Свадьба. Акт первый, сцены 21-30
Сцена 21
Рахиль, Поэт.
Рахиль.
Пан со мною остается?
Поэт.
Ваше общество приятно.
Рахиль.
О вещах судить превратно
не люблю
Поэт.
И, бросив взгляд,
все поймете?
Рахиль.
Как придется.
Поэт.
Взгляд как молния.
Рахиль.
Бывает —
мимо молнии летят.
Поэт.
Да, вельможная паненка.
Но Амур не промахнется...
Рахиль.
Бог Амур бывает рад,
если жертва подвернется,
он кричит:сожгу дотла!
Поэт.
Конь ваш скачет без седла,
пропитались вы стихами:
муза пронеслась над вами,
проронила только слово,
и уж вспыхнуть вы готовы.
Рахиль.
Приговор ваш будет строг,
если вдруг меня похитит
маленький крылатый бог?
Поэт.
Галатея вы!
Рахиль.
Я нимфа?
Это же твердит всегда
мне один юрист.
Поэт.
И что же?
Он ведь человек труда,
презирать его негоже.
Рахиль.
Размазня он. Но беда
в том, что он умеет только
повторять слова других,
мысли черпая из книжек,
будь то проза или стих.
Где же тут своеобразье?
Поэт.
Все иное плохо разве?
Рахиль.
Я ищу его во всем:
в людях, в яблонях цветущих,
в полевых цветах и тучах,
в звездах, в небе голубом;
и поэзия вся эта
разлита по белу свету,
вихрем мчится по земле,
ярко светится во мгле.
Пишите и вы об этом,
ведь родились вы поэтом,
значит...
Поэт.
Что же вас влечет?
Рахиль.
Яд страстей, блаженства мед,
и любовь, и вспышки страсти,
сладость жизни...
Поэт.
А любовь
может быть свободной?
Рахиль.
Счастье
только в ней. Любви такой
я ждала, о ней мечтала.
Поэт.
Если ж над ее бедой
счастье сжалится и милость
явит ей?
Рахиль.
Тогда с мечтой
навсегда б я распростилась.
Сцена 22
Советница, Жених.
Жених.
Коль жениться, так жениться.
Советница.
Если годы полдень бьют,
Надо жизнью насладиться.
Жених.
Наклонившись над водой,
чувствуешь сильнее жажду.
Советница.
А ныряя с головой,
можно утонуть однажды.
Жених.
Я ведь не из тех, что тонут.
Советница.
Кто женился, прыгнул в омут.
Жених.
Ну так что ж! Пусть гибнет он,
только б музыка играла,
только б свадьба продолжала
наяву свой видеть сон.
Как играют музыканты,
словно тут одни таланты!
Что за взрывы, всхлипы, звон!
Пусть же музыка их льется,
вторит басом, флейтой вьется,
плачет тонкою струной,
пусть шумит, журчит, грохочет,
вертится, как лунной ночью
крылья мельниц над страной.
Пусть не умолкают звуки,
переливы, перестуки
в опьяненье, в полусне.
Мир волшебный! Каждый братом
стал моим, стал каждый сватом.
Бог, увидев пир богатый,
позавидовал бы мне.
Музыка и сон волшебный;
жизнь была такою сложной;
убежать во сне от жизни —
это сказка, взлет мечты.
Пусть играют музыканты,
потому что жизнь тревожна,
потому что невозможно
спрятаться от пустоты.
Спать! Все путано и смутно,
фальшь царит во всем, и надо
обладать огромной силой,
чтоб весы поколебать.
Фальшь повсюду, все постыло,
с мелочами нету сладу,
пусть же музыка играет
и баюкает, как мать.
Советница.
Говорили, говорили,
что сказали — не понять.
Сцена 23
Жених, Поэт.
Жених.
Не наскучила ли свадьба?
Поэт.
Нет. Мне кажется, жених я.
Жених.
Мне же кажется, что я,
стоя на чужом пороге,
подглядел чужое счастье.
Поэт.
Вот напрасные тревоги!
Наше счастье иль чужое —
черт возьми, не будем строги.
Жених.
Но когда находишь счастье,
не чужое, а свое, —
словно музыка родилась,
заставляя смолкнуть всё.
Поэт.
Как стихи?
Жених.
