Освобождение. Акт первый. Сцены 1-12

СЦЕНА 1

 

Тут начался движений ряд,

как полонез, слова звенят.

 

Разодетый шляхтич.

Сто лет окованы цепями,

как львы...

 

Бедный шляхтич.

                     Смеется мир над нами.

 

Разодетый шляхтич.

Когда ж дождемся лучшей доли?

 

Бедный шляхтич.

Кровь кровью смыть — таков отпор!

 

Разодетый шляхтич.

Как на сынов глядеть без боли?

 

Бедный шляхтич.

На внуков поглядеть — позор!

 

Разодетый шляхтич.

Что скажешь ты?

 

Бедный шляхтич.

                                  Что в злой неволе

к ярму привыкнуть мы должны.

 

Разодетый шляхтич.

Кто ж принесет освобожденье?

 

Бедный шляхтич.

Никто. Надежда — только сны,

пустая вера, наважденье...

 

Разодетый шляхтич.

Что ж остается?

 

Бедный шляхтич.

                               Звон оков,

и яд, и пуля в пистолете,

коль надоело жить на свете.

 

Разодетый шляхтич.

Но мне к лицу жупан расшитый?

 

Бедный шляхтич.

Вы славный шляхтич, наша знать!

 

Разодетый шляхтич.

Что я из королевской свиты,

нетрудно каждому узнать!

 

Бедный шляхтич.

Еще бы! В вас видна порода!

 

Разодетый шляхтич.

Вы — ровня мне, я вижу сам.

 

Бедный шляхтич.

Во мне признали знатность рода,

за ласку благодарен вам.

 

Разодетый шляхтич.

Обнять вас всей душою рад,

свой своему повсюду брат.

Что будет завтра — все едино!

 

Бедный шляхтич.

Свой своему повсюду брат!

Что будет завтра — все едино.

 

Разодетый шляхтич.

Я потерял свое именье.

 

Бедный шляхтич.

Долгов я заплатить не мог.

 

Разодетый шляхтич.

Но чист я, нет в душе смятенья,

и мед меня не валит с ног.

 

Бедный шляхтич.

Сплыть серебро мое успело,

повесткой вызывают в суд,

но знает Бог — служу я Делу,

сумею вывернуться тут.

 

Разодетый шляхтич.

Шляхетство задавало жару,

охоту помню, лай борзых...

Кого найдем себе под пару?

Нет больше шляхтичей былых!

 

Бедный шляхтич.

Бичом холопов гнали в поле,

бывало, раб вздохнуть не мог...

Горды остались и в неволе.

 

Разодетый шляхтич.

Не сдаться мне поможет Бог!

 

Бедный шляхтич.

Дай Бог дожить нам до победы,

вернуться к прошлому опять.

 

Разодетый шляхтич.

Тогда забудем наши беды.

Позволь же мне тебя обнять!

 

Бедный шляхтич.

Свой своему повсюду брат,

о будущем не думай больше!

 

Разодетый шляхтич.

Обняться всей душою рад,

и жить должны мы ради Польши.

 

Бедный шляхтич.

Отчизне жить — пока мы живы,

Речь Посполита значит — Мы!

 

Разодетый шляхтич.

Что гибнет Польша — толки лживы,

голодных сны, исчадье тьмы!

 

Бедный шляхтич.

Хоть вместо шпаг остались палки,

разгоним псов голодных, жалких!

 

Разодетый шляхтич.

Свой своему повсюду брат,

и жить должны мы ради Польши!

 

Бедный шляхтич.

Обняться всей душою рад,

о будущем не думай больше!

 

Разодетый шляхтич.

Давай-ка сядем, вот и карты,

колода новая сдана!

 

Бедный шляхтич.

Я роль играю без азарта,

а чем окончится она?

 

Разодетый шляхтич.

Кто там болтает за скамьями?

 

За скамьями шляхты громоздится народ.

 

На стол последний золотой!

Кто шляхтич, пусть садится с нами,

играть мы будем палашами

на пояс золотом литой!

Девиз один горит как пламя —

отчизны гонор в нас живет.

 

Бедный шляхтич.

Кто там болтает за скамьями?

Чья кровь по лезвию течет?Намек на кровавые события 1846 г. — крестьянское восстание под предводительством Якуба Шели в Западной Галиции.[1]

 

Разодетый шляхтич.

