Конрад Валленрод. Историческая повесть. III

III

 

Магистр поцеловал устав священный,

Великий крест и меч ему вручили.

Он гордо поднял голову, хоть тени

Забот высокий лоб его мрачили.

Его огнем пронзающее око,

Гнев с радостью смешав, вокруг взглянуло,

И слабая улыбка промелькнула,

Как будто гость внезапный и случайный.

Так туча, утром вставшая с востока,

Полна зари и молнии лучами.

 

Его, грозе подобное, обличье

Сердцам деянья славные пророчит.

Мечтают все о битвах и добыче

И в мыслях — кровь языческую точат.

Не устоять пред ним ничьим преградам, —

Перед его оружием и взглядом.

Дрожи, Литва! Уже близка минута, —

На стенах Вильна крест взовьется круто.

 

Надежды тщетны. Дни летят, недели,

Проходит целый долгий год в покое,

Литва грозит, а Валленрод безделен,

Не шлет он войск и сам не ищет боя.

А если что-то делать начинает, —

Обычай предков дерзко нарушает,

Всем заявляя, что повинно братство,

Что Орден выбрал путь себе неправый:

«Откажемся от славы и богатства,

Да будет добродетель нашей славой!»

Он бденьем, покаяньем и постами

Лишает братью радостей невинных,

Он поднял меч над малыми грехами,

Грозит судом в узилищах старинных.

 

А между тем литвин, который близко

Не смел к столицы подходить воротам,

Теперь деревни жжет вокруг без риска

И над окрестным тешится народом.

У замка стен он начинает рыскать,

Хвалясь явиться под капеллы сводом.

И дети в страхе у порогов жмутся

От боевых сигналов дудки жмудской.

 

Когда ж и мстить соседке непокорной?

Литва разъята внутренним раздором:

Отважный русич там, здесь лях задорный,

Татары — с третьей стороны напором.

Витольд, низвергнутый Ягеллой с трона,

Пришел у Ордена просить заслона[1].

В уплату он сулит свои владенья,

Но все не получает подкрепленья.

 

В волненье братья, все мрачнее лица.

Хальбан спешит отыскивать Конрада.

Магистра нет ни в замке, ни в каплице, —

Должно быть, он у башни за оградой.

Следила братья за его шагами,

И было всем известно: каждый вечер

Блуждает он над озером лугами

Иль, прислонив к подножью башни плечи,

Как мраморное смутное виденье,

Покрыт плащом, он видим издалека,

До раннего предутреннего срока,

Всю ночь в бессонном пребывая бденье.

И тихому из башни пенью следом

Звучат его негромкие ответы,

И никому их тайный смысл неведом.

Но на забрале переливы света

И кверху простираемые руки —

Все говорит о важности беседы.

 

 

Песня из башни

 

Кто моих вздохов, моих страданий

Счет поведет, моих слез без предела?

Разве такая горечь в рыданьях,

Что и решетка перержавела?

Падают слезы на камень холодный,

Словно взывая к душе благородной.

 

Неугасимы огни СвенторогаНеугасимы огни Свенторога… — Виленский замок, в котором некогда хранился «знич», то есть вечный огонь.[1];

Оберегаемый вечно жрецами,

Светел источник вершины Мендога,

Чистыми вечно питаем снегами;

Вздохов и слез моих нету начала, —

Сердце мне горечь тоски истерзала.

 

Отчие ласки, матери руки,

Замок богатый, край беспечальный,

Дни без заботы, ночи без муки —

Радостность жизни первоначальной;

Утром и ночью, в поле и дома —

Все было близко мне, все мне знакомо.

 

Трое у матери было красивых,

Первой в замужестве быть бы должна я,

Трое нас было, долей счастливых,

Кто ж мне открыл, что есть доля другая?

Юноша статный! Твоим рассказом

Был очарован мой девичий разум.

 

Светлого Бога, духов веселых

Ты мне явил своими речами,

Ты рассказал мне, как служат в костелах,

Как девы властвуют над князьями,

Теми, кто рыцарской храбростью славен,

Нежностью — нравам пастушеским равен[2].

 

Ты мне поведал про край тот чудесный,

Где человек приближается к небу…

Ах, я уж верила жизни небесной, —

Только внимать бесконечно тебе бы!

Ах, пред судьбою доброй и злою

Небо я видела только с тобою.

 

Крест на груди твоей радовал взор мой,

Был он мне вечного счастья залогом.

Горе! Тот крест стал судьбой моей черной,

Свет погасил за родимым порогом!

