Освобождение. Акт первый. Декорация

ДРАМА В ТРЕХ АКТАХ

Пьеса написана в 1902 году, действие происходит на сцене краковского театра.

 

Акт первый

 

Пробило шесть, и вскоре

кончилась служба в собореНеподалеку от краковского Городского театра (с 1909 г. Театра им. Ю. Словацкого) находится костел св. Креста.[1].

Театра дверь приоткрыта.

 

ДЕКОРАЦИЯ

На темноватом просторе

кажется сцена огромной;

рампа тенями повита.

Кто заслоняет стены?

Что им до этой сцены?

Кто этот люд бездомный?

Вид у людей понурый,

но отчего так хмуры?

Им заплатили за труд.

Сцена открыта, но что же —

чертов костел или Божий,

что нам покажут тут?

Занавес зачарован,

начато действие. Кто он,

в залу вошедший всех позже?

 

Входит КонрадДиректор Краковского театра Ю. Котарбинский в статье, написанной в результате беседы с Выспянским, опубликованной в 1903 г., через месяц после первого представления драмы, передает свидетельство автора «Освобождения» о связи его замысла с «Дзядами» А. Мицкевича. «Конрад „Дзядов” и Конрад „Освобождения”, — пишет Котарбинский, основываясь на высказываниях Выспянского,— это единый образ, изменяющийся с течением времени, олицетворение великих надежд народа и народного горя. Конрад в „Освобождении” таков, каким он рисуется сознанию современников, или, иначе говоря, представитель страданий, порывов и упований нынешней Польши» (цит. по кн.: Stanisław Wyspiański, Dzieła zebrane, tom 5, Wydawnictwo literackie, Kraków, 1959, s. 249).[2].

 

Не привлекает вниманья,

верно, он не был здесь ране,

с рампы не сводит взгляда.

Ну, а рабочие сцены,

что оперлись о стены,

гостя послушать рады.

Хоть говорит пришедший

дивные, странные речи.

Что значат речи Конрада?

Черным плащом окутан,

руки в надежных путах,

глухо звенит кандалами.

Он говорит вдохновенно,

страстно, самозабвенно

тешится он словами.

 

Конрад.

Вышел откуда, не знаю:

из ада или из рая?Парафраз слов Густава — героя четвертой части «Дзядов» Мицкевича (Конрада третьей части). Густав-Конрад говорит: «Пришел издалека. Из ада ли, из рая, не знаю...»[3]

Ветер швыряет градом.

Твердь, что меня породила,

кровью уже затопило.

Знайте, зовусь я Конрадом.

Гнал меня сонм эринийЭринии в религии древних греков — богини-мстительницы.[4] —

гнев с головой змеиной,

и призывал он к мести.

В небе сверкал я звездоюЕще в рапсоде «Казимир Великий» (1900) Выспянский развивал мысль о том, что души героев после их смерти устремляются к звездам, чтобы возвратиться, когда пробьет назначенный час. Комментаторы с достаточным основанием видят в этих словах, как и в других строфах монолога Конрада, перекличку с так называемой Большой импровизацией Конрада в третьей части «Дзядов» (вторая сцена).[5],

стала звезда рабою,

к небу меня приковали.

Над пустотою бездонной

дух мой блуждал бессонно

в звездной пыли Скорпиона,

сеющей свет печали.

Там, где небесная глушь, —

гнезда богов и душ.

Камнем упал на землю,

землю, которой жаждал.

В страстном желанье однажды

дух воплотился в тело,

в каждой душе живу я,

пламя рождаю в каждой.

Над золотыми лугами,

выщербленными хребтами,

над лесом темно-зеленым

мчался с лицом опаленным.

Дух мой сегодня светел,

вас я сегодня встретил!

(Протягивает руки к сидящим в стороне, в закутках сцены.)

Странной охвачен тревогой,

мысли смешались в дороге...

 

Хор.

Чего ты хочешь?

 

Конрад.

Хочу призвать вас к действию.

 

Хор.

Чего ты хочешь?

 

Конрад.

Хочу заставить вас действовать.

 

Хор.

Чего ты хочешь?

 

Конрад.

Многого жду я от вас.

(Как бы желая припомнить нечто давно знакомое.)