Что мне там завтра, нынче с вами!

Сразит меня лишь Божий гнев,

не задрожу перед цепями,

бросайте золотой посев!

Играть мы будем палашами,

голодных псов прогнать пора,

пускай болтают за скамьями.

Ура отчизне, нам — ура!

 

Новая группа привлекает внимание, в ней главное лицо — Председатель.

 

 

СЦЕНА 2

 

ПредседательПрототипом этого персонажа послужил граф Станислав Тарновский (1837—1917), с 1872 г. — профессор польской литературы, а затем ректор Ягеллонского университета и президент Академии художеств. Участник восстания 1863 г., а в дальнейшем глава консервативной группировки «станчиков», один из авторов памфлета «Сумка Станчика». Окружающие Председателя — его сторонники, представители шляхетско-консервативного лагеря.[2]

(лицо морщинисто, сурово

и с кратером погасшим схоже.

Он долго подбирает слово,

покуда мысли не изложит,

и чем она скудней, тупее,

тем больше он гордится ею).

Друзья, на сердце мы руку положим, послушаем, как оно громко бьется. Покорные течению событий, которые включили нас в орбиту, высоко поднимемся над страстями, над мечтами юношеских дней, и с надеждою будем смотреть в будущее.

 

Хор кивает согласно.

 

Устремим взоры в будущее, чтобы потомки наши, и сыновья и внуки, так же как и мы, положив на сердце руку, смотрели в грядущее.

 

Хор кивает согласно.

 

Умрем, как жили — тихо и смиренно. И нищету, и мрак своей души укроем вечной тайной. И горестную тайну унесем в холодную могилу. Клянемся вечно хранить тайну.

 

Хор поднимает руки, как бы молчаливо клянясь.

 

Друзья, усядемся теперь за общий стол и навсегда забудем слово «Польша».

 

Хор согласно кивает.

Новая группа привлекает к себе внимание, в ней главное лицо — Предводитель.

 

 

СЦЕНА 3

 

ПредводительПредводитель — представитель галицийских буржуазных демократов, постепенно и неуклонно утрачивавших свой радикализм и приближавшихся к позициям консерваторов. Для них было характерно демагогическое жонглирование патриотическими фразами, внешнее подчеркивание своих национальных чувств (например, ношение национального костюма), прекрасно уживавшееся с полной лояльностью по отношению к австрийским властям.[3]

(подошвы стерты, быстры движенья,

речь дышит мощью боевой,

он не скрывает раздраженья,

перед безмолвною толпой

твердит он, точно одержимый,

один и тот же возглас свой.

Он юн, с горящими глазами

и обнимается с друзьями).

Друзья, возьмемся по-братски за руки, провозглашая: Польша! Польша!

 

Хор. Польша! Польша!

 

Предводитель. Возьмемся по-братски за руки, пусть увидят, что нас ничто не сможет разъединить, что нас в одно спаяло слово — Польша!

 

Хор. Польша! Польша!

 

Предводитель. Пускай отчаяния мрак рассеет одно единственное слово — Польша!

 

Хор. Польша! Польша!

 

Предводитель. Пусть каждый знает, что сердца и мысли наши переполняет только это слово, и если кто-нибудь дерзнет вырвать его из сердца, то опустеют сразу наши души. Оглядываться на других не станем, но навечно соединим по-братски руки и хором возгласим святое слово: Польша!

 

Хор. Польша! Польша!

 

Другая группа обращает на себя внимание, в ней главное лицо — Проповедник.

 

 

СЦЕНА 4

 

Проповедник.Прототипом этого образа считают популярного краковского проповедника, монаха-капуцина Вацлава Новаковского (1829—1904). Новаковский прибыл в Краков в 1880 г. из Сибири после отбытия двенадцатилетней каторги за участие в национально-освободительном движении.[4]

Все выше, братья, за горы!

Туда, где орел белоперый

раскроет в небе над нами

завесу крыльев своих.

Все выше, к горным вершинам

домчимся духом единым

до звезд, горящих окрест.

Вы видите, вот он — крест!

Господь слова мои слышит,

все выше, братья, все выше!

Забудьте тяжкую долю,

кошмары, муки, неволю.

Все выше, братья, за горы,

туда, где орел белоперый,

свободный от пут роковых,

раскроет в небе над нами

завесу крыльев своих.

