Освобождение. Акт второй (4)

Маска девятнадцатаяПервоначально в рукописи эта Маска была названа Редактором.[1]. Ты думаешь, что мы против единства Польши?

 

Конрад. Я не думаю о Польше.

 

Маска девятнадцатая. О чем же ты думаешь?

 

Конрад. Мне принадлежит моя мысль, ее новизна и неожиданность, а вы ставите преграды на ее пути, окружаете железными решетками — не повторяйте мне на каждом шагу, что я в тюрьме.

 

Маска девятнадцатая. Но если сам ты всюду чувствуешь ее.

 

Конрад. Нет, я не чувствую.

 

Маска девятнадцатая. Тогда я не пойму твоих претензий.

 

Конрад. Претензий я и не предъявляю.

 

Маска девятнадцатая. Хранишь их в тайне?

 

Конрад. У меня нет тайны — ни своей, ни чужой.

 

Маска девятнадцатая. Счастливец!

 

Конрад. И не хочу я тайну наделять очарованием поэзии.

 

Маска девятнадцатая. А, значит, тайна есть, но ты ее лишаешь поэзии?

 

Конрад. Эта тайна называется волей, но, если ее опоэтизировать, она станет неволей, на нее ты и хочешь обречь меня.

 

Маска девятнадцатая. Я не знал, что у меня на это хватит силы.

 

Конрад. Ты не знал силы моего сопротивления.

 

Маска девятнадцатая. Однако вернемся к прежней теме. Не лучше ли нам действовать заодно?

 

Конрад. Теперь уж — нет!

 

Маска девятнадцатая. Ты с нами порываешь?

 

Конрад. Нет.

 

Маска девятнадцатая. Так что же, ты издеваешься?

 

Конрад. Нет.

 

Маска девятнадцатая. Хочешь оскорбить?

 

Конрад. Нет.

 

Маска девятнадцатая. А, значит, мы...

 

Конрад. Вы не существуете.

 

Маска девятнадцатая. Что ты сказал?

 

Конрад. Вас нет. Вы не существуете. Я не вижу вас.

 

Маска девятнадцатая. Теперь ты выражаешься ясней.

 

Конрад. Вас больше нет на свете.

 

Маска девятнадцатая. Обрекаешь нас на смерть?

 

Конрад. Вы умерли! Вы трупы и упыри, нищие духом!

 

Маска девятнадцатая. А ты богач!

 

Конрад. Вы пришли ограбить меня.

 

Маска девятнадцатая. Славная идея, развей ее в статье.

 

Конрад. А ты ее превратно истолкуешь?

 

Маска девятнадцатая. Я не изменю ни слова.

 

Конрад. А, вы умеете польстить! Вам важны не слова, а поступки. Вы хотите бросить тень на меня, для этого у вас всегда найдутся средства.

 

Маска девятнадцатая. Сам видишь, мы живем, мы существуем!

 

Конрад. Это не существование. Вы зависите от лампы, на свет которой летите, точно ночные бабочки. Вы даже не знаете, кто держит эту лампу.

 

Маска девятнадцатая. А ты знаешь?

 

Конрад. Знаю. Лампу держит слепой, его зовут — Судьбой!

 

Маска девятнадцатая. Ба!

 

Конрад. А если я задую лампу, что тогда?..

 

Маска девятнадцатая. Тогда...

 

Конрад. Ага, боишься досказать. Я вижу бабочек ночных во мраке.

 

Маска девятнадцатая. Пророчествуешь ты.

 

Конрад. Оставь в покое и аллегории, и меня. Скоро вы увидите другой светоч. Я даже укажу вам к нему дорогу... Но достичь его вам не удастся. Вы обморозите ваши крылья на полпути. Упадете в ночь пыльцою красоты... Ночные бабочки, еще до света упадете, до утренней зари...

 

Маска девятнадцатая. О чем ты говоришь?

 

Конрад. ...до утренней зари.

 

Маска девятнадцатая. Однако тебя это печалит?

 

Конрад. Меня печалит то, что я поэтизирую себя, и вас, и все на свете.