Надо туда вам дойти и войти,

силой раскрыв ворота,

только бы не оглянуться...

прежде чем розе дано отцвести,

с песнями птицам проснуться.

Прежде чем песни скует немота,

над неминучей могилой

факел поднять — да уйдет темнота,

надо ворваться

силой!

(Смотрит на окруживших его рабочих.)

Вы — эта сила!

 

Хор.

Чего ты хочешь?

 

Конрад.

Я вижу в вас силу.

 

Xор.

Чего ты хочешь?

 

Конрад.

Замок — костелы и склепы

строю и разрушаю.

(Порывистым жестом разводит руки, разрывая кандалы.)

Цепи снимите с натруженных рук.

 

Хор.

Снимем и с рук, и с ног,

долгим путем утомленных.

 

Конрад.

Я вышел из мрака дорог.

Освободите руки.

 

Хор.

Цепи на них отпечатали муки.

 

Конрад.

Цепи снимите и с ног моих.

 

Хор.

Кровь обагрила их.

 

Конрад.

Шел сквозь огонь и воду,

терновый венец меня жжет.

 

Хор.

Ты ведь обрел свободу.

 

Конрад.

Кто вы?

 

Хор.

                Народ.

 

Конрад.

Кто вы?

 

Хор.

                  Чернь.

 

Рабочий. Я видел, как штыки пронзили мою сестру, и она упала без дыхания у ног моих, горячая кровь оросила мне грудь и брызнула в глаза. Я уже ничего больше не видел, только кровь и кровь моей сестры.

 

Конрад. Сын мести, я до конца останусь с вами и буду следить за вашими поступками из зала. Начнется действие, глядите молча на него, покуда не пробьет час отмщения.

 

Рабочий. Мы ждем этого часа.

 

Конрад. Займите все углы и закоулки и ждите, пока я не призову вас действовать.

 

Рабочий. Но что ты велишь нам делать?

 

Конрад. Да то, что делали вы здесь и прежде: обычную вечернюю работу.

 

Рабочий. И нам заплатят за это, как всегда?

 

Конрад. Да, вам дадут обычную плату.

 

Рабочий. Что ж, больше мне ничего не нужно.

 

Конрад. Вы будете строить и разрушать.

 

Рабочий. Так вот и проходит наша жизнь: сыны разрушат созданное нами, как разрушали мы воздвигнутое нашими отцами.

 

Конрад. Вы будете безмолвно строить и разрушать, а если увидите, что кто-то заступит вам дорогу, вы станете неумолимы и вырвете подпорки из стен, которые прежде охраняли, и скарб, который вы берегли годами, бросите на свалку, как бросают мусор, жалкие лохмотья и ненужный хлам. Все бросите тогда без сожаления и не оглянетесь.

 

Рабочий. Да, так мы и поступаем.

 

Конрад. Только такими хочу я вас видеть.

 

Рабочий. Увидишь.

 

Конрад. А теперь идите отдыхать и ждите сигнала.

 

Рабочий. Кто нам подаст его?

 

Конрад. Мрак упадет полосою на землю, и угрюмая тень застелет вам глаза.

 

Рабочий. Да мы уже давно привыкли к мраку.

 

Другой рабочий. И сумрак нам отраден.

 

Рабочий. И ночь желанна.

 

Конрад. За вашим действием наступит НОЧЬ.

 

Xор. Нам только ночь желанна.

 

Конрад. Ступайте.

 

Все отходят, появляется РежиссерПрототипом этого образа принято считать режиссера и актера Краковского театра Адольфа Валевского (1852—1911).[6].

 

Режиссер.

Рад всей душою видеть пана.

О, сколько зим и сколько лет

о романтизме неустанно

читаю, он волнует свет!

Уводит он все выше, выше,

воображенью нет преград,

а род людской все ниже, ниже...

Вы пьесу принесли, собрат?

 

Конрад.

Нет.

 

Режиссер.

           А у нас большая сцена:

большой размах, есть где шагнуть!

И здесь могли бы мы отменно

мысль польскую в стенах замкнуть.

Пусть искры духа заревые,

кружащиеся у дорог,

перешагнут за наш порог

и в свете люстр блеснут впервые.

Талантов есть у нас немало,

Их нужно одухотворить.

Вот выводы, пора настала

о них всерьез поговорить.

