он пришел на кухню с проверкой. Суп варился для всех, мы его туда и бросили, а котел накрыли крышкой. И он сварился вместе с усами. И шпоры сварились, и ордена. Я и сейчас не могу удержаться от смеха, как вспомню. (Дядя похлопывает героя по плечу.) Ты слишком совестливый. Я тебе отпускаю твои грехи.

ГЕРОЙ. Мне грустно, дядя. Знаете, когда я был маленьким, я играл в лошадей. Я превращался в лошадь и с развевающейся гривой скакал по двору и по улице. А сейчас, дядя, я не могу превратиться в человека, хотя я — директор института. Как бы я хотел раскопать землю, найти несколько картофелин и испечь их для вас. У картошки серая, шершавая кожура. А в середине она белая, рассыпчатая, горячая. Как бы я хотел в жизни иметь свою яблоньку, с ветками, листьями, цветами, яблоками… Я так давно не сидел в тени. Яблоко покрыто тонким слоем воска, отпечатки пальцев четко видны на таком яблоке. Яблоки висят на ветках. Они ждут моей руки. Как девушки…

ДЯДЯ. Почему ты, Казик, не возвращаешься? Мы все тебя ждем. И мама, и сестры.

ГЕРОЙ. Я не могу, дядя.

ДЯДЯ. Ты еще не хочешь вернуться домой?

ГЕРОЙ. Нет.

ДЯДЯ. Ты еще не наелся, еще не наглотался?

ГЕРОЙ. Да, дядя, аппетит все время растет, как открою рот, то глотал бы целиком: и города, и людей, и дома, и картины, и бюсты, телевизоры, машины, звезды, одалисок, носки, часы, титулы, медали, груши, таблетки, газеты, бананы, шедевры…

ДЯДЯ. А может быть, ты сейчас уложишь вещи и пойдешь со мной, завтра будешь дома.

ГЕРОЙ. Нет, дядя, я уже не могу вернуться.

ДЯДЯ. Пойдем, пойдем, птички поют. Весна идет.

ГЕРОЙ. У меня очень много дел, разных дел, я не могу все это бросить. Может, позже.

Дядя вытирает ноги одеялом. Он надевает обувь, таз с водой задвигает под кровать.

ДЯДЯ. Дзидек! Я, пожалуй, пойду. С Богом!