«...Липская была первой ласточкой нового поколения — "поколения 68", Новой волны».

119.

После старейшей польской поэтессы Астафьева предложила в «Иностранку» самую молодую — Эву Липскую. Липской было в тот момент тридцать лет, но к 1975-му она была автором уже четырех книг стихов.

Ее первая книга «Стихи» вышла в 1967-м; мы купили эту книгу в Варшаве летом 1968 года, наше внимание на нее обратил Виктор Ворошильский. Эта книга или, вернее, сама Липская была первой ласточкой нового поколения — «поколения 68», Новой волны. Волна дебютов этого поколения начнется чуть позже, но уже Липская выразила в своей книге очень многие черты поэтики и мироощущения новых поэтов. Была их «предтечей».

В этом мире простом как взрыв

— в мире сложном как три мира вместе —

именно мое поколение

уверенно открывает дверь... —

— так начинается одно из стихотворений ее первой книги. Так начинается ее литературная биография. Она вошла в литературу уверенно, энергично, сразу же была замечена. Ощущение принадлежности к поколению уже в первых книгах сочеталось у нее с умением взглянуть со стороны, взглянуть с иронией на своих молодых ровесников и на молодежную субкультуру.

...В прогрессе они обожают электрогитары.

В электрогитарах они обожают женщин...

Среди этой толпы поклонников рока она выхватывает крупным планом одного:

Зовут его Данте. Забавное совпаденье...

...Глядит с вниманьем вокруг. Сочинить мечтает

Сверхмодной песенки текст и снять кинофильм...

Липская не боится увидеть, что девушка ее поколения, одетая во все, что положено по современной молодежной моде, оказывается «голой» — в стихотворении «Голая девушка на снегу»:

Голая девушка на снегу

могла бы замерзнуть

если бы не...

Красные губы и красные бусы

как витаминное драже... ...

Двадцать два года брошенные на рельсах

с которых сошел современный джаз.

Сумочка полная иллюзий и разных причин.

Платье в стиле поп-арт

который она готова защищать до потери сознанья...

 

... И поэтому голая девушка на снегу

не может замерзнуть.

Сейчас, спустя годы, заметно не только сходство ранней Липской с ее ровесниками — поэтами «поколения 68», но и очень существенное ее отличие от них. Поэты «поколения 68» были в своей поэзии (и в своей критике, в своей оппозиционной деятельности) поэтами протеста, поэтами гражданскими, политическими. Липская бывает поэтом «социологическим», бывает проницательным социологом в исследовании новых, новейших, едва только рождающихся явлений, но она не поэт протеста. И в центре ее внимания — не столько внутренние конфликты, конфликтность польской действительности, сколько проникновение в польскую жизнь всего того, что потом назвали «глобализмом». «Голая девушка на снегу» — это же девушка, загорающая под горным солнцем на модном горнолыжном курорте, куда ездят теперь «новые русские». В другом стихотворении — «О чем думает девчонка на уроке грамматики» — именно иллюстрированный журнал как мера всех вещей присутствует в мыслях польской школьницы о своем воображаемом герое:

...Он сойдет со страниц иллюстрированного журнала

в шортах в обтяжку

которые он рекламирует на летний сезон.

Или с экрана. С парижскими сумерками Годара...

Липская отнюдь не идеализирует всю эту западную дешевку, которая завоевывает умы и сердца польской молодежи, — она фиксирует происходящие перемены. Она иронизирует.

Ирония Липской поначалу показалась польским критикам похожей на иронию Шимборской, некоторые даже упрекали Липскую в подражании. С годами стало ясно, что это очень разные характеры, очень разные личности, а потому и очень разные поэтессы. Обе наблюдают действительность, «подглядывают» за действительностью (как в стихотворении Липской «Маленькая девочка подглядывает за нацией») без восторга. Шимборская довольно долго маскировала (или компенсировала) свой мрачноватый взгляд на двадцатый век иронией и игрой, потом позволила себе высказываться более откровенно. Но у Шимборской чувствуется и некий подспудный позитив: ее изначальный (и не изжитый ею до конца) позитивизм, дарвинизм, ее «энгельсизм», схожий с «энгельсизмом» раннего Вирпши. Философия же Липской — скептицизм, тотальный пессимизм, катастрофизм. Но ее физиология, ее жизненная сила (позволившая ей побороть свою смертельную болезнь) заставляли воспринимать ее как оптимистку. В ранних книгах она заражала читателей своей динамичностью, огромным напором молодости.

В позднем стихотворении «Дом Спокойной Молодости»

...Дом Спокойной Молодости —

Седой как голубь.

В поздних книгах преобладают стихи безоговорочно мрачные. «Страх» («Не спрашивай о карфагенянах. // Они погибли от страха...»). «Гражданин маленькой страны» («Гражданин маленькой страны // родившийся неблагоразумно на краю Европы...»). «Аварийный выход» («...На вопрос соседа в лифте // что он думает о загробной жизни // отвечает: это лишь аварийный выход»).

Впрочем, очень рано, уже в третьей и четвертой книгах, объектом ее мысли — и «тревоги» — оказывается наша катастрофическая эпоха, все человечество, весь мир. Как в стихотворении «Тревога»:

...Я тревожусь за наши годы развитые не по годам.

За эти семь часов погибло

несколько миллиардов катастроф.

Утопились реки.

Хляби разверзлись под ногами у неба...

... Введены миллиарды законов. Квадриллионы

Инструкций и правил. В карантине

Заперты двое подозрительных:

                                         Адам и Ева...

Стихотворение «Тревога» говорило о разнообразных современных угрозах — политических, экологических. Но кончалось тревогой за поэзию:

...Но еще поэзия.

Крупице поэзии удалось уцелеть.

Что с ней будет дальше?

Вопрос о будущем поэзии и сейчас вызывает тревогу, еще большую, чем тогда. С самой же Липской все было в порядке. Выходили книги. Она получала стипендии за рубежом. Ее переводили.

Но вот ее московская публикация 1975 года, о которой я пишу, поначалу чуть было не полетела. Татьяна Ланина в течение двадцати лет пробивала через мужиков своей редколлегии все мои публикации и все публикации Астафьевой. Все публикации. Но в этот раз Ланина уехала в отпуск, ее замещал Евгений Солонович. Его члены редколлегии не боялись так, как боялись Ланиной. Два голоса было против. И тут неожиданно главный редактор Федоренко (правда, это было уже после небывалого читательского успеха публикаций Посвятовской и особенно Свирщинской в переводах Астафьевой) сказал: — Нет, мы все же не отвергнем, а напечатаем, но цикл сократим. Сократили с 260 до 210 строк.

Виктор Ворошильский писал нам: «Наташе надлежит благодарность за переводы Эвы Липской. Они меня очень обрадовали! Я пошлю их в Краков Липской, которая, наверно, уже вернулась из Америки, где провела несколько месяцев на стипендии университета Айовы».

Реакции русских читателей журнала были разные: «рабочие» некоего завода в «коллективном письме» просили ничего подобного никогда больше не печатать; зато молодые ученые из Академгородка под Новосибирском сочли, что это одна из самых интересных поэтических публикаций журнала за последние годы.