 

Маска девятнадцатая. Ты все видишь сквозь призму поэзии?

 

Конрад. Ты хочешь сказать, что я вижу все сквозь призму пышных фраз?

 

Маска девятнадцатая. Нет, искусства.

 

Конрад. Ты его не понимаешь.

 

Маска девятнадцатая. Нет, понимаю, искусство не фраза.

 

Конрад. И не фальшь.

 

Маска девятнадцатая. ?

 

Конрад. А ты как раз его и считаешь фальшью.

 

Маска девятнадцатая. Об этом я предпочитаю умолчать.

 

Конрад. Но ты же любишь «обмениваться мыслями».

 

Маска девятнадцатая. Это удается редко.

 

Конрад. Ты хочешь, чтобы я высказался?

 

Маска девятнадцатая. Это нелегкая задача.

 

Конрад. А по-твоему, я должен выставлять себя напоказ?

 

Маска девятнадцатая. Тебе есть что показать!

 

Конрад. Ошибаешься...

 

Маска девятнадцатая. Позволь уж мне самому судить об этом.

 

Конрад. Если мне говорят что-либо в этом роде, я не слушаю, просто затыкаю уши. У меня есть свое суждение, и досталось оно мне нелегко. Но в этом моя сила.

 

Маска девятнадцатая. Воспользуйся своей силой, поле действия открыто!

 

Конрад. Я не хочу!

 

Маска девятнадцатая. Однако же она не может не...

 

Конрад. Проявиться...

 

Маска девятнадцатая. А... проявиться.

 

Конрад. Не хочу ничего и никого. Никаких группировок, никаких идей, потому что все это обречено на гибель. Я никого не возвожу на пьедестал, ведь и герои погибнут. Хочу... Хочу, чтобы в летний день, в жаркий летний день...

 

Хочу я, чтобы в летний день,

в горячий летний день

неподалеку жали рожь,

услышать лязганье серпов

и стрекотание сверчков.

И в золотистой спелой ржи

увидеть куколь у межи.

Хочу я видеть в знойный день,

как желтые снопы блестят,

взмывают птицы из жнивья

и за добычею летят.

 

Маска девятнадцатая. Рисуешь будущее?

 

Конрад. О нет.

Хочу внимать жужжанью мух,

зеленых или золотых,

хочу я, напрягая слух,

услышать, как слетает пух,

как пред грозою луг притих,

и тишь полей и синих круч...

Хочу увидеть отблеск туч,

грядущий год и спелый хлеб,

не забывая ни на миг

могилы предков дорогих.

 

Маска девятнадцатая. Я не пойму тебя. Ведь ты же говоришь о Польше, думаешь о ней!

 

Конрад. О нет.

Хочу уйти в тенистый бор,

за склоны синеватых гор,

блуждать в тени ветвей густых,

от них дыханьем солнца веет,

вдыхать благоуханье их,

следить, как в листьях бродит сок,

как сохнет дерево в свой срок,

пусть кровь напрасно не алеет.

 

Маска девятнадцатая. Да, ты говоришь о Польше, понимаю!

 

Конрад. Разве?

 

Исчезла маска, но незваный

явился новый друг нежданный.

 

Признайся, что мы беседуем теперь все с большой осторожностью.

 

Маска двадцатаяПервоначально в рукописи эта Маска была названа Янеком.[2]. Быть может, оттого, что у нас меньше...

 

Конрад. ...меньше объединяющих идей? А разве прежде они объединяли нас?

 

Маска двадцатая. Не понимаю.

 

Конрад. Кроме лозунгов и бутафории нас ничто не связывало.

 

Маска двадцатая. Да, эти лозунги и бутафория уже утратили свое значение.

 

Конрад. Сегодня они только поэтичны.

 

Маска двадцатая. Пожалуй, или…

 

Конрад. Или то, что мы считаем поэтичным и нас объединяющим, а в сущности лозунги и бутафория разъединяют нас, как призрак, преграждающий дорогу в рай.

 

Маска двадцатая. Как призрак ангела?

 

Конрад. Архангела.

