Наброски пером. Франция 1940—1944 (1)

1940

20.5.1940.

    Тихо и жарко. Париж опустел и продолжает пустеть каждый день, но происходит это как будто тайком. Люди уезжают по-тихому, до последнего убеждая знакомых, что «мы никуда не едем». Однако все чаще заметны на улицах автомобили с тяжелым багажом на крыше, устремленные на юг. Замечать их не положено. Неуверенность и тайна опустились на город. Проходя по улице, я все время ловил себя на мысли, что самые обычные проявления повседневной жизни кажутся мне таинственными. Как-то странно ездили машины, тише и быстрее, на станциях метро люди ждали не только поезда, а чего-то еще. В воздухе повисли вранье и недосказанность.

    А сегодня утром эта пустота под ложечкой, которую испытывали все, исчезла. ВейганМаксим Вейган (1867—1965) — с 19 мая 1940 года начальник штаба национальной обороны, верховный главнокомандующий французскими вооруженными силами. В июне 1940 года участвовал в подготовке и подписании условий капитуляции Франции. Здесь и далее примечания переводчика.[1] назначен верховным командующим после отставки ГамеленаМорис Гюстав Гамелен (1872—1958) — с 3 сентября 1939 года главнокомандующий союзными войсками во Франции. 19 мая 1940 года заменен М. Вейганом. В сентябре 1940 года арестован правительством А. Петена и в 1942 году осужден в Риоме как один из виновников поражения Франции.[2], ПетенАнри Филипп Петен (1856—1951) — французский государственный деятель, с июня 1940 по август 1944 года глава правительства (до апреля 1942 года глава правительства коллаборационистского режима Виши).[3] в правительстве. Вейган сразу принял командование и уехал на фронт. Естественно, пошли слухи об измене: вроде как Гамелен покончил жизнь самоубийством, есть доказательства, что… и так далее. Люди верят в Вейгана, верят, что он все исправит. А пока первый этап битвы французы проиграли вчистую.

    Немцы уже в Аррасе и Амьене, пробуют окружить бельгийскую армию.

21.5.1940.

    Сегодня в Сенате РейноПоль Рейно (1878—1966) — французский политик, премьер-министр в мае и июне 1940 года, отказывался поддерживать перемирие с Германией, ушел в отставку 16 июня 1940 года.[4] сказал правду, точнее, часть правды. Оказалось, что армия генерала КорапаАндре Жорж Корап (1878—1966) — французский военный деятель. 19 мая 1940 года отстранен от командования армией и назначен командующим войсками 7-го военного округа, 1 июля 1940 года отправлен в отставку.[5], защищающая линию в Арденнах на участке Мезьер — Седан, была слабо укомплектована, дивизии плохо вооружены (в ноябре прошлого года я видел, как они расхаживали по городу в тапочках), и мосты на реке Маас взорваны не были. Просто ужас. Самый сильный удар немцы нанесли, естественно, на этом направлении, поскольку точно знали ситуацию еще до того, как о ней было доложено месье Рейно. Зато как дань традиции всеобщее воодушевление этим безобразием. Французы ругаются, злословят, а потом приходят к выводу, что «сейчас мы им покажем» и Weygand va montrerВейган покажет (фр.). Курсивом в тексте выделены слова, написанные Бобковским на других языках.[6]. Что покажет? Чудо на Висле?Имеется в виду Варшавская битва (13-15 августа 1920) — одно из самых значимых сражений Советско-польской войны (1919—1921), в результате которого Польша остановила наступление Красной Армии и сохранила независимость.[7]

    Общая подавленность закончилась скандалом, сменой кабинета, и все будто очнулись от страшного сна. Я смотрел на них сегодня утром, и мне казалось, что все стали воплощением «Марсельезы». Девиз дня — продержаться, вечное французское, но уже порядком изъеденное молью — tenirДержаться (фр.).[8].

22.5.1940.

    С 10 мая погода не меняется. Солнце и жара. Во Францию стекаются тысячи беженцев из Бельгии и северных провинций. Их направляют на юг. Французы отбили Аррас. В городе нормальное настроение. Стрельба противовоздушной артиллерии стала обыденным развлечением. Немцы еще не начали бомбить Париж, но прилетают довольно часто. И тогда начинается канонада, то есть показуха. Между выстрелами доносится гул самолета. Мы просыпаемся и опять засыпаем. Интересно, когда они наконец возьмутся за Париж.

23.5.1940.

    Французы стремятся любой ценой образовать единую линию фронта. К сожалению, немцы просочились через какую-то брешь и грозят занять Булонь. Абвиль уже взяли. Бельгийская, английская и французская армии еще не полностью окружены, но из того, что пишут, следует, что они не сумели установить связь. Вместе они составляют так называемую Армию Фландрии. Немцы каждый день атакуют в разных местах, не обращая внимания на огромные — как пишут в газетах — потери.