Но не до дна я исплакала вежды, —

Все потеряв, сохранила надежды.

 

 

* * *

 

«Надежды!» — тихим отзывчивым эхом

Лес и долины вокруг отвечали.

Диким Конрад разражается смехом:

«Надежды! Зачем они здесь прозвучали?

Что мне в той песне? Трое счастливых

Было вас, дочери молодые,

Первой ты замуж пошла из красивых;

Горе вам, горе, цветы полевые!

Гад притаился у вашего сада, —

Где он прополз, извиваясь и жаля,

Травы засохли, розы увяли,

Желты, как брюхо проползшего гада!

Мчись же мечтою туда, вспоминая, —

Все это было бы явью и ныне,

Если б… Молчишь ты? О, плачь, проклиная:

Пусть твои слезы пробьются сквозь камни;

Шлем свой сорву с головы моей прочь я:

Слезы расплавленным оловом хлынут

Пусть мне на голову! Встречу воочью

Страшную казнь, что в аду суждена мне!»

 

Голос из башни

Прости, любимый мой, прости, мой милый!

Пришел ты поздно. Я ли виновата

В том, что мой голос стал таким унылым, —

Не весела любви моей утрата.

С тобой, любимый, были мы как будто

Одно мгновение, одну минуту.

Но это промелькнувшее мгновенье

Мне не заменят все иные люди;

Ты сам сказал мне, что они в запруде

Живут, как раковины, без движенья;

Лишь раз в году дыханьем непогоды

Их сдвинут с места взвихренные воды,

Раскроют створки их, привыкших к илу,

И вновь на дно опустятся в могилу.

Нет, не такой я жизни желала,

Нет, не такой мне был люб обычай!

Еще на родине, в толпе девичьей,

О чем-то тайно я тосковала,

О чем-то сердце мне напоминало.

Не раз, покинув родные долы,

Я на крутые холмы взбегала

И, слыша жаворонков веселых,

Взять по перу у них из крыл мечтала,

Чтоб с ними взвиться с зеленой кручи,

Сорвав в долине цветок на память,

Лететь далеко, лететь за тучи

И скрыться в небе за облаками.

Ты дал мне крылья — и вот уж кружим

Мы по небесным с тобой дорогам.

Что мне до жаворонков вешних пенья?

Тот позавидует ли их паренью,

Кто сердцем в небе — с великим Богом,

Кто на земле был с великим мужем?

 

Конрад

Величье, вновь величье, ангел милый!

Лишь для него мы в муках надрывались.

Но — беды прочь! Мгновенья им остались,

Пусть сердце соберет остаток силы.

Свершилось! Слезы о минувшем — скупы.

Мы плакали — пусть вражьи дрогнут жилы.

Конрад рыдал — пусть вражьи стынут трупы!

Но ты, зачем же ты, о дорогая,

Сюда пришла от мирного покоя?

Тебя я сохранить, оберегая,

Мечтал в монастыря надежных стенах.

Не лучше ль было там смириться кротко,

Чем здесь, в краю обмана и разбоя,

В могильной башне, в безнадежных пенях,

Глядеть из-за безжалостной решетки,

Ко мне печально простирая руки?

А мне, твои переживая муки,

Беспомощность их чувствовать и слушать,

Стократ кляня судьбу свою и душу

За то, что в ней звучат былого звуки!

 

Голос из башни

О, если ты принес одни упреки,

Не приходи сюда, мой друг жестокий;

На век решетка крепкая, литая

Меня укроет непроглядной тенью, —

Я молча слезы затаю, глотая…

О, будь же счастлив без меня, любимый,

Пусть в вечность канет миг невозвратимый,

Когда ко мне забыл ты сожаленье.

 

Конрад

О нет, мой ангел, нет, мой друг бесценный!

Когда твою я утеряю милость, —

Я лоб свой раскрою об эти стены,

Чтоб Каина ты казни устрашилась.

 

Голос из башни

О, пожалеем же друг друга сами!

Подумай: в этом мире нас лишь двое,

Бескрайние пространства перед нами,

Мы — две росинки на песке с тобою;

И если нас жестокий вихрь насушит, —

Пусть воспарят, сливаясь, наши души!

В тебя вселить не смею я тревогу,

Но сердца небу я не посвятила:

Я не могла душой предаться Богу,

Когда твоя в ней властвовала сила.

В монастыре остаться я пыталась,

Уставу посвятив себя и службам,

Но без тебя там, — как я ни старалась, —

Все было диким мне, все было чуждым.