 

Маска двадцатая. Архангела!

 

Конрад. Он вещает: грехи ты искупишь раскаянием, за славу и величие свое заплатишь горькими мучениями.

 

Маска двадцатая. Но это ложь!

 

Конрад. Да, ложь. Но в поэзии она зовется правдой.

 

Маска двадцатая. Скажи, от чего нам надо избавиться?

 

Конрад. От поэзии.

 

Маска двадцатая. От поэзии?!

 

Конрад. Лишь тогда мы обретем могущество.

 

Маска двадцатая. А разве мы сможем его обрести?

 

Конрад. Значит, ты не находишь могущества нигде, кроме поэзии? Да разве в поэзии ты ощущал его? Поэзия была только твоей опорой, твоей силой. Она не может стать источником силы для других!

 

Маска двадцатая. А что же может?

 

Конрад. Воля.

 

Маска двадцатая. Верно. Воля!

 

Конрад. Все, чего ты ждешь, сбудется. Только надо уметь добиваться и знать, чего добиваешься.

 

Маска двадцатая. Добиваться от кого?

 

Конрад. Прежде всего от себя, если что-либо зависит от самого себя. Ни на кого другого не надо рассчитывать.

 

Маска двадцатая. Нам трудно разобраться, что должно делать самому и что требовать от другого. В этом наша слабость. Камень преткновения в самом начале пути.

 

Конрад. Надо точно знать, на что каждый из нас имеет право.

 

Маска двадцатая. Право.

 

Конрад. Не то, которое нам дано и признано за нами, но безусловное, незыблемое право, которого нельзя ни отнять, ни отменить словом или приказом.

 

Маска двадцатая. Да это ведь не что иное, как божественное право.

 

Конрад. Да, законы притяжения мысли и чувства.

 

Маска двадцатая. Чувства...

 

Конрад. Или лучше — закон притяжения мысли.

 

Маска двадцатая. И статика, и математика мышления?

 

Конрад. Да. Так же, как существует математика и статика движения миров, а значит, и нашего, так же существует математика и статика мышления.

 

Маска двадцатая. Да. — Гм. — Да. — Или, или...

 

Конрад. Или...

 

Маска удаляется.

 

Исчезла маска, но Конрада

атаковать другая рада.

 

Конрад. Вот я и отточил свою мысль.

 

Маска двадцать первая. ?

 

Конрад. Я начинаю строить из того, что легче слов и воздушней пуха, возвожу огромное здание — дворец, город, строю новый ИерусалимНовый (небесный) Иерусалим — понятие, заимствованное из Евангелия (оно встречается в Откровении Иоанна Богослова — Апокалипсисе), означающее новую эпоху, которая должна наступить по обновлению неба и земли. Выражение «новый Иерусалим» постоянно использовалось польскими романтиками.[3].

 

Маска двадцать первая. ?

 

Конрад. Я не оскорблю ничем ни чувств соседа, ни ока ближнего, но сполна утолю жажду своего сердца и рассудка.

 

Маска двадцать первая. ?!

 

Конрад. Я создаю Польшу.

 

Маска двадцать первая. ?

 

Конрад. Гляжу на облако, летящее огромною горою, и по-братски приветствую его. Облако, плывущее горою над родными просторами, ты принадлежишь только мне. Тебя купить не может ни брат мой, ни сосед, и даже разбойник не сможет тебя похитить.

 

Маска двадцать первая. ?

 

Исчезла маска, но с Конрада

другая не спускает взгляда.

 

Конрад. Вот на что я гляжу, когда приходит ночь, и вот что делаю...

 

Маска двадцать вторая. ?

 

Конрад. Я приглядываюсь к мельчайшим фактам и живу трагической, бессмысленной жизнью малых творений.

 

Маска двадцать вторая. Малых творений?

 

Конрад. Малых творений, движущихся огромным скопищем, но не сплоченных между собой и гибнущих поодиночке.

 

Маска двадцать вторая. !

 

Конрад. Все гибнут поодиночке.

 

Маска двадцать вторая. !

 

Конрад. Ия решил спокойно наблюдать за непрерывным действием трагедии.

