«Культура» — «Континент», Ежи Гедройц — Владимир Максимов. По личным воспоминаниям, переписке и печатным материалам
Татьяна Максимова:
Идея создания журнала, объединяющего силы оппозиции режиму Восточной Европы, возникла у Максимова еще до нашего отъезда на Запад в марте 1974 года. В своих интервью Максимов говорит, что обсуждал необходимость создания своего печатного органа на Западе с Владимиром Буковским (значит, еще до ареста Буковского, до конца декабря 1971-го). Наталья Горбаневская уточняет, что перед отъездом в Париж Максимов изложил ей план — издавать журнал, который объединил бы всю восточноевропейскую оппозицию и печатал бы как эмигрантов, так и самиздатских авторов.
Максимов рассчитывал на участие в журнале своих собратьев-писателей, оказавшихся к тому времени на Западе, но, конечно, делом первой важности для него было привлечь к сотрудничеству в журнале Солженицына.
В мае, предварительно договорившись о встрече, мы поехали в Цюрих. Идею создания журнала Александр Исаевич безусловно одобрил. Он же и предложил это название «Континент» (может быть, Континент противостояния коммунистическому Архипелагу). Что касается своего личного участия, обещал, но, разумеется, по мере возможности — и, как я думаю, все-таки хотел наперед приглядеться, что же из воплощения этой идеи получится реально. Тут же, во время этой встречи в Цюрихе, я и услышала высказанное им полное одобрение журнала — как центра для авторов всей Восточной Европы. Солженицын посоветовал непременно связаться с польскими эмигрантами, издававшими журнал «Культура», учитывая их уже многолетний опыт жизни в условиях эмиграции и в то же время настоящую связь с Польшей.
Надо сказать, что название журнала не было новым для Максимова. В 1977 г., к 30‑летию «Культуры», он писал (в №12 «Континента»):
В первый раз я услышал о журнале «Культура» при весьма необычных обстоятельствах. Однажды, примерно в середине пятьдесят восьмого года, мое жилище в Сокольниках посетили два весьма немногословных «товарища» в штатском, чтобы настоятельно предостеречь меня от контактов с представителем этого журнала, который, по их словам, искал со мной встречи. В противном случае, заявили гости, у меня могут быть «некоторые неприятности».
Приученный соответствующей жизненной школой действовать, так сказать, от обратного, я необходимого заверения своим посетителям, разумеется, не дал, хотя обещанного контакта по каким-то причинам не последовало. Но с той поры я всё чаще и чаще стал слышать о «Культуре», причем в сопровождении самых похвальных эпитетов, а вскоре один из его номеров, а именно — специально посвященный русской литературе, позволил мне познакомиться с ним непосредственно.
Помянутый выше номер отличался такой кровной заинтересованностью, таким бережным, если не любовным, отношением к каждому автору, такой заботой о современной русской литературе вообще, что я сразу безоглядно признал и принял «Культуру» своим, глубоко (да простят мне остальные его читатели!) личным журналом. <…>.
Через несколько дней после встречи с Солженицыным мы с мужем уже были в парижском пригороде Мезон-Лаффит у Ежи Гедройца и Юзефа Чапского. (Во время этой встречи меня не оставляло ощущение какой-то даже торжественности момента в настроении наших хозяев, сразу же передавшееся и нам: приходят русские, за советом, предлагают делать вместе общее дело.) Разумеется, имя Солженицына как инициатора этой встречи, его высочайший моральный авторитет были залогом успешного разговора. С первого номера «Континента» основатели «Культуры» Ежи Гедройц, Юзеф Чапский и Густав Герлинг-Грудзинский стали членами редколлегии нашего журнала.
Началась интенсивная переписка: предложение материалов, рекомендация необходимых контактов и участие в доставке экземпляров журнала в Польшу. Помню, к примеру, просьбу передать кардиналу Вышинскому, примасу Польши, который не читает по-русски, но самим журналом очень заинтересован, кроме русского — экземпляр немецкого издания. Естественно, что иногда наши польские друзья предлагали нам материалы не только польского самиздата, но и товарищей по несчастью — например, документы о положении католической Церкви в Словакии. Этим по поручению Гедройца занимался многолетний римский корреспондент «Культуры» Доминик Моравский.