Все выше, в горные кущи,

где Бог царит всемогущий...

Поднявши шпаги и лица,

клянемся в вечной любви,

и рай нам сможет открыться

средь рабства и нищеты,

несчастий, злобы, тщеты.

В раскаянье, в уничиженье

души обретете спасенье,

все выше, братья, за горы,

туда, где орел белоперый

на крыльях Польшу вознес!

 

Хор.

Глас Божий ты нам донес!

 

Проповедник.

Глас Божий я вам донес.

 

Хор.

Все выше, братья, за горы!

Туда, где орел белоперый!

 

Новая группа привлекает к себе внимание, главное лицо в ней — Примас.

 

 

СЦЕНА 5

 

Примас.Прототип этого персонажа — Ян Пузына (1842—1911), краковский епископ, с 1901 г. — кардинал.[5]

Падите все на колени,

взнесите к Богу моленья,

молитесь во прахе, в пыли,

чтоб души воспрянуть могли!

И дух ваш исполнится силой.

Боритесь, братья, с гордыней!

Пороки: злоба, унынье, —

все то, что ночь породила,

очищено будет святыней.

Возвыситесь вы, поверьте,

подниметесь из могил,

титаны в венцах бессмертья,

хозяева Божьей твердыни!

Падите все на колени,

Господь услышит моленье

тоскующей нашей земли,

ничтожной жизни предвечной.

Молитесь во прахе, в пыли!

 

Хор.

О, дай нам, Господи, дай

сподобиться жизни вечной!

 

Примас.

Падите ниц пред сутаной,

моей сутаной багряной,

омытой кровью кентавровКардинальское одеяние — красного цвета. В греческой мифологии Деянира, жена Геракла, желая навсегда сохранить любовь мужа, подарила ему плащ, омытый кровью кентавра Несса; кровь оказалась ядовитой, и Геракл умер.[6]

во имя небесных лавров,

когда с древней башни костела

орудие грозной силы

неверующих убило.

Признайте князя во мне вы,

должны знамена склониться,

ведь Рим наделил меня властью,

не может Рим ошибиться.

Склонитесь: ROMA LOCUTAПервая часть латинского изречения: Roma locuta, causa finita. — Рим сказал, дело закончено.[7].

В словах моих слышите Бога —

недаром страдаете люто,

терпеть вам осталось немного,

и мученичеством по праву

стяжаете вечную славу.

Века озарятся святыми.

Пребудьте во прахе, в смиренье,

падите ниц!

 

Хор.

                         На колени!

 

Примас.

Полуобнажите сабли,

не вынимая из ножен,

могильные своды скоро

над вами сомкнут костелы,

так слушайте — Roma locuta,

ведь Рима закон непреложен.

И вы дождались приговора:

вам смерть несет избавленье,

от Господа ждите спасенья,

молитесь, с колен не вставая,

и верьте — достигнете рая!

Я вижу сабли кривые

и праздничные жупаны.

Вы гордостью обуяны,

но, рыцари, надо смириться,

забыть дела боевые,

заступнику жарко молиться

с руками на рукоятях

и опустив знамена.

Клялись вы отстаивать веру,

пока всеблагой Спаситель

диск солнца не остановит

над вами, что наготове

с потупленными очами,

руками на рукоятях.

Во прахе вы распростерты,

но разве молитва мертвых

не будет услышана Богом?

 

Хор.

Позволь нам, слуга Господний,

сойти в могилу сегодня!

 

Примас.

Падите ниц!

 

Хор.

На колени!

 

Другая группа обращает на себя внимание, в ней главное лицо — Оратор.

 

 

СЦЕНА 6

 

Оратор.Высказываемые им мысли были популярны среди приверженцев Винценты Лютославского (1863—1955), профессора Ягеллонского университета и сторонника польского мессианизма.[8]

От сердца к сердцу дорога —

огонь, что в искре таится,

взовьется алым пожаром,

сердечным пламенным даром,

и выльется он медовым,

ликующим новым словом.

Любите! Любовь — как пламя,

цвет розы алой, пунцовой.

Бросайте розаны девам,

а мне — лишь венок терновый!

Им сердце свое оплету я,

приняв за вязь золотую

солнечную основу,

что вяжет любовью души.

Любовь и зависть потушит,

и злобу, и ревность исконным,

любви присущим законом.