О впечатленья... самые первые,
самые сильные... памятный вечер,
песнь безыскусная, тайные встречи,
в поле, в саду или возле крыльца,
трепет, смущенье, тихие речи,
книга, чьи строки печаль нашу лечат,
песня, что наши врачует сердца,
и нетерпенье, и новые встречи,
и так до костела, так до венца.
Поэт.
Разве не странно: встречи, разлуки
переплетаются в рифмы и звуки,
литературу они наполняют,
а в результате — дым без конца.
Жених.
Так и в природе: розы теряют
свежесть свою; но те, что грустят,
все же их ищут и жадно вдыхают
несуществующий их аромат.
Поэт.
А если бы розы чело украшали,
и если б вот так
взойти на костер,
чтоб все услыхали,
как может запеть
тот,
кто должен в огне умереть?
Жених.
Нужна для этого лютня Гомера.
Поэт.
А вызов судьбе? А мужества мера?
А пламя, что душит в объятьях могучих,
и грозная туча, черная туча,
что над костром бы взвилась и парила?
Жених.
Смерть?
Поэт.
Это — неодолимая Сила!
Сцена 24
Поэт, Хозяин.
Поэт.
Мысленно я вижу драму —
льется грозно, непреклонно;
в мрачных тюрьмах, в замках странных
скрежет, вихри, лязг и стоны.
И средь вихрей я мечтаю
о любви большой, нежданной...
Словно глыба из гранита,
воин, в битвах закаленный,
рыцарь в латах, муж qui amat
Кто любил (лат.). [1],муж возвышенный и верный...
вместе с тем, забавна драма,
потому грустна безмерно.
Хозяин.
Все мы чувством тем же самым
связаны: забавна драма,
потому грустна безмерно.
Поэт.
Мы за вымысел упрямо
держимся. Перед глазами
вырастает древний рыцарь —
грозной силы торжество.
Он доспехами сверкает,
ничего он не страшится,
кроме призраков ужасных
преступленья своего;
и, как раненая птица,
бьется сердце у него.
Сердце заковал в броню он
и, проклятьем поражен,
в воду мутную глядится,
и в колодец смотрит он.
Рыцарь мучается жаждой,
но в колодце только муть,
и не может эту воду
польский рыцарь зачерпнуть.
Хозяин.
Драматично и красиво.
Все у нас в таком же роде:
нам возвышенное мило,
мелкое нам не подходит.
Охнет богатырь наш в горе —
задрожат леса и горы.
В целой Польше слышен стон,
а кому понятен он?
Поэт.
Рыцарь скорбный, благородный
и к тому же пан природный,
и сидит он в замке грустно,
в замке холодно и пусто,
а народ наш честен, прост;
снова пан, тоской объятый,
люд простой и грубоватый,
стойкость рыцаря, отвага,
гнев Господний и погост.
Хозяин.
Так во всех нас что-то бродит,
ищет выход — не находит,
взрывом, бурею грозит,
чьи-то образы таит.
И проносятся в сознанье
тени в древних одеяньях;
это прошлое с тобой
борется, вступает в бой.
Незаметно, постепенно
меркнет в памяти оно...
Но во всех нас что-то бродит,
что-то зреет в нас давно.
Поэт.
В каждом дух такой таится,
что лететь бы вольной птицей,
мчаться бы куда попало,
так, чтоб сердце ликовало,
чтоб душою овладел
ураган великих дел;
но обыденность пророчит
хмурый день чернее ночи,
нас обыденность гнетет,
лезет в уши, лезет в рот,
и хотел бы в изобилье
кровь пролить, расправить крылья,
и хотел бы полететь,
да обыденность мешает,
свет и пламя заслоняет,
не полет сулит, а клеть.
Стало близкое далеким,
сердце под пластом глубоким
спрятано, погребено.
Под землей оно таится,
и не может вольной птицей
к небесам взлететь оно.
Хозяин.
Так вот в каждом поколенье
год из года землю пашут,
под пластом то меч, то чаша,
то душа мелькнет, то вдруг
чье-то гордое величье,
чья-то тень на подвиг кличет,
и опять сомкнулся круг.
Все исчезло. Этой тени
устремиться бы в полет,
но она погасла, скрылась,
словно нам она приснилась.