Я говорю: наши польские друзья. Действительно, с каждым из троих вышеназванных основателей «Культуры» у нас сложились по-настоящему дружеские отношения. Так, остался в памяти приход всех троих на крестины нашей старшей дочери. Гостей у нас в тот день было много — тут и Галич, Некрасов, Синявские, Шаховская, Струве, Геллер, Окутюрье, всех не перечислишь (среди них много дорогих мне имен), но вот приход этих «трех богатырей», может быть, непроизвольно придал празднику еще какую-то дополнительную приподнятость.
Много заботился Гедройц о наших отношениях с украинцами. В письме Максимову от 10 декабря 1974 г. он писал: «Кстати, о Слипом — 22 декабря в Риме будет торжественно отмечаться 35-летие его епископского служения и 30 лет с тех пор, как он был поставлен митрополитом Греко-католической Церкви после смерти митрополита Шептицкого. Думаю, было бы хорошо, если бы Вы смогли в этот день быть в Риме и вступить с ним в личные отношения». Видимо, тогда же мы с мужем побывали у кардинала Слипого, и его высказывания появились в одном из первых номеров журнала. Позже в «Континенте» (№14) было напечатано поздравление кардиналу Слипому к его 85-летию и 60-летию священнического служения и его сердечный ответ. Отвлекаясь от темы, скажу, что побывали мы и у кардинала Миндсенти, воспоминания которого печатались в первых номерах журнала. Можно себе представить, как воспринимали читатели в Советском Союзе воспоминания легендарного узника.
Возвращаясь к украинцам, хочу привести цитату из интервью Ежи Гедройца еще одному нашему польскому другу, физику Люциану Снядоверу, которое он дал к десятилетию «Континента»:
Украинский вопрос всегда был и остается крайне щекотливым для России, которая считала украинцев составной частью русского народа. Следует не забывать, что договор Петлюры с Пилсудским был крайне непопулярен. Те русские, что поддержали эту концепцию, в том числе Савинков и Философов, во мнении русской эмиграции стали людьми конченными. «Континент» первым поставил вопрос о независимости Украины — о том, чтобы допустить мысль о независимости Украины. И это тоже как-то не натолкнулось на особое сопротивление, скорее наоборот: я сказал бы, что эта концепция начинает обретать все больше сторонников.
Когда Максимов чувствовал необходимость, то говорил: надо бы посоветоваться с Гедройцем. Авторитет Гедройца, его суждения — всё это было для него неизменно. Вот и в трудное для себя время, в начале 90-х, уставший от финансовых журнальных трудностей, оказавшись без недавних единомышленников, не разделявших его горячей тревоги в восприятии и понимании того, что творится в России, Максимов поехал к Гедройцу.
Мы были втроем. Гедройц понимал по-русски, а его слова переводила мужу я (с французского). Хотя тон полной доверительности разговора как-то даже не вяжется со словом «переводила». И так все было понятно — глаза в глаза. Приблизительно было так. Максимов: «Сил нету, я один. Вот передаю журнал в Москву». Назвал имя своего преемника Игоря Виноградова, просил «Культуру» не отказать в дальнейшем доверии журналу. Гедройц был грустным, тихо, медленно сказал: «Господин Максимов, если осталась еще хоть какая-то возможность, подержитесь, ведь у России не прошла необходимость слышать вольное слово извне. (Помолчал.) Я свою "Культуру" не отдам…»
Потом мы вернулись в Мезон-Лаффит на отпевание Юзефа Чапского. С Чапским у Максимова были просто задушевные отношения, близость полного взаимопонимания. Человек большой души, Чапский, по-моему, относился к Максимову как к младшему брату.
Герлинг-Грудзинский был наиболее частым собеседником мужа, ему он просто набирал номер телефона в Неаполе, и они подолгу говорили. В свои наезды в Париж Герлинг приходил к нам.
С приходом в редакцию Натальи Горбаневской (с 7-го номера) общение с «Культурой», общение с поляками часто происходили при ее прямом участии. И дело здесь, конечно, не только в том, что Наташа говорила на их родном языке. Главное — совершенная ясность, что нам, полякам, украинцам надо быть вместе. Вместе говорить нашим народам и стараться донести до Запада, что происходит на Востоке, и вместе искать возможный выход из этой, как она говорит, «большой зоны». К годовщине оккупации советскими войсками восточной Польши в «Континенте» было опубликовано заявление, подписанное «Мера ответственности», его подписали Иосиф Бродский, Андрей Волконский, Александр Галич, Наум Коржавин, Владимир Максимов, Виктор Некрасов, Андрей Синявский. Несколькими словами из Москвы присоединился к заявлению Андрей Сахаров. Они обращались к полякам: «Мы глубоко убеждены, что в общей борьбе против тоталитарного насилия и разрушительной лжи между нами сложится совершенно новый тип взаимоотношений, который навсегда исключит какую-либо возможность повторения ошибок и преступлений прошлого. И это для нас не слова, а кредо и принцип».
