Мене, текел, фарес. Гибель святынь и польского подполья в стихотворении «ком подступает к горлу» (3)
«Гливицкая[1] эмиграция» и образ подполья
Если принять на веру монографию Древновского, а также некоторые тезисы, повторенные в книге Клака, Ружевич во времена господства соцреализма подвергался преследованиям со стороны власти и жил в крайней бедности[2]. На страницах историко-литературных книг этот период жизни поэта представлен практически как оппозиционный! Факты, однако, выглядят по-другому. В послевоенную эпоху относительного плюрализма в литературе (не будем, впрочем, забывать о цензуре и национализации издательств) Ружевич публикует четыре книги: в 1944 году партизанский сборник «Эхо лесов», в 1946 году «В ложке воды. Сатира», в 1947 году «Беспокойство», считающееся «истинным дебютом» поэта, и, наконец, в 1948 году «Красную перчатку», которую часто называют «приложением к истинному дебюту». Иногда исследователи обращают внимание, что «Беспокойство» было опубликовано в «кооперативном» издательстве, но не углубляются в вопрос о его собственнике; между тем издательство принадлежало ПОРП и служило достижению пропагандистских целей, преследуемых польскими коммунистическими силами[3].
В то же время упомянутые исследователи сообщают, что в 1949–1956 годах (то есть после съезда писателей в Щецине, когда частные издательства исчезли в принципе, а так называемые кооперативные фактически стали государственными предприятиями) Ружевич опубликовал пять «соцреалистических» сборников поэтических текстов («Пять поэм», «Время, которое грядет», «Стихи и картины», «Равнина», «Серебряный колос») и сатирических произведений («Улыбки») и один «оттепельный» («Открытая поэма»). Прибавим к этому книгу партизанских рассказов «Облетели листья с деревьев»[4]— прозаический цикл, ранее не пропущенный цензурой. Этот сборник некоторые ученые (например, Древновский) хотели бы представить как «оттепельный», наряду с «Открытой поэмой», что вряд ли уместно. Только «Открытую поэму», в которой автор сводит счеты с прошлым и полемизирует с «Поэмой для взрослых» Важика (в стихотворении «Кристальные недра грязного человека»[5]), можно считать по-настоящему «оттепельной».
Одним из источников дохода Ружевича в пятидесятых была журналистская деятельность. Он работал корреспондентом в Венгрии[6]; в «Творческом обозрении» («Przegląd Artystyczny») выходили его репортажи о поездках по Польше с Александром Кобздеем, а также о путешествии в Монголию («Niemowa w Mongolii» / «Немой в Монголии», PR II). В 1956 году в сотрудничестве с Корнелем Филиповичем был написан киносценарий «Три женщины». Доход от творческой деятельности, таким образом, был вполне существенным; следует, кроме того, помнить, что в то время литераторы получали деньги за публикацию поэтических книг — в отличие от современной ситуации, когда авторы, в особенности молодые, часто издают сборники за свой счет или вынуждены искать спонсоров. Отдельным источником дохода были гонорары за стихи и рассказы, публикуемые в литературных газетах и журналах — в том числе в ежедневных изданиях, которые платили довольно много[7].
Кроме литературных заработков, Ружевич получил Государственную премию II степени и золотую медаль, а также первую премию литературного конкурса в рамках V Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Варшаве в 1955 году за поэму «Равнина» (RO), вполне созвучную духу сталинской эпохи. Что же касается «оппозиционности» Ружевича, то она была не слишком заметна для властей: в том же 1955 году поэт получил Золотой крест заслуги, а еще раньше, в 1948 году, медаль Войска Польского. Биографы, кроме того, с гордостью подчеркивают, что Ружевич стал первым «молодым классиком»: в 1957 году он «первым из действующих поэтов своего поколения» удостоился чести опубликовать собрание сочинений в престижном Литературном издательстве[8]. Тадеуш Древновский при этом не обращает внимания, что бoльшая часть содержания этой книги представляет собой тексты в духе сталинской эпохи — исследователя это нисколько не смущает (напомним, что он сам был редактором сталинистской «Новой культуры»). Он не замечает, что издание десяти поэтических сборников и книги рассказов в течение одиннадцати лет — не слишком убедительный аргумент в пользу «политических репрессий» в отношении поэта и его «неприятия системой».