Любите! Искра и пламя —

от сердца к сердцу дорога.

 

 

СЦЕНА 7

 

Из глубины сцены из-под арки собора выходят Отец и Сын.

 

Отец

(забота о сыне — отцовская маска,

не молод и сын, тем не менее

и тот и другой в заблуждении,

считают, что в старости люди мудрее,

но кто же из них старее?

Не тот ли, чья юность увяла,

кто в ужасе морщит чело,

иль тот, кто пытается, хоть и не властен,

судьбу изменить. Труд напрасен).

Мой сын любимый, не гляди направо, да и налево тоже не смотри. Все люди злы, похожи друг на друга — я хочу, чтобы ты стал выше их. Иди, мой сын, прямой отцовскою дорогой. Пусть вдохновят тебя моя мысль и слово.

 

Сын. Тебе послушен я.

 

Отец. Иди вперед и вглядывайся долго в тот образ, что в душе твоей маячит, рожденный моей мыслью и словом.

 

Сын. Тебе послушен я.

 

Отец. Пускай ничто в пути тебя не остановит: ни кровью обагренная рука, ни рука, запятнанная грязью. Тогда пройдешь ты мимо всех ничтожных душ, с чистой душою, озаренной вечной правдой моей мысли, моего слова.

 

Сын. Тебе послушен я.

 

На сцене появляется Арфистка, которая попеременно останавливается подле различных групп.

 

 

СЦЕНА 8

 

Сын.

Взгляни, отец, она ко мне подходит.

 

Отец.

Арфа в руках золотая.

 

Сын.

Кос золотистый венок.

Платье ее в лохмотьях.

 

Отец.

Светится золотом арфа,

голос волшебный и тихий,

искрятся блестки шарфа.

Сын, берегись соблазна,

вышла она из ада.

 

Сын.

Но ведь она в лохмотьях,

струны ее тоскуют.

Кажется мне желанной

даже в дерюге рваной.

 

Отец.

Душу твою погубит.

Сын, не гляди, не слушай

ту, что тебя с дороги

в бездну увлечь стремится,

знаю, она блудница.

Шествуй, прямой и строгий,

дальше, тропой надежной,

дальше от песни праздной!

Сгинет все, что ничтожно.

Сын мой, беги соблазна!

Следуй за мной до конца,

будет тебе опорой

совесть и честь отца!

Не изменять ты клялся

правде моих заветов,

остерегайся скверны,

к чистой пойдем кринице,

юность моя возвратится,

мужество ты отыщешь.

 

Арфистка.

Жду тебя на пепелище.

(Остановилась перед Отцом и Сыном)

 

Отец.

Сын мой, не ждет наше дело!

 

Сын.

Сердце любовь задела.

 

Арфистка.

Золотом звените струны,

сердца песнь пою,

усмехнись румяной, юной,

знаю боль твою.

Дух твой рвался на свободу,

таяла заря;

из ручья пила я воду

подле алтаря.

Служкой я была, в смиренье

век свой ворожа;

обрела в ручье целенье

и твоя душа.

Струны-волосы, звените,

словно шумный гай,

звонче, золотые нити,

арфа, заиграй!

 

Сын.

Сердце вторить песне радо.

 

Арфистка.

Сердца песнь пою.

 

Отец.

Ты стоишь в преддверье ада,

губишь жизнь свою.

 

Сын.

Я люблю...

 

Отец.

                       Беды не чая,

гибнешь — убегай.

 

Сын.

Ты моя...

 

Арфистка.

                  О нет, ничья я.

 

Отец.

Потеряешь рай.

Сын мой, сын мой, понапрасну

губишь жизнь свою.

 

Сын.

Я люблю. Она прекрасна.

 

Арфистка.

О любви пою.

………………………………..

Друг мой, рвешься ли душою

в уголок родной?

Там, где дерево большое,

запах лип и зной,

где остался отчий дом,

не грустишь ли ты о нем?

Там, в тени густого сада,

ароматная прохлада,

пчелы, зверобой,

это все тебе лишь снится,

пруд, что в зарослях таится,

черно-голубой.

И как будто в полусне,

над водою наклонясь,

видишь ты кувшинок вязь.

Загрустил?

 

Сын.

                        Тоскливо мне.

 

Арфистка.

Бурным вихрям нет конца,

слышишь? Бьет набат,

сын поднялся на отца,

и на брата — брат.

