УЛБ, СНГ, ЕС
Выступление на конференции «Концепция УЛБ: от идеи к осуществлению» (Минск, 8—10 июня 2006)
Тем, кто, как говорится, вскормлен парижской «Культурой» (а это не только поляки), сочетание букв УЛБ кажется азбучно простым, как «Мама мыла раму» из русского букваря или «Ala ma kota» — из польского.
УЛБ, то есть Украина — Литва — Белоруссия: их свобода, по концепции Гедройца—Мерошевского, обеспечит и свободу России и Польши, избавленных от соблазна покушаться на их территорию и в результате сталкиваться лбами. Стоит, может быть, вспомнить, что в момент появления эта «азбучная» концепция была революционной, для многих прямо неприемлемой, а из тех, кто потом на ней вскармливался, далеко не все доросли тогда до букваря.
Я могу уже не обсуждать эту концепцию, правота которой подтвердилась у нас на глазах. Позволю себе обратиться к сугубо личным воспоминаниям о временах накануне распада Советского Союза.
Если считать, что большинство русских так или иначе чаяло краха коммунизма, то крах Советского Союза (ну, может быть, за исключением отделения прибалтийских республик) в чаяния этого большинства не входил — был по меньшей мере непредставим, а для иных и нестерпим. Я принадлежала к явному меньшинству: для меня распад СССР был давним чаянием, не менее важным, чем падение коммунизма как такового. Он означал в моих глазах прежде всего освобождение России: вместе с освобождением от коммунизма — избавление от груза империи, груза настолько — даже материально — тяжелого для «имперской нации», что, например, колхозники из Великолукской области ходили за продуктами в соседнюю Белорусскую ССР: в советской России 80-х годов вместо дотаций на продукты, дававшихся в других союзных республиках, вводились карточки на те же продукты, стыдливо называвшиеся талонами (например по 300 или даже 200 граммов масла в месяц). Впрочем, талоны давали в больших городах, а сельское население изворачивалось как могло. И не так уж много русских областей граничили с другой республикой.
На мой взгляд, России вдобавок важно было избавиться и от психологического груза империи, то есть от имперского сознания. (Странным образом уже в нашем веке это сознание — не без подсказок сверху и с разных боков — увы, возрождается.)
Когда в многочисленных интервью подпольным изданиям, которые я давала, оказавшись в Польше в 1988 г., еще до падения «коммуны», поляки спрашивали меня: «А что же делать России?» — причем под Россией они явно разумели СССР, я неизменно отвечала: «Выйти из состава Советского Союза», — и тем самым не только давала ответ на вопрос, но еще и исправляла постановку вопроса. Проводила то различение между Россией и Советским Союзом, которое, можно сказать, было на знамени и «Культуры», и нашего «Континента», а к тому времени стало уже очевидным для широких кругов и в Польше, и у меня на родине.
В моем домашнем кругу, в центре которого кроме меня находились мой старший сын Ярослав и наш общий друг Анатолий Копейкин, мы задолго до Беловежского соглашения сочиняли планы — утопические, но увлекательные — возникновения новых государств на прежней территории. Или скорее возрождения старинных государств на существующей территории. Государств, как сейчас помню, было три: Новгородская республика, Великое княжество Литовское и Хазарский каганат. То есть на самом деле никакого УЛБ: Хазарский каганат шел от Заволжья по крайней мере до Киева (не зря же князь Владимир носил титул кагана), Новгородская республика (с Москвой и Петербургом, Вологдой и Архангельском) знаменовала благодетельное ограничение русских земель, а Великое княжество Литовское включало, как ему и положено, какие-то польские земли, Белоруссию, Западную Украину (Одессу мы, подумав, отдали Израилю). Впрочем, светил еще один вариант: восстановление Австро-Венгрии, которой можно было бы отдать Галицию и даже Малопольшу. Хорошая была когда-то держава: с середины XIX века никого особо не угнетала, разным нациям в ней жилось привольно.
