Легкость, чувственность, глубина
Стихи Барбары Грушки-Зых — это внимательный взгляд на простые, очень земные, порой будничные вещи, приоткрывающий их глубинное значение. Чеслав Милош, которого поэтесса считает своим учителем, когда-то определил движущую силу своего творчества так: «Нас вело любовное стремленье к сущности дуба и горной вершины, осы и цветка настурции. / Чтобы они, запечатлевшись, подтверждали наш гимн против смерти»
Чувственное познание действительности как отправная точка творчества в самом деле характерно для стихов Барбары. Острое ощущение своей телесности и материальности окружающего мира позволяет ей прикоснуться к самой себе, к другому человеку, к природе, к хорошо знакомым неодушевленным предметам. А значит, стихотворение может начаться с ночных рубашек старух, лежащих в больнице, с чахлых деревьев на краю поля, со вздувшейся жилки на руке, с холодного пива в кафе, с изъеденного короедами старого распятия, с трусов, сушащихся на веревке, со щеки любимого или с сумки, которую он помогает нести, с птиц, поющих на заре после бессонной ночи. Но такое прикосновение — вполне физическое — ведет к очень естественному и ненавязчивому проникновению в невидимую реальность, которая за всем этим стоит, к мыслям о любви и страдании, красоте и бренности, загадочной близости между людьми и их не менее загадочной отчужденности, о присутствии в мире Бога и смерти.
Еще одна черта поэзии Грушки-Зых — внимательность к деталям, порой таким, которые, кроме нее, мало кто замечает. Это обусловлено личной, человеческой, женской восприимчивостью автора и в то же время тем, что уже много лет силезская поэтесса живет на пересечении двух сфер деятельности: пишет стихи и занимается журналистикой. Почти все ее репортажи (в том числе и те, которые переросли в отдельные книги) — о людях. Ее герои и собеседники могут быть всемирно признанными мастерами (такими как Милош, Занусси, Киляр, святой брат Альберт) или личностями никому не известными, но все они способны восхитить — прежде всего, красотой своей души. В творчестве Барбары Грушки-Зых поэзия и журналистика взаимно поддерживают друг друга, помогая читателю проникать вглубь повседневности и возносить ее, а точнее, видеть ее высоту.
Среди авторов, особенно сильно повлиявших на нее, Барбара выделяет Милоша (которого называет «мой поэт»), а также Ружевича, Норвида, Цветаеву, Ахматову, Бродского, Рильке, Хартвиг и Загаевского. Отвечая на вопрос об истоках ее поэзии, она часто приводит фразу Евгения Рейна из интервью, которое когда-то у него взяла: стихи рождаются в то мгновение, когда жребий брошен, мосты сожжены. «Горит мой порог», как назвала она один из своих сборников. «Для меня — говорит поэтесса, — писать стихи — это удивляться тому, что меня восхищает. К счастью, такое по-прежнему происходит. Это задумываться, из чего я состою, помимо тела, волос и угадываемой, хоть и неуловимой души. Это пытаться осознать, чтó из внешнего мира остается в нас, и в то же время настойчиво искать утешения». Удивление, которое со времен Платона справедливо считается началом философии, у Барбары Грушки-Зых выливается в поэзию. Несмотря на свою внешнюю простоту, поэзия эта задается самыми серьезными философскими вопросами и — как философия у Боэция — служит утешению, действительно превращаясь в «гимн против смерти», как бы часто смерть ни становилась ее темой.
Так уж получилось, что стихи Барбары стали первыми, которые я начал переводить, после того как много лет работал исключительно с прозой, эссеистикой и публицистикой. Перевод этой поэзии всегда радует, порой изумляет, иногда дается очень просто, а иногда сопряжен с серьезными трудностями. Дело в том, что Грушка-Зых, пишущая в основном верлибры (как подавляющее большинство современных польских поэтов), — автор, которому тем не менее свойственно разнообразие. У нее встречаются рифмованные стихотворения (одно из них присутствует в представленной подборке), а кроме того, она, хотя и сторонится головоломных языковых экспериментов, часто прибегает к игре слов, которая, ввиду языковых различий, в некоторых случаях бывает почти непереводима. Много стихов, основанных на такой игре, вы найдете в избранном, которое выйдет в этом году в издательстве «Балтрус» при поддержке польского Института литературы. Например, в стихотворении о птицах, улетающих осенью на юг, используется слово «klucze», которое означает, с одной стороны, ключи, «открывающие наши уши для бесконечности», а с другой — птичьи клинья. В переводе пришлось «вбивать» клинья в уши, чтобы открыть их, — к польскому читателю не понадобилось применять столь радикальных мер. Зато российский читатель без труда узнает в одном из публикуемых здесь стихотворений отсылку к песне «Аквариума» — в Польше ее поймет не каждый.
И в заключение несколько слов о том, как возникает поэзия Барбары Грушки-Зых. По ее словам, стихотворение может прийти к ней при пробуждении, за утренним кофе, на прогулке. Впрочем, несколько раз мне самому доводилось быть свидетелем рождения стихов — обычно это случалось во время переписки в чате, когда Барбара вдруг на некоторое время замолкала, а затем в окошке чата появлялись только что написанные строки. Иногда они потом дорабатывались и редактировались, иногда были готовыми сразу. Но всякий раз меня не оставляло ощущение чуда, к которому мне было дозволено прикоснуться. Надеюсь, что чтение стихов Барбары Грушки-Зых позволит и российскому читателю проникнуться ощущением такого чуда.
Опубликовано в журнале «Иностранная литература», №2, 2022