Так вот в каждом поколенье,
каждый день, из года в год.
Поэт.
Почему же так нам худо?
Манит призрак нас и чудо,
и мечтанья без конца
дразнят чувства и сердца.
Ничего не сделав сами,
утешаемся мы снами
и фантазией своей
украшаем скуку дней.
В мужике мы видим часто
чуть ли не величье Пяста...
Хозяин.
Потому что в самом деле
что-то есть от Пяста в нем.
С ним одно мы поле делим,
десять лет я с ним знаком.
Пашет, сеет, кроет хату
он с достоинством таким,
что невольно скажешь: свято
все, что он трудом своим
создает по доброй воле;
чист душою неизменно,
он с достоинством в костеле
молится проникновенно.
Очень много в нем от Пяста,
сила наш мужик, и баста!
Сцена 25
Поэт, Хозяин, Чепец, Отец.
Чепец.
Дай Бог счастья вам...
Отец.
Вам тоже.
Хозяин.
Всем пошли нам счастья, Боже...
К нам из Кракова гостей
понаехало немало.
Отец.
Что для нас привычным стало —
им в новинку. Там, похоже,
верою другой живут,
все их удивляет тут.
Хозяин.
Правильно. Им все здесь внове,
это их от малокровья
вылечит.
Чепец.
Ну как вам, пан,
нравится в деревне нашей?
Поэт.
Не отыщешь места краше.
Чепец.
Здесь-то лучше. Худо там:
с городскими плохо дело;
только здесь не отсырела
у людей душа и может
действовать с воображеньем.
Хозяин.
Хорошо бы так.
Чепец.
Ну что же,
только бы дошло до дела!
Был бы клич, а уж в овинах
косы есть у нас...
Отец.
И длинных
языков хватает тоже.
Чепец.
Ну-ка, глянь на кулаки!
Каждый взвоет от тоски,
если я его огрею.
Хозяин.
Вроде как тогда еврея.
Чепец.
Было дело. Ну и что же?
Дал ему я раз по роже,
думал, сразу полетит.
Только в зале тесно было,
и, хоть в кровь разбито рыло,
он не падает — стоит.
Дело-то происходило
в зале, на дворе сокольском.
Были выборы. С чего же
стал орать он, паразит?
Дал ему я раз по роже,
в кровь разбил ему все рыло,
думал, шлепнется на землю,
вижу, не упал — стоит.
Хозяин.
Там вы Птака избирали?
Чепец.
Раз он птаха, пусть летит.
Поэт.
О, у вас есть даже птицы,
что летают?
Чепец.
Как случится.
Птица птице рознь, и люди
не равны между собой.
Но в навозе копошиться
никогда орел не будет,
вот и пусть сам пан рассудит:
вы такой, а я другой.
Если же дойдет до дела,
что же, пан, мы наготове,
есть и сила, и здоровье,
да и люди с головой.
Поэт.
Короля ищите Пяста.
Чепец.
Землю я пашу... и баста,
и грача от червяка
отличаю, слава Богу.
Хозяин.
Жизнь у брата нелегка,
путешествует он много.
Чепец.
Жаль, что пан не отдыхает.
А земля у нас богата.
Пан хозяйство знает слабо,
от деревни в стороне.
Пану выстроить бы хату,
подыскать бы пану бабу,
хоть достатку маловато,
да хватило бы вполне.
Поэт.
Мой удел бродить по свету.
Чепец.
Разве?
Отец.
Не понять вам это.
Много воздуха и света
нужно пану.
Поэт.
Как журавль,
волен я. Коль дело к лету,
прилетаю и свиваю
я гнездо себе из роз,
и соломинки таскаю
с ваших крыш и наблюдаю
с высоты зарницы гроз.
Я смотрю, близка ли буря,
или только брови хмурит
небосвод. И вот тогда,
словно на глухой могиле,
вырастают в изобилье
предо мной цветы и травы,
и грозит им всем беда.
Солнце их испепеляет,
это кладбище Рейсдаля,
а когда в моей груди
острие стрелы застрянет,
если сердце мне изранят,
и не видно впереди
облегченья от страданий
(как подчас они нас манят!
Как зовут нас: подойди!),
на море тогда лечу я,
над волнами я кочую,
но в груди моей стрела.