24.5.1940.

    Ничего нового. Французы не смогли ликвидировать брешь между Аррасом и Соммой, и немцы перебрасывают туда моторизованные части, под Булонью и Кале идут острые бои. EintopfgerichtГустой суп (нем.).[9], солянка, из которой немцы выбирают самое вкусное, то есть используют новую тактику, водя за нос противника. Погода все время стоит чудесная.

25.5.1940.

    Суббота. БасяБарбара Бобковская, в девичестве Биртус (1913—1982) — художница, жена А. Бобковского.[10] приехала за мной на «Порт-д’Орлеан». Пошли в кино. Парижская полиция устраивает массовые облавы, все — даже коренные французы — должны иметь при себе удостоверения личности. В префектуре я ни с кем не могу договориться — слишком поздно... Полицейские вооружены карабинами, но когда я сегодня повнимательнее рассмотрел сие оружие, меня так и подмывало спросить: а патроны, случайно, не из Дома инвалидов? Похоже, вытащили последнюю модель 1870 года, служившую, скорее всего, для обороны Парижа, чтобы сейчас стрелять по парашютистам.

26.5.1940.

    В вечерних газетах появилась краткая, но весьма красноречивая заметка. Пятнадцать генералов отстранены от командования. Продолжение скандала по принципу «рыба гниет с головы». Назначены семь новых. Армия Фландрии уже, собственно говоря, отрезана. Сейчас она представляет собой полукруг, концы которого расположены с одной стороны на севере от Дюнкерка, а с другой — на севере от Кале. Ряд рубежей находится у рек Лис и Эско. Армию снабжают вроде бы с воздуха. Немцы оттесняют их к воде.

28.5.1940.

    Еще лучше. Сегодня рано утром сдался Леопольд Бельгийский, а с ним 18 дивизий. Эта новость сразила всех наповал. Похоже на явную и очевидную измену. Он сдался, не предупредив ни французов, ни англичан, обнажив таким образом их тылы. Что дальше? Это смертный приговор Армии Фландрии.

29.5.1940.

    После обеда я уехал с фабрики с Жаном на его «форде». Вчера сдался Леопольд, 18 дивизий к чертям собачьим, все рушится, а мы оформляем cartes d’identité de travailleur étrangeУдостоверения личности работающих иностранцев (фр.).[11] польским рабочим государственной оборонной фабрики. Хладнокровия чиновникам не занимать. Подписи директора, справки не помогают — целые партии рабочих нужно возить с фабрики, расположенной в десяти километрах от Парижа, отрывать их на полдня от работы, так как они «обязаны присутствовать лично». Подпись, поставленная не в префектуре, недействительна, и думать забудьте.

    Так ничего и не оформив, мы зашли к Дюпону выпить пива. Жарко и душно. Внутри все красное и серебряное. После пива у Жана начался приступ бешенства. Мы сели в машину и рванули на полной скорости вперед. Бедный «форд» кряхтел, полицейские свистели на перекрестках бульваров, а мы мчались. Уже за Парижем выехали на чудесную дорогу, деревья вдоль которой полностью покрыты бледно-лиловыми цветами. Я закурил сигарету и открыл окно. Откинулся на спинку сидения и прищурил глаза. Как будто упал в цветочный сугроб. Через окно доносился запах, дул ветерок. Не знаю, о чем я думал. Какие-то воспоминания давних вёсен, тишины смешались с грустью, какую ощущаешь на железнодорожном вокзале, когда провожаешь очень дорогого тебе человека. Жуткий внутренний сквозняк, от которого перехватывает дух.

    Мы свернули на дорогу в поле, не снижая скорости. «Форд» прыгал и крякал. Вчера прошел небольшой дождь, и на дороге было много луж. Брызги летели в стороны и на лобовое стекло. Дорога вела вниз, к лесу. На обочине маленький ресторанчик с террасой. Жан остановился перед ним и сказал: «Здесь я играл в оркестре. Я был скрипачом, но иногда и на банджо играл — этим и зарабатывал». Он задумался. Мне казалось, что он чувствует то же, что и я. Может, он приехал попрощаться со своими воспоминаниями? Мы зашли выпить пива. Хозяйка встретила Жана как сына. Я взял стакан с пивом и, сев на окно, смотрел в сторону леса. Они вспоминали прежние времена. До меня долетали отдельные слова: fleurs, Suzanne, mignonneЦветы, Сюзанна, милашка (фр.).[12]. Горло сдавило, и я не мог проглотить ни глотка пива.