 

Входит Муза.

 

Конрад.

Загадочна твоя натура,

возлюбленная, о позволь

назвать тебя «Литература».

Скажи, тебя печалит что-то?

Кто ты, божественная Муза?

 

Муза.

Забота.

 

Конрад.

Играешь?

 

Муза.

                    Такова картина,

участвую в игре причуд.

 

Конрад.

Причуды для тебя рутина,

богиня, кто с тобою тут?

Избранницы?

 

Муза.

                           Венок лучистый

из дочерей воздушных, чистых...

 

Конрад.

Все польки?

 

Муза.

                          Слава их вспоила!

 

Конрад.

Кто ж первая?

 

Муза.

                             Арфистка Лилла

ВенедаЛилла Венеда — героиня одноименной трагедии Юлиуша Словацкого (1839).[7].

 

Конрад.

                 Как, она воскресла?

 

Муза.

В дожде волос, в движенье рук,

в изгибе никнущего тела

и в звоне струн воскресла вдруг

Венеда...

 

Конрад.

                   Ну, а та, другая?

 

Муза.

То дочка младшая ПопеляИмеется в виду Зося — персонаж из поэмы Ю. Словацкого «Король-дух» (1845—1849).[8],

всегда кого-то настигая,

за кем-то гонится...

 

Конрад.

                                      Юла.

Скажи мне, кто же остальные?

 

Муза.

Крестьянки, девушки простые.

Лица, о которых идет речь, появляются из-за кулис в золотой раковине на колесах и выходят на сцену.

А я в любительских театрах

играла дам, маркиз прелестных

и гувернанткою бывала

у шляхтичей мелкопоместных,

была звездой врачей порой.

Что ж ты без факела, герой?

Пришел бы с факелом багровым,

как я пришла с венком лавровым.

Какое же избрал ты имя?

 

Конрад.

Узнаешь имя поневоле,

меня увидев в данной роли.

Создам ее.

 

Муза.

                      Я знаю, жестом!

 

Конрад.

Нет, действием!

 

Муза.

                                 Чего ж ты хочешь?

Конрад.

Освобожденья!

 

Муза.

                                От чего же

ты хочешь дух освободить?

Да разве он закован в путы?

И мысли разве не вольны?

Быть может, сердце страждет люто?

Так в пьесе грусть изобрази!

Я Меланхолию сыграю,

стяжала в этой роли славу

и заслужу успех по праву.

 

Конрад.

Моя любимая — свобода!

 

Муза.

Свобода? Что в ней от искусства?

Чтоб написать пиесу — чувство,

страданье, страсть нужны, и труд,

и милосердие — всё тут

необходимо.

 

Конрад.

                          Стар театр.

 

Муза.

Зато устойчивы основы

ты строишь?

 

Конрад.

                         Да!

 

Муза.

                                 Театр?!

 

Конрад.

                                                 Да, новый!

 

Муза.

Какой?

 

Конрад.

                Увидишь — ждет работа.

 

Муза.

Так вместо подлинного взлета

ты, как дитя, порхаешь всласть,

лишь я тебе могу дать власть,

лишь я тебя представлю свету.

 

Конрад.

Иду, чтоб молотом крушить!

 

Муза.

А новая нужна ли форма,

необходима ли она?

Царит в театре старина.

Была бы ДузеДузе Элеонора (1859—1924) — выдающаяся итальянская актриса.[9] или СормаСорма Агнес (1865—1927) — известная немецкая актриса.[10],

а занавес поднять не труд,

ведь МоджеевскаяМоджеевская Хелена (1840—1909) — выдающаяся польская актриса.[11] и СараБернар Сара (1844—1923) — знаменитая французская актриса.[12]

искусство сами создают.

Душа трагедии — артистка.

В игре ее и в каждом жесте

есть чары тайные любистка.

Не устоите вы; все вместе

в обман впадете,

в обольщенье...

 

Конрад.

Зависит все...

 

Муза.

                           От исполненья.

 

Конрад.

Но я хочу народ представить.

 

Муза.

А это надо сделать так:

сперва народу для забавы

здесь декорации поставить,

затем обдумать все, что будет,

и в будке поместить суфлера —

для тех, кто текст свой позабудет,

а за кулисы — режиссера

с помощником, и дать обоим

набросок самой краткой схемы.