Мне вспоминался замысел твой дерзкий

В немецком замке тайно появиться

И, местью поразив их стан немецкий,

За горести народа расплатиться.

Годов надежда сокращает сроки.

Я думала: быть может, недалеко,

Быть может, там он; разве грех — мечтанья

Тому, кто заживо сошел в могилу,

Чтобы с тобой осуществить свиданье,

Чтоб перед смертью видеть облик милый?

Пойду, решила я, в затворе строгом

Замкнусь одна над каменным отрогом,

Где путь пролег. Быть может, ветром свежим

Возлюбленное имя донесется

В устах какого-нибудь крестоносца,

Помянуто дорогой мимоезжим.

А может, сам он здесь проедет мимо,

В ином обличье и в чужом наряде, —

Узнает сердце: это мой любимый,

Его при первом угадает взгляде.

И если друга тяжкий долг принудит

Все уничтожить вкруг и окровавить, —

Все ж близкая душа незримо будет

Его дела благословлять и славить!

Здесь я нашла свой склеп, свое изгнанье,

Откуда слух ничей не мог жестоко

Разгадывать тоски моей стенанья.

Я помнила: ты любишь одиноко

Бродить, и ожидала я упорно,

Что ты своих товарищей оставишь,

Придешь сюда, на луг, к волне озерной;

Меня припомнив, голос мой узнаешь.

Вознаградило небо за терпенье —

Тебя сюда мое призвало пенье!

Мечтала я, чтоб облик твой приснился,

Хотя б не твой, хотя б по виду схожий.

И вот — ты здесь. Мой сон желанный сбылся:

Мы вместе плачем…

 

Конрад

                                         В чем же плач поможет?

Я плакал горько — помнишь, — вырываясь

Навеки из твоих объятий нежных,

Со счастьем добровольно расставаясь

Для замыслов кровавых и мятежных.

Теперь, когда пришли к концу мученья,

Близка уж долгожданная расплата,

Когда могу отмстить врагам заклятым, —

Приход твой подорвал мои стремленья.

С тех пор как ты из башни вновь взглянула,

Весь мир мне видим сделался нечетко,

Все дымкой безразличья затянуло;

В глазах моих — лишь башня да решетка.

Вокруг меня война рокочет глухо,

Тревога труб, оружья перезвоны, —

Меж тем взволнованное слышит ухо

Лишь с уст твоих слетающие стоны,

И целый день мой полон ожиданьем,

Чтоб мрак полночный сжалился над нами:

Я вечер длю средь дня воспоминаньем,

Я жизни счет веду лишь вечерами…

А Орден шлет меж тем ко мне упреки,

Зовет к войне, беды своей не чуя,

И мстительный Хальбан торопит сроки

Давнишних клятв, упреками волнуя.

Когда ж его я не желаю слушать, —

Тяжелым вздохом, гневных глаз укором

Он пламя мести вновь вдыхает в душу.

Уж близок приговор неотвратимый,

Ничто не помешает грозным сборам:

Вчера сюда приспел гонец из Рима,

Сошлись отвсюду крестоносцев тучи,

Все требуют, чтоб кровь текла обильно,

Чтоб крест и меч взнести на стены Вильно

Грозой войны, бедою неминучей.

А я, о, стыд! В грознейший час из прочих,

Народов управляющий судьбою, —

Весь в мыслях о тебе, ищу отсрочек,

Чтоб день один еще побыть с тобою!

О молодость! Готов, бывало, с жаром

Все — жизнь, любовь, и счастье, и свободу —

Отдать на службу своему народу,

Всем жертвуя. А ныне стал я старым.

Отчаяние, долг, веленье Божье

Зовут в поход, а я, седоголовый,

Не ухожу от этих стен подножья,

Чтоб от тебя еще услышать слово.

 

 

Умолк. Из башни слышны только стоны,

Так ночь прошла. Час засветился ранний

В воде, луча румянцем озаренной.

Кусты вокруг от ветра зашумели,

И птичье пробудилось щебетанье,

Но снова смолкли ранние их трели,

Как будто дали знать, что из тумана

Их голоса возникли слишком рано.

Конрад с колен поднялся. Долгим взором

Глядит на башню, точно не очнулся,

Как бы прощаясь с сумрачным затвором.

Защелкал соловей. Он оглянулся, —

Вокруг уж день. Он опустил забрало

И плащ широкий на лицо накинул,

Взмахнул рукой, и вот — его не стало.

Он в роще скрылся.

Так адский дух бежит, томим изгнаньем,

От паперти при колоколе раннем.