Наталья Горбаневская:
Начну сразу с этого заявления, которое я прочла еще в Москве, до своей эмиграции. Его предысторию мы находим в одном из писем Гедройца не Максимову, а Солженицыну (от 26 июня 1975 года):
В мае нынешнего года наш римский корреспондент беседовал с кардиналом Вышинским, выразившим чрезвычайный интерес к Вашей деятельности и к деятельности «Континента». Кардинал Вышинский придает исключительное значение заявлению о польско-русских отношениях с Вашей стороны и со стороны «Континента». Он не исключает того, что, приехав снова в Рим в октябре, он дал бы на эту тему интервью для «Континента» и «Культуры», а кроме того предоставил бы имеющиеся у него документы.
В. Максимов с большим пониманием положения обещал нам заявление «Континента» о зле, причиненном Польше после 1939 года.
Заявления Солженицына на эту тему не было, как, впрочем, не было и интервью кардинала Вышинского «Культуре» и «Континенту». Заявление «Континента» вместе с поддержавшим — хочется сказать «нас», хоть я была тут и ни при чем, — Сахарова, как уже сказано, появилось. Оно было не последним в серии заявлений по польским делам, под которыми «Континент» собирал подписи среди политэмигрантов-правозащитников из Советского Союза. Самые важные из них — катынское («Оглянись в раскаяньи») — к сороковой годовщине злодеяния — и «Снова Польша» — заявление, сделанное после введения военного положения в Польше. Мне особенно хотелось бы выделить в катынском (текст которого написал Владимир Максимов) ту же тему ответственности, которая в предыдущем заявлении, посвященном четвертому разделу Польши, прямо вошла в заголовок.
К тому, что рассказала Татьяна Максимова и что относится ко временам, когда я была только читателем «Континента», хочу прибавить еще кое-что. В первом номере «Континента» была напечатана статья — отклик на солженицынское «Письмо вождям Советского Союза» за двойной подписью: «Голос из Варшавы» и «Редакция журнала „Культура“». О том, чтобы подпись журнала была поставлена под статьей, просил Гедройц Максимова в одном из своих писем — видимо, чтобы подчеркнуть, что журнал разделяет взгляды анонимного автора. Этим автором был Виктор Ворошильский, который уже в 90-е годы не без гордости напоминал, что был автором «Континента» с самого первого номера. Статья сопровождалась довольно обширной справкой о «Культуре». Я не знаю, кто ее писал, но в ней несомненно отразились взгляды и журнальные установки Максимова. Речь там шла об «особенностях «Культуры», делающих ее журналом, может быть, уникальным»:
Наконец, третья особенность «Культуры» — острое чувство неразделимости судьбы Польши, народов СССР и Восточной Еропы, чувство братства всех народов, стремящихся к свободе и независимости. Великолепным символом, выражающим это чувство, может быть «Декларация Прав Человека», изданная «Литературным институтом» летом 1974 г. на польском, русском, украинском, белорусском, словацком, литовском и чешском языках.
Второй момент из времен до моего приезда, который мне хотелось бы отметить, а затем развить, заходя уже в «мои» континентские времена, — это почти детективный сюжет: совершенно загадочное, вызывающее недоумение у всех, кто с ним знакомится, письмо Гедройца Максимову от имени всех трех польских членов редколлегии, начинающееся словами: «…сообщаю Вам, что мы отказываемся от участия в редакционном комитете „Континента“» (все цитаты привожу по полученному Максимовым русскому переводу письма). На имеющемся в архиве экземпляре — ни на русском, ни на польском — нет даты, но ясно, что оно написано до выхода 4-го номера «Континента», где была напечатана статья Юлиуша Мерошевского, излагавшая концепцию УЛБ, и до вышецитированного письма Гедройца Солженицыну. То, что статья Мерошевского до сих пор не напечатана и что Максимов до сих пор не прислал свой к ней комментарий, — одна из частных претензий, послуживших причиной того, что хотя «Континент» «объявил себя органом Восточной Европы», Гедройц «сегодня <…> не уверен в том, что эту информацию можно считать точной». Причина более общая — отсутствие ясного заявления по украинскому вопросу, отсутствие «жеста по отношению к Польше <…> к пакту Риббентроп—Молотов <…> к высылке в 1940 г. полутора миллионов польских граждан в Сибирь <…> к Катынскому преступлению и поведению советской армии в 1944 г. перед лицом погибшей повстанческой Варшавы». Ответ Максимова на это письмо неизвестен. Татьяна Максимова считает, что, скорее всего, Владимир Емельянович просто снял телефонную трубку и тут же выяснил все недоразумения. Возможно, это так, а возможно, что ответ его лежит в еще не разобранной личной части архива редактора «Культуры». Возможен и третий вариант — исхожу из того, что письмо не только не датировано, но и не подписано: написав письмо, Гедройц мог предложить Максимову встретиться, показал этот текст при личной встрече, на чем недоразумение и исчерпалось. Думаю, что найти взаимопонимание было тем более нетрудно, что далее в письме Ежи Гедройц критикует «Континент» и задает довольно жесткие вопросы его редактору явно не с «внешних» позиций, и заканчивает письмо обещанием «готовности всегда служить Вам помощью и советом».