    От леса уже веяло вечерней прохладой, запахом мокрой зелени и сгнивших листьев; лучи солнца, пробиваясь сквозь высокие деревья, преломлялись в старых бутылках из-под шампанского, аккуратно сложенных пирамидой у ограды. Пиво я вылил в бочку с дождевой водой. Жан попрощался с хозяйкой, и мы молча сели в машину. Потом стали гонять по лесным дорогам. Нас подбрасывало, трясло, пока мы не начали смеяться — глупо и истерично хохотать.

30.5.1940.

    Что делают итальянцы?.. Еще этого не хватало.

31.5.1940.

    Армию Фландрии на кораблях эвакуируют в Англию. Часть уже спасли. Бельгийская мощь осталась в прошлом. Говорят, что голландцы и бельгийцы, договорившись с немцами, вытащили французов и англичан с укрепленных позиций, благодаря чему немцам удалось навязать самую выгодную для них тактику. В любом случае немцы ведут себя как на маневрах, по всем правилам искусства.

1.6.1940.

    Как обычно по субботам, Бася приехала за мной на «Порт-д’Орлеан». Мы пошли пешком в ЛюксембургЛюксембургский сад — парк в Латинском квартале Парижа.[13]. Был чудный, теплый вечер. Мы сели в железные кресла у пруда и стали читать газеты. В саду пусто, а пруд без детских парусников мертвый и грустный. Из газет следует одно: неиссякаемые запасы мужества солдат и командиров, пытающихся исправить ошибки недальновидных политиков и так называемых государственных деятелей, на исходе. Точность немецких операций поражает. Как в аптеке.

    Рваный разговор, мысли понятные, но недосказанные. Поражение. Из состояния грустного оцепенения нас вывел звук трубы. Где-то в глубине сада сторож играл веселую мелодию. Предупреждал посетителей о закрытии парка. Темнело, и зелень была черной. Мимо нас на велосипеде проехал другой сторож и крикнул: «On ferme»Закрываем (фр.).[14].

    «Пойдем — Францию закрывают», — сказал я. Мы побрели к выходу. На улице д’Ассас зашли в небольшой ресторанчик. Белое, ледяное вино.

3.6.1940.

    Утром в Министерстве труда на улице Вожирар. Перед входом газон и деревья. По газону расхаживают двое полицейских, наклоняются, выпрямляются, снова наклоняются. Хотя у меня нет времени, я, заинтригованный, останавливаюсь. В конце концов подхожу к ним и спрашиваю, не потеряли ли они что-нибудь.

    — Mais oui, MonsieurДа-да, месье (фр.).[15], мы ищем четырехлистный клевер. Дать вам такой? — Один из них, произнеся это, с милой улыбкой протягивает мне прекрасный образец. Я беру и прячу его в записной книжке. И тоже улыбаюсь. Людовик XVI в день взятия Бастилии написал в своем дневнике: RienНичего (фр.).[16].

    Пообедал на фабрике. Потом пошел в свою комнату работать. Ужесточение полицейских предписаний прибавило мне работенки. Примерно в четверть второго в городе началась воздушная тревога. На фабрике сирены не было, и я остался сидеть за столом. Спустя несколько минут начала безумствовать противовоздушная артиллерия. Сплошной грохот. И вдруг пронзительный свист — доли секунды тишина — и удар. Потом еще ближе — то же самое. Бомбы. Люди стали быстро спускаться на первый этаж. Все ждали следующего налета. Фабричная сирена по-прежнему молчала. Я спокойно сидел у себя с хладнокровным видом, хотя боялся жутко. Говорят, настоящая храбрость в этом и состоит. После получаса стрельбы все затихло. В начале третьего объявили отбой воздушной тревоги. В районе «Порт-де-Версаль» горели дома. Я тут же отправился в Министерство труда. На одной из улиц в Шатильоне повылетали стекла из окон почти во всех домах. Люди собирались группками и разговаривали. Я спросил, не упали ли бомбы где-то поблизости. Мне сказали, да. А через минуту меня арестовали двое полицейских из-за того, что я задавал подозрительные вопросы. Меня отвезли в комиссариат. После проверки документов и моих объяснений отпустили. Рядом с комиссариатом разбомбили целый трехэтажный дом. Около «Порт-де-Версаль» горел дом. Война…

    Из вечерних газет следует, что бомбили везде по чуть-чуть и в Париже появились первые жертвы.

4.6.1940.

    Было сброшено 1084 бомбы, 900 жертв, 250 убитых — остальные ранены. Для начала достаточно.

    Французские и английские моряки совершили чудо. Вывезли из Дюнкерка всю Армию Фландрии — примерно 330 тысяч солдат. При непрекращающихся атаках немцев со всех сторон. Спасали только людей. Вооружение двадцати дивизий осталось на пляже. Это, наверное, одно из самых героических поражений. Они начинают составлять нам конкуренцию.

    А так все по-старому. Погода чудесная, даже жарко. Кухня для беженцев на улице Ламанде, где работает Бася, скорее всего, на днях свернется. Что будет со мной, не знаю.

