Вина

Над красною тропинкой, где плоские деревья 

как замершие разом зеленые стрекозы, 

в седле святой Георгий, копье в змеином зеве 

и девичья фигурка — фиалковые косы. 

 

Таращится предсмертно драконий глаз лазурный, 

дохнуло трижды пламя и сникло струйкой дыма. 

О неразумный аспид!.. О рыцарь неразумный! 

Таким недолгим было, и вот — невозвратимо, 

и оборотню-змею не ползать гиблым яром,

и чуду не свершиться, и не исчезнуть чарам. 

Комки зеленой слизи дымятся на пригорке, 

по сколотым чешуйкам тускнеет побежалость. 

И на копье оперся задумчивый Георгий — 

не то тревога в сердце, не то глухая жалость. 

 

Что смотришь исподлобья, фигурка в косах синих, 

что плачешь? Твой насильник рассыпался трухою. 

Знакомое дыханье напомнил ли осинник? 

Змеиное житье ли, неладное, глухое? 

И как порой ты пела, смеясь и хорошея, 

локтями на упругой, на выгорелой шее? 

 

Не подобрав поводья, святой Георгий едет 

на край сырого леса к сухой дорожной пыли, 

а на привалах, ночью, змеиной шеей бредит 

распластанной и жалкой — как те глаза, что были  

так выпуклы и жалки в натруженных орбитах — 

и плачет победитель, моля за всех убитых.