 

Маска двадцать вторая. ?

 

Исчезла, не промолвив слова,

за ней идет другая снова

и, со змеиною повадкой,

следит за Конрадом украдкой,

пытаясь угадать, что значит

тот жест, который мысли прячет.

 

Конрад. Поскольку ночь уже пришла в мою усадьбу, я ставлю в комнате бренчащую цинковую миску и наполняю ее солодовым напитком, приготовленным из ячменных зерен. Приятный запах разливается по комнате, это запах излюбленного напитка славянРаспространенный способ борьбы с тараканами заключался в том, что на ночь под лампу ставилась миска с пивом, в которой тонули тараканы.[4].

 

Маска. ?

 

Конрад. Снимаю со стены каганец, прикрепленный к стене железкой, и освещаю комнату — рассеивается ночной мрак, несущий забвение и покой спящим.

 

Маски. !?!

 

Конрад. Когда же серый свет чуть начинает брезжить, меня охватывает тревога, и страх проникает в сердце... я различаю в миске всю неправду, хоть миска из бренчащего металла и в ней напиток, излюбленный славянами. Исчезни!

 

Лишь Конрад произнес «исчезни»,

как маски ринулись к порогу

и вмиг пропали, точно в бездне,

смиренно покоряясь року.

 

И тотчас же закрылись все двери, которые до этого были распахнуты. В большой комнате потемнело, открылась глубина сцены, там ворота, за которыми небольшая комната с зажженной и убранной елкой, подвешенной к стропилам. Над колыбелью склонилась мать, она кормит ребенка и покачивается в такт напеваемой вполголоса колядке. Ангелы обступили колыбель.

 

Конрад.

Пришел я, помню, в час урочный

в обитель к старому ксендзуКонрад вспоминает эпизод, о котором рассказано в четвертой части «Дзядов» А. Мицкевича.[5],

и с робостью вступил я в сени,

святому поклонясь отцу.

И помню взгляды непорочных,

глядевших в тихом изумленье.

 

Всевышний! Отбыл покаянье,

закончилось мое скитанье,

и отряхнул я прах дорог,

и осенил крестом порог.

 

Перекрестил не для того я,

чтоб крест стал и моей судьбою,

а для того, чтоб в трудный час

меня от крестной муки спас.

 

Чтоб спас меня от тех страданий,

которые изведал сам,

чтоб я, как верный христианин,

а не как раб припал к стопам.

 

Чтобы в Тебе я черпал силы,

жил верою Твоей всегда

и чтоб хоть на краю могилы

дождался Страшного суда.

 

О Господи, даруй нам милость,

чтоб в наши души свет проник,

и тьма ночная расступилась —

забил таинственный родник,

 

как тот, что засверкал в пустыне

под Моисеевым жезломВ Библии рассказано о том, что во время исхода евреев из Египта Моисей в безводной пустыне ударил жезлом по скале, и оттуда потекла вода.[6].

Позволь приблизиться к святыне,

войти в обетованный дом.

 

Сведи народ с пути скитаний

и дай вкусить нам торжество,

освободи нас от страданий

в святую ночь, под Рождество.

 

Полна высокого значенья

для нас рождественская ночь,

неволю предадим забвенью

и наши путы сбросим прочь.

 

Дай ощутить нам силу снова,

И Польшу возроди для нас,

пускай пророческое слово

осуществится в добрый час.

 

В народе скрытых сил немало,

пускай разбудит их Твой дух,

вдохнув огонь в сердца усталых,

чтоб он вовеки не потух.

 

Не заставляй терпеть нас дольше,

да придет Царствие Твое,

дай нам в обетованной Польше

сияющее бытие.

 

Не знаешь нас, поляков, Боже,

Господних слуг, Твоих детей,

какими быть на страже можем

Твоих заветов и путей.

 

Мне больше не стерпеть неволи,

так долго рабство душу жгло,

я сам достигну лучшей доли,

и сам я уничтожу зло.

 

Должны мы воскресить державу

и победить свою судьбу.

Дай Твоему народу славу,

благослови нас на борьбу!