Больно мно. И этой болью
я живу. И вот невольно
думаю: в страданьях сила,
боль и мне ее дала.
Чепец.
Пан, женись на бабе нашей,
станет жизнь милей и краше.
Хозяин.
Э, пан староста, да вам
только б сватать!
Чепец.
Все отдам,
чтоб вокруг меня женились,
чтоб теснее люди сбились,
чтоб никто тогда не смог
их согнуть в бараний рог.
Хозяин.
Я за это вас не стану
порицать.
Отец.
Что толку в том —
приставать с женитьбой к пану.
Пан сказал вам: журавлем
он рожден.
Поэт.
А эта птица
Улетит и возвратится.
Чепец.
Ловко машет пан крылом.
Сцена 26
Отец, Дед.
Дед.
Погляди-ка на народ!
Что у вас тут приключилось?
Отец.
Бог дает и Бог берет.
Мне такое и не снилось.
Дед.
Веселы паны, пригожи.
Где тут панство, где народ?
Все равны! Скажи на милость!
Отец.
Да, конечно. Все мы люди.
Вот и пан мне зятем будет.
Господа скучают сами,
нынче весело им с нами.
Дед.
А была когда-то рознь.
И резня была, и драки.
Кровь в то времечко насквозь
пропитала нам сермяги.
Отец.
Были же такие злыдни!
Поразил нас гнев Господний.
Или это преступленье
черт задумал в преисподней?
Сам я ничего не видел,
но молюсь: во искушенье
не вводи нас, грешных, Боже.
Дед.
Был тогда я помоложе,
ну а ты ребенком малым;
помню, снег в тот год растаял,
и от крови был он алым.
А потом явился Призрак,
Черный Призрак. И смотрела
Смерть в глаза нам.
Отец.
Боже правый!
Страшная, поди, холера?
Дед.
Сколько умерло в те дни,
сколько душ тогда пропало,
и не счесть! Валялись люди
под забором, где попало,
словно битые слепни.
Отец.
Пусть земля им пухом будет!
Дед.
Ха! Ты крестишься напрасно.
В пятнах черных, в пятнах красных
человечьи вижу лбы.
Гибель от резни и мора —
ничего я не забыл.
Отец.
Свадьба здесь, а вы — как ворон.
Мне вас слушать недосуг.
Дед.
Те-те-те! Послушай, друг,
Будет панычем твой внук.
Сцена 27
Дед, Еврей.
Дед.
Здесь танцуют, там гуляют.
Еврей.
Что вы вертитесь на свадьбе?
Подмели б корчму скорей.
Дед.
Грязь плясать им помогает,
здесь совсем не подметают,
и о чистоте печется
почему-то лишь еврей.
Еврей.
Что болтает, что болтает!
Дочь моя вам даст работу.
Мало, что ли, здесь людей?
Дед.
Мойша, ты же ведь не дружка.
Еврей.
Я по делу здесь.
Дед.
Да что ты!
Видно, все твои заботы
об одной корчме твоей.
Еврей.
Сколько шуму с этой свадьбой,
суетятся спозаранку.
Дед.
Он ведь пан, она — крестьянка.
То-то много здесь гостей.
Городские с мужиками
поздоровались как надо.
Еврей.
Представление бесплатно —
городские-то и рады.
Потанцуют, а потом
их не сыщешь днем с огнем.
Сцена 28
Еврей, Ксендз.
Ксендз.
Значит, так, пан арендатор:
завтра.
Еврей.
Положитесь смело.
Ксендз.
Мойша платит аккуратно,
вот и с ним имею дело.
Еврей.
Если денежная сделка,
то еврей всегда вам нужен.
Ксендз.
С мужиками-то беда:
год от году платят хуже.
Еврей.
Я беру, и я плачу.
Ксендз.
Значит, деньги получу.
Еврей.
Наше — ваше.
Ксендз.
Ваше — наше.
С мужиком имеешь дело —
денежки не велики.
Еврей.
Посмотрите, благодетель,
что там за столом творится —
передрались мужики.
Чепец Мачека наотмашь
Двинул по башке, и Мачек
посерел и весь обмяк.
Ксендз.
Ничего с ним не случится.
Еврей.
Череп треснуть мог!
Ксендз.