Этот царь, а этот кат.

Коль враждует сын с отцом,

то найти спасенье в ком?

Кто же справится с бедой,

с бременем забот?

Я зову тебя на бой,

в схватку мчись скорей,

вихрем полечу с тобой

на распутье, гей!

Завирухи у дорог,

затрубил, колдуя, рогЗолотой рог как символ освобождения фигурировал еще в «Свадьбе» Выспянского.[9];

грустно?

 

Сын.

                    В этой грусти — Бог!

 

Арфистка.

Если любишь — поспешишь...

 

Сын.

Мой отец...

 

Отец.

                        Да ты дрожишь?

 

Сын.

Прочь уходит, я смятен,

вся любовь...

 

Арфистка.

                           Мгновенный сон,

ухожу — прервется он.

 

И уже она останавливается около другой группы.

 

 

СЦЕНА 9

 

Арфистка.

Я спою о мыслях тайных

и о грезах юных лет,

про земной, небесный свет,

все туда — за песней вслед.

Наклонитесь вы к устам,

к бело-розовым щекам —

все лишь мишура и сон.

 

Хор.

Песнь о чем?

 

Арфистка.

                          Ах, ни о чем!

Струн коснулись блестки шарфа,

«Ни о чем» — вздохнула арфа.

 

(Остановилась уже подле другой группы.)

Минет боль, пройдет тоска,

лишь дотронусь до берез,

до шумящих волн, песка,

до пшеницы, трав и лоз.

Зачарую вас игрой...

Бело-розовым лицом...

Кратких снов пчелиный рой...

 

Хор.

Песнь о чем?

 

Арфистка.

                          Да ни о чем.

Струн касается рукою.

«Ни о чем» — звенит тоскою.

 

(Она останавливается уже подле другой группы.)

Я несусь, как легкий дух,

горемычный человек,

так бреду из века в век,

на плечах тряпье одно

уж давно...

Все на свете — суета,

сон мгновенный, красота,

я опять вернусь ко всем.

 

Хор.

С чем вернешься ты?

 

Арфистка.

                                          Ни с чем.

Вновь «Ни с чем», в глухой печали

струны арфы прозвучали,

и она уже с другими

вновь теряется в толпе.

Свитою — пчелиный рой

вечно следует за мной.

Песнь затянем, минет час,

может быть, не будет вас,

многих лиц коснется тлен,

я уйду — вернусь опять

той же песней воспевать

красоты расцвет...

А слова — ничто. Их нет.

 

Из глубины сцены появляется Отшельник.

 

 

СЦЕНА 10

 

ОтшельникСуществуют различные мнения о том, кто послужил прототипом этой фигуры. Одни называют Винценты Лютославского, другие поэта, прозаика и драматурга Тадеуша Мицинского (1873—1918), в творчестве которого сказались мистические настроения.[10]

(высокий лоб и нос орлиный,

лицо ни молодо, ни старо.

Он полон верою единой.

Как Иксион терзаем жаромИксион не оказал должного уважения Гере, жене владыки богов Зевса, за что был привязан к горящему непрерывно крутящемуся колесу и бичуем розгами.[11],

так мыслями истерзан он.

То в мыслях царствует на троне,

то рухнет в бездну — свергнут трон.

И вновь за мыслями в погоне

молчит, не вымолвит ни слова,

найдя спасенье в мысли новой,

дает он новый мысли ход.

Он в пышной мантии из рвани,

из хроник, что прочел он ране,

орлиных чучел и брошюр,

где ухватил он мысль когда-то,

из шали, некогда богатой,

теперь изодранной, измятой;

и пятна на шелку расшитом

блестят, как звездочки сквозь сито).

Утратив все, я стал богаче,

на вещи я гляжу иначе.

Все, что любил я, растоптал,

чтоб в пепле в эту ночь глухую

ИДЕЮ дух мне нашептал,

с которой прочих поведу я.

Мех горностая... Плащ багряный...

Болото... Плесень... Сумрак сонный...

И духов поединок рьяный

над краем пропасти бездонной.

Неловкий шаг —всему конец,

бездушным камнем стану...

Остановитесь! Там мертвец,

на дне мертвец.

Смех сатаны и мрак греха

вы слышите?

 

Эхо.

                            Ха-ха-ха-ха.

 

Отшельник.