 

Звезда рождественская светит

над колыбелькою простой.

И материнский облик светел,

звезда взошла из мглы столетий

над этой полночью святой

и над Святым Семейством светит.

 

Дитя уснуло в зыбке скромной,

Мать тихо бодрствует над Ним.

Что вижу? Ангельские сонмы...

Жена и дом... Пришел к родным…

Чей шепот еле уловимый? —

ее ты назовешь любимой.

 

Окончились мои скитанья,

окончились мои страданья.

Кто ж это шепчет? Мне не снится.

Лишь с той дано соединиться.

 

(Опускается на колени.)

 

ГестияГестия — богиня домашнего очага, которую чтили как покровительницу семейного и гражданского согласия. Статуи ее были редки, ее олицетворением был огонь (ант. миф.).[7] (появляется из избы вместе с рассветом. Ворота замыкаются за ней).

Касаюсь глаз твоих и рук,

тебя избавлю я от мук.

сотру с чела клеймо тревог,

чтоб ты забыть навеки мог

весь ужас пройденных дорог.

 

Конрад.

Моя святая, это ты ли?

 

Гестия.

Ладонью лба касаюсь ныне

и тихо-тихо напеваю,

как будто таинство свершаю,

чтоб мыслью не увяз в трясине,

где нечисть притаилась в тине.

 

Конрад.

Огонь и кровь ты. Я в огне,

Господь тебя послал мне вдруг.

 

Гестия.

Я знаю, ты из Божьих слуг.

 

Конрад.

Апостольство вещаешь мне,

и я иду на голос твой,

звенящий чистою струей,

иду и напряженным слухом

пророчеству внимаю я.

Я наконец воспрянул духом,

созревшим в муках бытия.

Ведешь меня ты к воскресенью,

и мне уже отмерен срок,

и до рассвета лишь мгновенье.

 

Гестия.

Будь господином и слугою,

хочу, чтоб ты огонь стерег,

что я зажгла своей рукою.

Возьми топор, стань у порога,

не отдавай земли родной.

Что было разъединено,

соедини теперь в одно

по воле и приказу Бога.

 

Конрад.

Сама велишь бороться мне?

 

Гестия.

Прими мое благословенье.

 

Конрад.

Ты будишь страсти. Мир в огне.

 

Гестия.

Как ангел огненный, в селенья

иди, сзывай людей на сход!

Пусть соберется здесь народ.

Учи оружием молиться,

огонь стеречь, отважно биться —

настало время взять топор,

ускорить дней извечный ход,

во имя Божие опять

войну кровавую начать.

 

Конрад.

Вкруг головы твоей сиянье,

лицо твое озарено.

 

Гестия.

Вот факел. Подними его!

 

Конрад.

Пылающие звезды — очи,

ты светишься во мраке ночи,

как солнце, сеющее пламя!

 

Гестия.

Вот факел. Подними его!

 

Конрад берет из ее рук пылающий факел.

 

Не знаете, и вам не снится,

что значит факел золотой,

который я вручаю жрице,

что стережет алтарь святой.

Не выражайте изумленья,

что Конрад поднял факел тот,

и факел светит преступленью,

нож освящает, в бой зовет.

Тот факел излучает пламя,

в нем много света и тепла,

осыпать может нас дарами,

и может сжечь он нас дотла.

Он свет несет и губит разом,

стихийной силою дыша,

которой не постигнет разум —

одна свободная душа.

То пламя — мощь духовной выси,

которой плоть подчинена,

в ней альфа и омега мысли,

вмещает все в себе она.

Неведенье благословенно,

когда ж откроет человек

огонь божественный, нетленный,

то будет проклят он навек.

Но если пыл души утратит,

хотя б мечтал спасти народ,

то призовет его к расплате

эриний страшный хоровод.

И жажда знанья, точно коршун,

его все дальше станет гнать.

Увы, чем жажда знанья горше,

тем меньше суждено узнать.

Она все дальше, дальше манит,

сжигая собственным огнем,

потом звездою в небе канет,

растает мимолетным сном.