Римский триптих. II. Размышления над Книгой Бытия у порога Сикстинской капеллы

1. Первоузревший

 

«Им живем и движемся и существуем» — говорит Павел на афинском ареопаге —

Но кто Он?

Он словно бы неизреченное пространство, которым все объято —

Он Создатель:

      Объемлет всё, вызывая к существованию из небытия не только изначально, но и постоянно.

      Все продолжается, беспрестранно установляясь —

      «В начале было Слово, и все чрез Него начало быть».

Тайна нача́ла, рождаясь со Словом вместе, из Слова же возникает.

Слово — извечная явленность и вековечная объявленность.

Творивший зрел, видел, «что это хорошо»,

зрел зрением не подобным нашему.

Он — Первоузревший —

Видел, находил во всем след Своего Существа, Своего преизбытка —

Видел: Omnia nuda et aperta sunt ante oculis EiusВсе обнажено и открыто пред очами Его (лат.). (Евр. 4:13.). Здесь и далее — прим. переводчика.[1]

Нагое и проглядное —

Истинное, доброе и прекрасное —

Зрел зрением, сколь же не подобным нашему.

Извечная явленность и вековечная объявленность:

«В начале было Слово, и все чрез Него начало быть»,

всё, в чем живем и движемся и существуем —

Слово, пречудное Слово — Слово предвечное, некий порог незримый

всего, что воссуществилось, существует и будет существовать.

Словно бы Слово стало порогом.

 

Порог Слова, в котором все было в образе незримом,

вековечном и божественном — и вот за порогом начало хода времен!

 

Стою у входа в капеллу —

Быть может, все сказалось бы проще Книгой Бытия —

Но Книга ждет образа. — И верно. Она ждала своего Микеланджело.

Ибо Творивший «видел» — видел, что «было хорошо».

«Видел», а значит Книга ждала плодов «ви́дения».

О, человек, который тоже видишь, явись —

Призываю вас, «видящие» всех времен.

Тебя призываю, Микеланджело!

Некая ватиканская капелла ждет плодов твоего ви́дения!

Оно дождалось образа.

С той поры как Слово стало телом, ви́дение непрестанно ждет.

 

Мы стоим на пороге Книги.

 

Се Книга Бытия — Genesis.

В капелле ее изобразил Микеланджело

не словом, но преизбытком

великого сонма красок.

 

Входим, дабы узнавать,

идя от изумления к изумлению.

 

Итак, значит, это здесь — мы глядим и узнаем

Начало, явленное из небытия,

послушное творящему Слову;

Оно говорит с этих стен.

Но, пожалуй, громогласней Предел.

Да, громогласней говорит Суд.

Суд, Страшный Суд.

Вот дорога, которую проходит

всякий из нас.

 

 

2. Образ и подобие

 

«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его;

мужчину и женщину сотворил их —

и увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма,

и были оба наги, и не стыдились».

Возможно ли такое?

Нынешних об этом не спрашивай, спроси Микеланджело,

(а может, и нынешних тоже?!).

Спрашивай у капеллы.

Сколь многое сказано на ее стенах!

 

Начало незримо. Всё тут указывает на это.

Вся буйная зримость, какую вызволил человеческий гений.

И предел тоже незрим.

Хотя явлена здесь твоему взгляду, путник,

визия Страшного Суда.

Как сделать зримым, как проникнуть в границы добра и зла?

 

Начало и конец, незримые, достигают нас с этих стен!

 

Он

«Им живем и движемся и существуем».

Разве Он лишь пространство бытованья бытующих?

 

Он есть Создатель,

объемлющий, творя и продлевая в существовании, всё —

осуществляя подобность.

Когда апостол Павел говорит на ареопаге,

в словах его вся традиция Завета.

Всякий день там завершался словами:

«И увидел Бог, что это хорошо».

 

Он видел, отыскивая след Своей Сути —

Находил Свой отсвет во всем, что зримо.

Предвечное Слово, оно словно бы порог,

за которым живем, движемся и существуем.

 

Человек (Я)

Почему только об этом дне сказано:

«И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма»?

Не противоречат ли этому времена?

Хоть бы наш двадцатый век! Хоть бы не только двадцатый!

И все-таки никакому из них не сокрыть истины

об образе и подобии.

 

Микеланджело

С истиной этой он когда-то затворился в Ватикане,

чтобы выйти оттуда, оставив Сикстинскую капеллу.

«И сотворил Бог человека по образу Своему,

по образу Божию сотворил его,

мужчину и женщину сотворил их.

И были оба наги,

и не стыдились»!

И увидел Создатель, что было весьма хорошо.

Не Он ли проницает всё во всей истинности?

Omnia nuda et aperta ante oculis Eius —

 

Они

Они тоже у порога времен

видят себя во всей истинности:

оба были наги...

Они тоже стали сопричастниками ви́дению,

какого сподобил их Создатель.

Разве они не хотят обретать видение снова и снова?

Разве не желают для себя оставаться истинными и прозрачными —

такими, как для Него?

Если оно так, они возносят гимн благодарения,

некий Magnificat людских сердец,

и при этом сколь же глубоко ощущают,

что только «Им живем и движемся и существуем» — Только Им!

Ибо Он дает пребывать в красоте, какую в них вдохнул!

Ибо Он отверзает им очи.