То есть: никакого выхода из редколлегии не последовало, переписка — как мы видим, не всегда и не полностью отражающая отношения между двумя журналами и двумя редакторами, — и личные встречи продолжались, продолжалось и расширялось сотрудничество, как практическое, так и идейное. В №5 было напечатано заявление «Мера ответственности», в №12 —совместное заявление по украинскому вопросу, но еще за год до этого, в «Колонке редактора» 8-го номера, и еще раньше, в редакционном комментарии к статье Мерошевского, Максимов заявил о своей безусловной приверженности принципу национального самоопределения.
В 1981 году, когда у Максимова возникли трудности с некоторыми членами редколлегии, он обратился с письмом ко всему ее составу, чтобы выяснить, готовы ли они и дальше сотрудничать с «Континентом» и на каких условиях. Здесь мы имеем ответ, датированный (25 марта 1981) и подписанный Чапским, Гедройцем и Герлингом-Грудзинским:
…получив как польские члены редколлегии «Континента» Ваше письмо от 20 января, мы вместе обсудили поставленную Вами проблему. Она несомненно существует, раз состав редколлегии столь многочислен и многонационален, а члены ее живут в столь многих странах мира, что, разумеется, делает невозможным их постоянное живое участие в работе журнала, не говоря уже об упомянутых Вами трудностях понимания нередко запутанной проблематики русской эмиграции. В своем ответе мы могли бы ограничиться исключительно своей ролью: как польских членов редколлегии нас интересует прежде всего (хотя не только) восточно-европейский раздел «Континента», а с этой точки зрения наши частые личные контакты как с Вами, так и с Натальей Горбаневской в целом выполняют условия консультации, которая надлежит действительным, а не только титулярным членам редколлегии. Но это был бы половинчатый ответ. Принадлежность к редколлегии руководимого Вами журнала — это также акт солидарности с Вашим предприятием в целом, с общей линией журнала. После выхода 26 номеров «Континента» у нас нет причины отказываться от этого акта солидарности. В 1977 году Вы заявили, что, организуя журнал, обратились по совету Солженицына в «Культуру» с просьбой о помощи и предложением сотрудничества, и что об этом решении не жалеете. Так и мы сегодня не жалеем о нашем решении тесно связаться с «Континентом» <…>.
А в 1984 году, к 10-летию «Континента», Гедройц, обращаясь к Максимову, писал:
…«Континент» стал не только ведущим журналом русской эмиграции, но и в большой степени журналом Восточной Европы. Журнал последовательно борется с империализмом российским или советским, провозглашая — в высшей степени честно — право Украины и прибалтийских стран на независимость, а также выступая не только за нормализацию польско-русских отношений, но и за дружбу обоих народов. Это стало особенно ясно, когда в Польше родилась «Солидарность». <…>
Я хотел бы также поздравить Вас с качеством, редким у редакторов: при весьма четком — иногда даже доведенном до крайности — формулировании Ваших взглядов, Вы публикуете материалы, не совпадающие с Вашей точкой зрения. Это прекрасный пример либерализма и уважения к свободному слову. <…>
Для меня очень дорого, что с самого возникновения «Континента» я вместе с моими друзьями принадлежу к его редколлегии.
Сокращенный текст доклада на московской конференции «Ежи Гедройц — наследие «Культуры». Парижская «Культура» — СССР — Россия» (20 ноября 2006)