Когда же будет все готово,

оркестру надо заказать

хоть полонез для польской темы

и кинуть, словно карту, Слово

ведущее, запомни это.

 

Конрад.

Все хочешь ты по трафарету.

 

Муза.

Нет, как в комедии дель арте.

 

Конрад.

Так создавайте театр народный,

видеть хочу я огонь ваш сейчас,

видеть хочу я сиянье сокровищ,

пламя свое приберег я для вас,

провозглашу вашу доблесть и Славу,

здесь храм искусства — душа, уповай!

Ставьте колонны и статуи, братья,

стену рубите, а ты запевай

гимн ликования, а ты — песни горя.

Статуи ставьте надгробьем героев:

и БоратынскийБоратынский Петр (1509— 1558) — дворянин Сигизмунда I. Его надгробие с фигурой полулежащего рыцаря находится в вавельском соборе. [13], и КмитаКмита Петр (1477— 1553) — дворянин Сигизмунда I, краковский воевода. Его надгробный памятник, изображающий вооруженного рыцаря, стоит в нише на постаменте в вавельском соборе. [14] с ним рядом,

пусть вдохновляют рыцари наши.

СолтыкСолтык Каетан (1715— 1788) — краковский епископ. Надгробный памятник с его скульптурным изображением находится в часовне вавельского собора. [15], часть залы под сейм отведи ты,

карточный стол ставь у этой черты,

стройте скорее храм красоты!

 

По слову вещему все совершилось:

вмиг декорация на сцене появилась,

и ярусы взлетают, словно птицы,

и братия актерская толпится,

костюмы подают поспешно им,

гример уже накладывает грим.

 

Польский театр — искусство народа!

Сами построим и сами распишем,

Польшу представим, которою дышим...

Дайте кунтуши, несите жупаны,

сабли кривые, пояс литой!

Дайте холопам холстины, сукманы,

пусть расцветает костел красотой —

ленты засветятся красками всеми,

и золотое припомнится время!

Все по местам, все, магнаты, холопы!

Станьте, сермяжники, рядом с крестомПеред костелом капуцинов в Кракове был воздвигнут красный деревянный крест, который традиция связывала с могилой повстанцев, боровшихся за освобождение Польши.[16],

вы же — за Генриком-графомГраф Генрик — герой драматической поэмы «Небожественная комедия» З. Красинского (1835).[17], гусары,

стройтесь под знаменем Девы Святой.

Мелкая шляхта, монахи, поэты,

в праздничные облекайтесь одежды,

пусть воскресают наши надежды!

Бой начинайте мыслью и словом.

Муза, начни, запевай...

 

Муза.

                                              Я готова.

 

Конрад.

Вижу их, вижу я, ожили снова,

призваны к жизни искусством поэта,

смело играйте и чувств не таите!

(Обращается к режиссеру.)

Ты будь ведущим!

 

Режиссер.

                                    Побольше нам света!

 

Муза.

Факел? Кому?

 

Конрад.

                             Польше нынешних дней!

 

Муза.

Все понимаю, не скажешь ясней!

 

Режиссер.

Света побольше.

 

Конрад.

                                 Тесно мне в стенах!

 

Режиссер.

Станьте скорей в надлежащие позы,

выразить надо вам горе, угрозы.

 

Муза.

Польшу создайте наших времен.

 

Режиссер.

Польшу родную людям откроем.

 

Конрад.

Жаром сердец...

 

                                Тот и станет героем,

кто выйдет первым, в венке будет он.

 

«Там-там» зовется инструмент,

чей глуховатый, низкий тон

напоминает медный звон —

подобный аккомпанемент

дает спектаклю настроение:

в «Костюшке»Популярная пьеса Владислава Людвика Анчица (1823—1883) «Костюшко под Рацлавицами» неоднократно ставилась на сцене Краковского театра.[18] он зовет к присяге

и в «Заколдованном кругу»«Заколдованный круг» — драматическая сказка Люциана Рыделя (1870—1918).[19]

поет со дна, на берегу,

то на вершине, то в овраге.

Под одинаковым ударом

звучит по-разному, недаром

в душе у каждого искусство

иное вызывает чувство.