5.6.1940.

    С 10 мая немцы держат мажорную ноту. Причем на одном дыхании. Только вчера они расправились с Армией Фландрии, а уже сегодня в четыре утра начали наступление по всей линии фронта от моря до Суассона. Пока неизвестно, продвинулись ли они (и где) вперед, но я бы не удивился, если бы завтра они вошли в Компьень, а дней через пять в Париж.

    Адская жара. В нашей мансарде как в печке. После ужина мы пошли в «Кардинал» на бульварах, там не так душно. Я пил ром, запивая его содовой со льдом. На бульварах пусто и темно. Я посмотрел на Басю и, смеясь, сказал: «Ну, нагадала».

    И правда, не знаю как, но год назад, еще до начала войны, она уже знала и постоянно отвечала на мои восторги по поводу Франции, что когда нападут немцы, страна рассыплется, как карточный домик. Я не верил. Я вырос на мифе Франции. А сейчас что? Расползается по швам — причем тихо, вкривь и вкось, без треска.

6.6.40.

    Жара. Какая погода, просто жалко, что приходится одновременно думать обо всех этих делах. На Сомме, в Эсне битва. Немцы бросили в атаку 2000 танков. Французы на побережье сдают позиции.

7.6.40.

    Немцы все время наступают, в основном на левом фланге. Они у реки Брель. Это уже просто издевательство над трупом. На фабрике об эвакуации еще не говорят, но, думаю, ждать недолго.

    В Париже спокойно, никаких признаков волнения. Иногда только мелькнет на улице машина, груженная чемоданами, с матрацами на крыше. Люди уезжают кто как может. Я просто кожей чувствую скорость, с которой происходят события — все так быстро, что кажется нереальным. Работаю, как обычно, пью холодное пиво в барах, читаю газеты, и мне сложно поверить в то, что немцы в 120 км от Парижа. Сейчас я уже просто жду, что будет дальше, и смотрю. Несомненно, все это очень интересно.

9.6.40.

    Воскресенье. Самое обычное. Люди начали уезжать, но по-прежнему тайком, самостоятельно. Об эвакуации ни слова.

    Жара жуткая. После обеда мы пошли в БагательПарк на территории Булонского леса в Париже.[17]. Солнце, цветут тысячи роз. Откуда-то издалека доносится грохот. Может, артиллерии, может, бомбардировок. Я остановился перед одним из кустов и стал прислушиваться к далеким отголоскам. Один из них прозвучал громче, и в тот же миг распустившаяся белая роза тихо осыпалась на землю.

    У меня было такое чувство, что я, стоя перед этим розовым кустом, в пустом великолепном саду, прощаюсь безвозвратно со всем: с Францией, которая была как сон и растворяется как сон; с молодостью — и, может быть, с целой эпохой. В жарком воздухе благоухали розы, и чей-то далекий женский голос успокаивал плачущего ребенка: Ne pleure donc pas, voyons…Ну, не плачь…(фр.).[18]

10.6.40.

    Кордон рухнул, как говаривал ДымшаАдольф Дымша («Додек»; 1900—1975) — польский актер театра и кино.[19]. Срочная эвакуация. В машине с Жаном. Министерство внутренних дел уехало из Парижа ночью. И так повсюду. Я получил указание отправлять партиями всех польских работников. Первая партия уехала в час ночи.

    То, что творится на вокзалах, описать невозможно. Париж внезапно проснулся, внезапно осознал поражение — и ринулся на вокзалы. Сейчас было пусто. Кое-где на перронах спали люди в ожидании завтрашних поездов. Я зашел в столовую Красного Креста, выпил пива и закурил сигарету. Потом медленно вышел, переступая в темноте через спящих на земле людей. Спали даже на тротуарах перед вокзалом. Я нигде не мог найти такси. Наверное, все уехали. Пошел домой пешком. Брел медленно по темному бульвару Распай. Полицейский проверил мои документы и отпустил. Я медленно прошел через Лувр, глубоко вдыхая свежий воздух, доносившийся из Тюильри. Небо совершенно темное. Рядом с Оперой меня застали врасплох залпы противовоздушной артиллерии. В пустой и темной ночи их раскаты пролетали по мертвым улицам и только усиливали ощущение пустоты. Как эхо в глубине бездонного колодца — долгое, грустное, опасное и безнадежное.

    Над шумом всего дня, над бульканьем толпы, над всем городом витает даже не страх, а полная, абсолютная грусть. Это конец.

    Сегодня вечером итальянцы объявили войну. Почти три часа ночи. Мне вставать в пять.

Из книги: Бобковский Анджей. Наброски пером. Франция 1940—1944 / Пер. с польского И. Киселевой. СПб: Издательство Ивана Лимбаха, 2021.