Некогда Микеланджело, покидая Ватикан,

оставил росписи, ключ к которым «образ и подобие».

Согласно ключу тому, незримое выражается в зримом.

Пратаинство.

 

 

3. Пратаинство

 

Кто же Он?  Неизреченный. Самосущее Бытие. Единый всему Создатель.

А еще Общение Лиц.

В Общении этом взаимодарение преизбытком истины, добра и красоты.

Однако прежде всего — неизреченный.

Хотя и сказал нам о Себе.

Сказал также, создавая человека по Своему образу и подобию.

В Сикстинской фреске у Создателя человеческий облик.

Он Всесильный Старец-Человек, уподобленный сотворяемому Адаму.

А они?

«Мужчину и женщину сотворил их».

И был им положенный Господень дар.

Они обрели в себе — на людскую мерку — обоюдное это одарение,

которое в Нем.

Оба нагие...

Они не ведали стыда, покуда знали дар —

Стыд явился вместе с грехом,

а пока упоение не преходит. Они живут, сознавая дар,

хотя не умеют, возможно, даже его осмыслисть.

Но живы им. Они чисты.

Casta placent superis; pura cum veste venite,

et manibus puris sumite fontis aquamВышним угодно чистое, в чистых одеждах войдите / и руками чистыми черпайте родниковую воду (лат.). (Из «Элегии» Альбия Тибулла. Первая элегия второй книги, строки 13-14).[2] —

эти слова читал я всякий день восемь лет,

входя в двери вадовицкой гимназии.

 

Пратаинство — само бытование зримым знаком вековечной Любви.

А когда будут становиться «одна плоть» —

преудивительное единение,

за которым распахиваются горизонты

отцовства и материнства.

— Они обращаются во время это к истокам жизни, которые в них.

— Обращаются к Началу.

— Адам познал Еву, жену свою;

и она зачала, и родила.

Они знают, что перешагнули порог величайшей ответственности!

 

 

Свершение — Apokalipsis

 

Предел столь же незрим, как начало.

Вселенная возникла из Слова и в Слово возвращается.

В оконечье Капеллы художник написал незримый предел —

зримую драму Суда —

И незримый Предел сделался зрим словно бы апогей ясности:

Omnia nuda et aperta sunt ante oculis Eius!

Слова, записанные у Матфея, обратились визией живописца:

«Приидите, благословенные... идите от Меня, проклятые...»

И так преходят поколения —

Нагими приходят на свет и нагими возвращаются в землю, из которой были взяты.

«Ибо прах ты, и в прах возвратишься».

Что было складно — тому стать тленным.

Что было живо — и вот оно мертвое.

Что было красивым — отднесь мерзость запустения.

Но я же не весь умираю.

Неуничтожимое во мне не пересекается!

 

 

4. Суд

 

В Сикстинской капелле художник написал Суд.

Суд в ее пространстве доминирует надо всем.

Се незримый предел стал тут ошеломляюще зрим.

Предел и вместе с тем верх ясности —

Вот она дорога поколений.

 

Non omnis moriarНет, весь я не умру. (Гораций. Оды. 3, 30, 6.)[3] —

неуничтожимое во мне

повстречалось лицом к лицу с Тем, кто Сущий!

Так заполняется людьми главная стена сикстинской фрески.

 

Помнишь, Адам? Он в начале спрашивал тебя «где ты?»

Ты же ответил: «Убоялся, потому что я наг, и скрылся».

«Кто сказал тебе, что ты наг?»...

«Жена, которую Ты мне дал» протянула мне яблоко...

 

Все те, кто заполняет главную стену сикстинской фрески,

несут в себе след твоего тогдашнего ответа!

Того вопроса и того ответа!

Таков он, предел вашей дороги.

 

 

Послесловие

 

Здесь у подножия преудивительной этой росписи

сбираются кардиналы —

сообщество, которое в ответе за наследование ключей Царства.

Они приходят сюда.

И Микеланджело снова объемлет их ви́дением.

«Им живем и движемся»...

 

Кто Он?

Се творящая рука Всесильного Старца протянута к Адаму...

В начале сотворил Бог...

Он, все прозревающий...

 

Сикстинская фреска речет меж тем Словом Господним:

Tu est PetrusТы — Петр (лат.).[4] — услыхал Симон, сын Ионы.

«Дам тебе ключи Царства».

Люди, кому вверена забота о наследовании ключей,

сойдясь сюда, дают объять себя сикстинской росписи,

визии, которую Микеланджело оставил —

Так было в августе, а потом в октябре памятного года двух конклавовРечь идет о 1978 г., когда в августе был избран папой Иоанн Павел I, а в октябре, после его смерти — Иоанн Павел II.[5],

и так будет снова, после моей смерти,

когда явится необходимость.

Надо, чтобы к ним обращалась визия Микеланджело.

«Con-claveС ключом (лат.).[6]: общая печаль о наследовании ключей, Ключей Царства.

Они видят себя между Началом и Пределом,

между Днем Творения и Днем Суда...

Человеку определено однажды умереть, а потом Суд!

 

Окончательные ясность и свет.

Ясность времен —

Ясность совести —

Необходимость, чтобы в дни конклава Микеланджело довел человекам —

Не забывайте: Omnia nuda et aperta sunt ante oculis Eius.

Ты, который всё проницаешь — укажи!

Он укажет...