Бушует буря. Туч разрыв

и гром над бездорожьем,

гром над престолом Божьим.

Перун! Помедли, стой!

Приму я с Богом бой!В этой строке и далее содержатся вариации мотивов, связанных с Большой импровизацией Конрада в третьей части «Дзядов» Мицкевича.[12]

Тоскуют ангелы в слезах...

 

Эхо.

                                                    Ах!

 

Отшельник.

Кто я? Я спрашиваю всех...

Уже узнал, кто я!..

 

Эхо.

                                     Ты грех!

 

Отшельник.

Как душу в буквы воплотить мне?

Я — тайна. Как себя назвать?

Чтоб остеречь собратий в мире?

Как душу в буквы воплотить мне?

 

Эхо.

Зовешься ты сорок четыреСорок четыре — имя загадочного избавителя Польши, предсказанного героем третьей части «Дзядов» Мицкевича ксендзом Петром (сцена пятая). Имя это представляет собою криптограмму, значение которой, однако, не расшифровано.[13].

 

Отшельник.

Я существую. Кто ж они?

Слепцы? Быть может, я незряч?

Кто стонет?

 

Эхо.

                         Вихрь.

 

Отшельник.

                                          Чей слышен плач?

 

Эхо.

Твой.

 

Отшельник.

             Мой?

(Подходит к статуе рыцаря.)

Ты — сила, спишь. Тебя ищу.

Ты — лев. Проснешься и поймешь...

Я тайна. Дрогнешь?

 

Эхо.

                                       Трепещу.

 

Отшельник.

Но кто же ты? И кто же я?

Чем станет мир и чем он был?

Кто знает меру наших сил?

Коль есть Господь, где Божий след?

Вернется ль Бог? Ответь мне...

 

Эхо.

                                                             Нет!

 

Отшельник.

То слов моих глухое эхо...

Чем стану я для мира?

 

Эхо.

                                             Смехом!

 

Новое лицо появляется на сцене.

 

 

СЦЕНА 11

 

Гадалка.

(быстра, как АриэльФантастический образ в «Буре» Шекспира, дух воздуха, олицетворение живой, свободной творческой силы, поэзии, красоты.[14], бежит,

играет на щеках огонь,

берет ладонь и ворожит

и крестит каждую ладонь.

И крестится, и смотрит в очи,

как будто вопрошает взглядом...

Не заглянуть ли в душу хочет?

Ладонь отбросив, станет рядом,

качает головой в молчанье.

Как будто бы увлечена

иными мыслями она).

Я, вестница по воле неба,

вам говорю, что близок тот,

кто поведет вас к розам, к хлебу...

 

Хор.

Но кто он и когда придет?

 

Гадалка.

Вы о подмостках позабыли,

дай руку, погляжу, не ты ли?

 

Хор.

Так кто ж из нас, скажи скорей!

 

Гадалка.

Не ты, не этот и не тот,

придет он вон из тех ворот!

 

Хор.

Вот он!

 

Гадалка.

                О нет! Дай руку, дай!

Скажу откуда...

Хор.

                               Что за край?

 

Гадалка.

Эдем заветный, или рай...

Где милосердие и свет,

идет он с ангелами к цели...

 

Хор.

Так кто же он? Скажи — АнгеллиГерой одноименной поэмы Ю. Словацкого, благородный изгнанник, искупающий своими страданиями вины народа.[15]?

 

Гадалка.

Ангелли — нет.

 

Хор.

Кто ж, дай ответ?

 

Гадалка.

Уже он близко, виден свет...

Остановился на мгновенье,

идет он точно в полусне...

 

Хор.

Тсс.

 

Гадалка.

            Ощутила дуновенье...

 

Хор.

Что вдруг блеснуло в отдаленье?

 

Гадалка.

То светится моя слеза,

тсс. Ждите, вот приходит он,

усталый, снегом занесен,

а тучи снега ветер гонит,

там ваших войск остаток тонет.

 

Хор.

Ах, Конрад!

 

Гадалка.

                         Конрад.

 

Хор.

                                            Конрад имя!

 

Гадалка.

Идет в огне пожаров, в дыме...

Идет...

 

Хор.

                Каков он, не сказала,

мужчина ли, ребенок малый?Перекличка с пророчеством ксендза Петра в третьей части «Дзядов» Мицкевича (сцена пятая).[16]

 

Гадалка.