Так называемая гливицкая эмиграция действительно позволяла поэту не участвовать в бесконечных заседаниях и курсах политинформации, которые организовывал Союз польских писателей (Ружевич был только членом-кандидатом Союза[9]). Если же говорить о нападках на него коллег-писателей, в первую очередь группы «прыщавых»[10], то уклонение от внутрипартийной борьбы не следует путать с оппозиционностью; за конфликтами такого рода стояла исключительно зависть, не чуждая художникам слова, борьба за авторитет, влияние и благосклонность власти. Творческие и программные разногласия, хотя и провозглашались в качестве причины борьбы с формализмом, нигилизмом, пессимизмом и другими уклонами, в реальности имели второстепенное значение. Фигура Андрея Жданова и «советские образцы» были чем-то вроде обуха, который часть прокоммунистически настроенных писателей использовала как орудие против других сторонников все той же идеологии, представлявших авангардное направление творчества. Ружевича атаковали и в связи с особенностями его поэтики, и в связи с его идеологической и личной близостью к Юлиану Пшибосю[11](а в политической благонадежности последнего не было никаких сомнений — как минимум с 1939 года, когда Советская армия заняла Львов[12]). Повторим, это была борьба за власть и влияние между разными внутрипартийными фракциями и группами; непосредственным результатом идеологических сражений стало объединение в 1950 году изданий «Кузница» и «Возрождение», несколько отклонявшихся от центральной линии, в еженедельник «Новая культура», которая нивелировала различия во взглядах и пропагандировала единственно верную позицию.
Факты говорят о том, что в 1945 году Тадеуш Ружевич сознательно занял сторону «власти народа», что он оставался верен своим провластным взглядам[13] до конца существования ПНР и что он пользовался всеми привилегиями, которые власть предоставляла писателям[14]. В 1964 году, когда представители культуры выступили против «закручивания гаек», то есть публично воспротивились усиливающемуся давлению цензуры[15], Ружевич подписал ответное коллективное письмо, в котором критиковалась осуществляемая «на страницах западных газет и на волнах диверсионной радиостанции „Свободная Европа“ организованная кампания по дискредитации Народной Польши». В вызвавшем осуждение Ружевича «Письме тридцати четырех» утверждалось следующее:
Ограничения в выделении бумаги на печать книг и журналов, а также усиление цензуры в прессе создают ситуацию, угрожающую развитию национальной культуры. Мы, нижеподписавшиеся, считая существование общественного мнения, права на критику, свободной дискуссии и проверенной информации необходимой составляющей прогресса, руководствуясь гражданским чувством, требуем пересмотра польской культурной политики в духе прав, гарантированных конституцией польского государства и имеющих целью благо народа[16].
Польские власти с этой ситуацией успешно справились. Мельхиор Ванькович был арестован и осужден без права обжалования, «Тыгодник повшехный»[17] наказан сокращением тиража, а некоторых подписавших письмо при помощи шантажа заставили отозвать свои подписи[18]. В усмирении представителей интеллигенции важным аргументом было осуждение со стороны самих писателей. Партийная организация Варшавского отделения Союза польских писателей собрала более шестисот подписей, но главным успехом стало участие в травле таких выдающихся мастеров, как Тадеуш Ружевич, Юлиан Пшибось, Ярослав Ивашкевич и Вислава Шимборская[19]. Иронию судьбы можно увидеть в том, что «Письмо тридцати четырех» подписал, в частности, Адам Важик — в свое время убежденный сталинист, чью «Поэму для взрослых» Ружевич высмеял в стихотворении «Кристальные недра грязного человека» (PO). Сам Ружевич не принял участия ни в одной из акций, связанных с защитой культуры в ПНР, а во время военного положения широкую известность получило его стихотворение «они пришли чтоб увидеть поэта», опубликованное в «Творчестве» в примечательный день 30 декабря 1982 года[20].
Что касается отношения Ружевича к Армии Крайовой, то он часто и тепло вспоминал свое партизанское прошлое (об этом говорят и переиздание «Эха лесов» в 1985 году, и многочисленные упоминания в других текстах), однако если иметь в виду собственно литературные произведения, обращенные к читателям не только в Польше, но и в других странах, эта тема последовательнее и выразительнее всего представлена в драме «Под землю» («Do piachu») 1979 года (D III). Пьеса, порочащая Армию Крайову, была снята с репертуара после протестов бывших партизан. В настоящее время нам многое известно об отряде, в котором служил Ружевич, и о его знаменитом командире Варшице. Сейчас ему ставят памятники и называют его именем улицы, но в семидесятых драма Ружевича органично вписывалась в кампанию, имеющую целью очернить капитана Варшица и «прóклятых солдат». Тогда же появился клеветнический фильм о судьбе отряда, снятый на основе документов Управления безопасности, — «Операция „Брутус“»[21] (похожим образом выглядит история создания повести «Пепел и алмаз» и одноименного фильма[22]). Следует подчеркнуть, что Ружевич, разумеется, не несет ответственности за отвратительный фильм Пассендорфера — он приводится здесь как свидетельство духа эпохи, в который вполне вписался пасквиль «В землю». Кроме того, важно обратить внимание на неравенство сторон в рамках дискуссии о патриотическом подполье: одна из них последовательно лишалась права голоса.