Навряд ли,
выходил всегда он целым
из подобных передряг.
Мойша, мужики и водка —
песня старая!
Еврей.
Так что же,
или мне не торговать?
Чепец лупит всех по роже,
потому что завтра должен
мне платить.
Ксендз.
А вы содрать
с мужика вдвойне хотите.
Еврей.
Что ж, корчму назад возьмите.
Ксендз.
Время терпит.
Еврей.
Как сказать.
Ксендз.
Долг — святое дело. Завтра
срок платить, и что мое,
то мое.
Еврей.
Еврей-то помнит.
Ксендз.
С Чепецем поговорите.
Еврей.
Задевать его опасно:
Нынче праздник... Пьет, хамье.
Сцена 29
Еврей, Ксендз, Чепец.
Чепец.
Обо мне тут речь — и вот
я явился.
Ксендз.
Что там было?
Чепец.
Ничего. Обмыл он рыло,
все до свадьбы заживет.
Ксендз.
Наказать вас, Чепец, надо.
Вечно эти драки, ссоры.
Чепец.
Я упрям. А этот пес
для чего со мною спорил?
Еврей.
Пан, за клевер мой должны вы
заплатить мне.
Чепец.
Клевер твой?
Врешь, собака. Все вы лживы.
На уме одна нажива.
Пьете кровь, а в жилах гной.
Ксендз.
Заплатить ему должны вы.
Чепец.
Клевер денег тех не стоит,
что с меня содрать он хочет.
Ничего не дам.
Ксендз (Еврею).
Судиться
надо с ним.
Чепец (Ксендзу).
А почему,
почему, наш благодетель,
с вашего благословенья
Мойша получил корчму?
Ксендз.
Потому что не хотите
вы платить.
Чепец.
Дерете шибко.
Еврей.
Правда. Велика аренда.
Видно, вышла тут ошибка.
Чепец (указывая не Еврея).
Драть с них шкуру — будет толк.
Ксендз.
Платите вы мне по таксе.
Еврей (указывая на Чепеца).
Но платить я вам не стану,
если мне пан Чепец денег
не вернет.
Ксендз (Чепецу).
Верните долг!
Чепец.
Палачи! Да кто ж нас душит,
грабит кто нас — ксндз? Еврей?
Ксендз.
Водка!
Чепец.
Ах, собачьи души!
Еврей.
Долг отдай, да поскорей.
Чепец.
Ксендз, не гневайтесь. От злости
нет мне мочи. Сам не рад.
Всем переломал бы кости,
подвернись хоть сват, хоть брат.
Сцена 30
Жених, Хозяин.
Жених.
Как ругаются, как спорят!
Хозяин.
Ха! Бушуют, словно море.
Темперамент их таков.
Им оружие достать бы,
тут уж было б не до свадьбы,
знаю польских мужиков.
Нож сверкнет — забудут Бога,
загуляют по дорогам,
словно в год сорок шестой.
Жених.
Страх какой!
Хозяин.
Иначе судят
Здесь о масленице той.
Жених.
Слышал я о ней, но больше
не хочу: деревня Польши
мне другой казаться будет.
Это были псы — не люди,
пролилась рекою кровь.
Хозяин.
Может так случиться вновь.
Жених.
Обо всем мы позабыли...
Деда моего схватили
и разрезали пилой.
Хозяин.
Схвачен и родитель мой
ими был. Его кололи,
били палками, давили,
истекал он кровью... В поле
на снегу его убили.
Но теперь, по Божьей воле,
обо всем мы позабыли.
Жених.
Как же люди изменились!
Как же все переплелось!
В прошлом — ужас, недоверье,
а теперь в павлиньи перья
нам рядиться довелось.
Хозяин.
Да, меняет нас природа.
Есть еще в душе народа
вера. Значит, надо ждать.
Год из года мы гадаем,
что-то будет с нашим краем,
что-то ждет его опять?
Каждый день и год из года
изменяет нас природа —
вихрь над пашней, дрожь в земле.
Хоть земля плоха, убога,
надо ль уступать дорогу,
надо ль прозябать во мгле?
Были боги, будут боги,
вера есть еще у многих.
Жених.
Как переплелось все странно!
Хозяин.
Не понять ни вам, ни мне.
[1]Кто любил (лат.).