Ах, я ведь ничего не знаю,

я вестница и ворожу.

Дай руку, правду я скажу!

Гадалка я, мне руку дай!

Быть может, ты, быть может, он,

быть может, и другой...

 

Хор.

                                              Гадай!

 

Толпою идут за ней, в соборе появляется новая группа.

 

 

СЦЕНА 12

 

Старец

(вот с дочерьми отец приходит,

и очи он горе возводит,

то вскинет голову надменно,

то взор потупит он смиренно,

обнимет дочерей своих,

и, руки возложив на них,

он точно вызывает духа —

и заклинанье шепчет глухо.

Затянет вдруг молитв напевы,

как хор, в финал вступают девы.

Благодарят судьбу свою,

что дожили до дня такого,

им кажется — они в раю

иль ждут пришествия второго).

Глядите, дочери, наверх, под эти своды. Здесь под колоннами витает польский дух. Мысль польская достигла апогея. Взгляните и на камни старых, пыльных стен, какой большой размах у польской мысли и как велик ее полет! Как широко она простерла крылья! Польская мысль, как птица, запертая в клетке, бьет крылами о камни тесаных колонн. И задевает ими статуи. Глядите, здесь царит свободный польский дух, соединяя людей воедино, точно костел, объединяющий души.

О дочери мои, когда Господь внидет в костел, Он подтвердит это святое таинство, и, быть может, Он призовет в свидетели и нас, а если до тех пор мы не доживем — умрем, то души наши за нас будут свидетельствовать в этом храме.

 

Дочери. А если до тех пор не доживем, то души наши за нас свидетельствовать будут перед Богом.

 

Старец. Аминь. О дочери мои, взгляните — сегодня все пришли в собор, и Господу хвала, что мы сюда явились, когда рождается свободный польский дух. Взгляните, дочери мои, все это — Польша. И каждый камень здесь, и каждый человек, сюда вступивший, — частица Польши. И мы теперь средь этих высоких стен, мы тоже малая частица Польши. В нас тоже воплотился дух свободной Польши! Подайте руки мне, подойдите ближе, голову на грудь ко мне склоните. Вы слышите, сердца у нас бьются единым ритмом. Мы дышим, дочери, одною надеждою. О дочери мои, теперь мы плоть от плоти Польши, живое ее воплощение. В счастливый час прими, Всевышний, души наши!

 

Дочери. Всевышний, души наши вознеси к престолу Своему.

 

Старец. Заплачьте, дочери, и слезы вам зачтутся, возрадуйтесь — и все возрадуются с вами, здесь только Польша окружает нас, она бессмертна. О дочери мои, откройте глаза, откройте широко и глядите молча. Молчание уст ваших станет бронею ваших душ. Да благословит вас Бог.

 

Дочери. Благословение нас осенило.

 

Входит ГенийВ беседе с Ю. Котарбинским Выспянский говорил, что высказывания Гения связаны с мистико-мессианскими мотивами, сказавшимися в определенный период в творчестве А. Мицкевича. Выспянский хотел, чтобы в спектакле внешность Гения соответствовала первоначальному проекту памятника Мицкевичу в Кракове (в дальнейшем отвергнутому). В этом проекте Мицкевич изображен в виде пророка, с венцом на голове.[17].

 

Музыка ль эти дивные звуки?

Иль блуждает под окнами эхо?

Или же птица бьется в смятенье?

Или же голубь захлопал крылами?

Может быть, кто-то коснулся органа,

клавиши вихрем в ответ загудели,

падает сумрак завесой тумана,

и появляется Гений на сцене.

Он, словно статуя, величавый,

светится плащ его, бронзой покрытый,

кажется он воплощенною Славой,

лоб вдохновенный веткой обвитый,

остовом ветки засохшей, лавровой,

точно из бронзы облик суровый,

сразу к себе приковал он все взгляды

взором горящим и вдохновенным,

руки простер он движеньем надменным,

будто бы некого таинства знаком,

всех окружил он таинственным мраком.

Кто ж этот призрак бронзоволикий,

кто он таков — недоступный, великий?

Только ступил — задрожали колонны,

дрогнули статуи рыцарей спящих...

 

Мрак, что тебя окружает, откуда?

Что за твоей немотою таится?

В статуи всех она обратила —

как твое ИМЯ?