Нас, предававшихся этим приятным химерам на парижской улице Гей-Люссака, не связывали Хельсинкские соглашения, требовавшие неизменности границ в Европе. Скоро, впрочем, оказалось, что они никого не связывают. От выхода Литвы из состава СССР до недавнего отделения Черногории от «Сербии и Черногории» все страны, подписавшие некогда Заключительный акт Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, одно за другим признавали возникающие государства, разве что за исключением нескольких, так и сохранивших титул «самопровозглашенных», вроде Приднестровской республики и Нагорного Карабаха.
Конечно, самым важным шагом на этом пути стал роспуск СССР, то есть предоставление независимости всем оставшимся (уже без Прибалтики) советским республикам с объединением их в Содружество независимых государств, СНГ, еще одно буквенное сокращение, которому теоретически предстояло большое будущее. Увы, как мы видим сегодня, не оправдавшееся.
Наши друзья, приезжавшие еще из Советского Союза, но предчувствовавшие его конец (уже Россия и Украина объявили себя суверенными, хотя еще не решились произнести «независимыми», а это ведь синонимы), со страхом спрашивали: «А как же мы будем ездить в Крым?» — «А как мы ездим по всей Европе? — отвечали мы. — Да еще с нашими беженскими бумагами. И никаких виз с нас не требуют…» Идеальное СНГ можно было себе вообразить как аналог Евросоюза тех времен: экономическое сотрудничество, отмена пограничных и таможенных барьеров и вдобавок содружество не только независимых, но и свободных и демократических государств. Но… «мертвый хватает живого», и советское прошлое аукнулось и в Средней Азии, и в Белоруссии, да и в других странах Содружества, ныне на наших глазах скукоживающегося, если не отмирающего, а отчасти превращающегося в Совражество.
Может, быть не стоит придавать такого значения любым буквенным сокращениям? Тут, согласно названию моих вольных размышлений, я подхожу к последнему — ЕС, Евросоюзу, членом которого в числе 12 стран не так давно стала и Польша. Есть чем гордиться и чему радоваться. Лишь бы, вперив взор в сияющие на небосклоне буквы ЕС в окружении 25 звезд, не забывать, условно говоря, об УЛБ. Условно, потому что Украину поляки не забывают, как показала «оранжевая революция» — и характерно, что посредниками в урегулировании конфликта выступил не только президент Польши, но и президент Литвы, нашего «Л», тоже тогда новоиспеченного члена ЕС. Не забывают и Белоруссию, о чем свидетельствует хотя бы нынешняя конференция, да и не только она. Об Украине и Белоруссии представители Польши напоминают в рамках различных европейских структур, подталкивая если не к действиям, то хотя бы к декларациям более инертные западные державы. Все это свидетельствует, что наследие Ежи Гедройца, наследие более чем полувековой истории «Культуры», усвоено. Усвоено, но развито ли?
К востоку от УЛБ лежит пространство, на котором оттенки свободы и несвободы чередуются иногда до угрожающих размеров. Диктатура Лукашенко — ничто перед диктатурой Туркменбаши, разгон демонстраций в Минске бледнеет перед Андижаном, а если пойти еще дальше на восток, то мы дойдем до коммунистического Китая с его лагерями и показательными смертными казнями и до страны-концлагеря, называемого Корейской Народно-демократической Республикой. И на том же пути — по-прежнему коммунистические Лаос и Вьетнам, а между тем в Польше беглецам из Вьетнама, людям, подвергавшимся на родине политическим преследованиям, отказывают в статусе политического беженца и грозят высылкой на эту самую родину. Это, правда, история прошлогодняя — хочу надеяться, что ныне она решилась или решится в благую сторону.
Можем ли мы чувствовать себя вполне свободными, когда другие — в том числе целые народы — сидят в тюрьме? Найдем ли мы в себе силы переадресовать им старый лозунг «За вашу и нашу свободу»? И сделать хотя бы малый шаг к реальному расширению их, а значит, и нашей свободы?
Восстановленный и существенно расширенный текст импровизированного (и не записанного) выступления.