Передает он звон ЗигмунтаЗигмунт — название колокола в краковском соборе на Вавеле, отлитого в 1520 г. по распоряжению короля Сигизмунда I Старого. Звонит Зигмунт обычно в дни церковных и государственных торжеств, а также особо важных событий.[20],

заслушаешься — волшебство,

а весит лишь немного фунтов,

передвигать легко его.

Толпу дрожать заставит звон,

на сцене лишь раздастся он.

Звон так похож на колокольный,

что ошибаешься невольно.

О, Зигмунт, слышал я тебя,

лишь зазвонишь — узнаю снова,

пусть только, тишину дробя,

твой звон обрушится сурово

на приглушенный шорох зала

с могучей силою обвала.

Тяжелых звуков пробужденье

подскажет: ты пришел в движенье.

«Со мной идите» — призываешь

напрасно из глубин веков,

ведь отвечают только слезы

на твой неугомонный зов.

Когда ж зовешь к борьбе стремиться —

надежда слезы с глаз сотрет,

взываешь ты: «Раскрой страницы

своей истории, народ!»

Клянусь, что духом ты воспрянешь,

хотя толпа безмолвно ждет,

пока звенеть не перестанешь,

и звук последний не замрет.

Но эти люди не герои

и только жаждут чувств больших.

«Там-там» вполне утешит их.

Все знает режиссер об этом,

пока он действие ведет;

Конраду рад помочь советом.

 

Режиссер.

 «Там-тама» лишь раздастся звон,

входи!

 

Муза.

              Бери высокий тон!

 

Конрад.

Не зная даже смысла фразы?

 

Муза.

Да, в роль свою войдешь ты сразу.

Как хочешь, так ее играй.

Слова по вкусу выбирай!

 

Конрад.

А как же прочие партнеры?

 

Муза.

Отыщут верный тон актеры.

 

Конрад сходит со сцены, которая заполняется толпой актеров и статистов.

 

Режиссер.

Давайте занавес. Пора!

Все по местам! Идет игра!

 

В ладони хлопнул он три раза,

зажегся яркий свет тотчас,

и поднят занавес из газа,

скрывавший действие от глаз.

Лишь занавес взвился над сценой,

как Муза к рампе подошла,

откинув локоны с чела,

заговорила вдохновенно.

 

Муза.

Я к вам явилась не случайно,

открылась мне искусства тайна,

я небожительница, пламя

в сердцах я разожгу словами.

Надейтесь!

 

Режиссер.

                      Раскричалась вдруг!

 

Муза.

В багрянце, в золотом уборе

идет избранник мой, супруг.

Другие жмутся здесь в испуге,

кто в трауре, а кто в дерюге...

 

Режиссер.

Оставь в покое гардероб!

 

Муза.

Ты, песня, выбежала, чтоб

нам подготовить лучше встречу.

Что станется с тобой, прекрасной?

Не прозвучишь ли ты напрасно?

Поможешь ли ты братьям, сестрам?

 

Режиссер.

Нехватка, видно, темы острой!

 

Муза.

О, громовержцы, гнева полные,

несущие на землю молнии,

о вас мне говорили басниНамек на комедию Аристофана (ок. 445—385 до н.э.) «Облака».[21],

придайте мощь словам!

 

Режиссер (подавая знак за кулисы механику).

                                                ...Бабахни!

 

Слышатся далекие удары грома — это пересыпают за кулисами оловянные пули в жестяном желобе. Затем слышится протяжный грохот и гудение грома, затихающего в отдалении, — это очень ловко бьют в бубен, раздаются глухие удары, а укрыт бубен на верхнем ярусе сцены.

 

Муза.

Кто здесь испытывает муки,

не поднимая головы,

крестом заламывает руки,

останьтесь — возродитесь вы!

В простор бросаем, вам навстречу,

под маской скрытые слова,

тот, кто владеет польской речью,

воскреснет как от волшебства.

 

Вы дождались освобожденья,

несем вам заповедь, заклятье.

Трагическое представленье

да будет исповедью, братья!

 

«Там-там» начнет высоким тоном,

прольется колокольным звоном.

Приходим с заповедью к вам:

в трагичном нашем представленье

удары, жалобы, моленье.

Освободится только тот,

кто сам свободу обретет.