Из книги: Рушар Юзеф Мария. «Мене, текел, фарес». Образы Бога в творчестве Тадеуша Ружевича / Пер. Е. Стародворской. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022.
[1]Гливице — город на юге Польши, в Силезском воеводстве, где Ружевич жил с 1949 года.
[2]Формулировка «гливицкая эмиграция» принадлежит Древновскому и появляется в его книге в качестве названия главы, посвященной описанию финансовых проблем Ружевича (см.: Drewnowski T. Emigracja gliwicka [Гливицкая эмиграция] // Drewnowski T. Walka o oddech… S. 95–111). Автор как будто не замечает, что большинство людей тогда жило бедно — кажется, он оценивает доходы Ружевича, сравнивая их с благосостоянием привилегированных «инженеров душ».
[3]Речь идет об издательском кооперативе «Читатель», ср.: «Целью Кооператива является издательская и пропагандистская деятельность, основанная на демократических и прогрессивных принципах, для повышения общего уровня общественно-политических знаний в Польше, а также предоставление самым широким массам граждан Польши возможности пользоваться ежедневными газетами, периодическими изданиями и всевозможными изданиями политического, общественного, экономического, литературно-творческого и научно-популярного содержания. Для достижения этих целей Кооператив будет издавать ежедневные и периодические газеты, собственные популярные издания, организовывать их распространение, открывать киоски, книжные магазины и библиотеки, а также типографии, организовывать пропаганду чтения, снабжать членов учебными и научными материалами, организовывать лекции, кружки самообразования, курсы и т. п.» (цит. по: „Rzeczpospolita“ 1 października 1944 [насколько это возможно в переводе, сохранена стилистическая и грамматическая специфика оригинального текста. — Примеч. пер.]). Членами-основателями кооператива были важнейшие представители ПОРП и писатели левых взглядов, в частности Болеслав Берут, Эдвард Осубка-Моравский, Станислав Скшешевский, Стефан Матушевский, Юзеф Озга-Михальский, Хелена Богушевская. Председателем стал Ежи Борейша (см.: O wydawnictwie [Об издательстве]. URL:http://www.czytelnik.pl/?ID=podstrona&ID2=o_wydawnictwie).
[4]Różewicz T. Opadły liście z drzew [Опали листья с деревьев]. Warszawa,1955.
[5]Поэтический спор Ружевича с Важиком описан в статье Эвы Бартош: Bartosz E. Odpowiedź Różewicza. Wokół poematu „Kryształowe wnętrze brudnego człowieka“ [Ответ Ружевича. О поэме «Кристальные недра грязного человека»] // Bartosz E. E/P. Szkice o literaturze „elitarnej“ i „popularnej“ [Э/П. Статьи об «элитарной» и «популярной» литературе]. Katowice, 2014. S. 53–62; см. также: Kudyba W. Jan Polkowski — Adam Ważyk. Dwa poematy dla dorosłych [Ян Польковский — Адам Важик. Две поэмы для взрослых] // Nowy Napis Co Tydzień. 2020. № 64; https://nowynapis.eu/tygodnik/nr-64/artykul/jan-polkowskiadam-wazyk-dwa-poematy-dla-doroslych).
[6]См.: Różewicz T. Kartki z Węgier [Открытки из Венгрии]. Warszawa, 1953.
[7]О заработках писателей в сталинское время см.: Ruszar J.M. Herbert, przymus pracy i wolny rynek. Korespondencja rodzinna i inne źródła z epoki [Херберт, трудовая повинность и свободный рынок. Семейная переписка и другие подлинные источники] // Perspektywy Kultury. 2017. № 4 (19). S. 239–256. Только в одном журнале «Творчество» Ружевич до 1956 года опубликовал 39 cтихотворений (см. Różewicz T. Wiersze i poematy z „Twórczości“ (1946–2005) [Стихотворения и поэмы, опубликованные в «Творчестве»]. Warszawa, 2017); в сатирических изданиях также вышло некоторое количество его текстов.
[8]Różewicz T. Poezje zebrane [Собрание стихотворений]. Kraków, 1957.
[9]В то время как посредственные авторы занимали в иерархии Союза более высокие позиции (см. «Член-кандидат», U).
[10]«Прыщавые» (польск. pryszczaci) — закрепившееся в польской литературной традиции название группы, объединившей в конце 40-х — начале 50-х годов XX века молодых писателей, которые были сторонниками коммунистической идеологии и ее главенства в литературном творчестве (примеч. пер.).
[11]Интриги идеологического и личного свойства, направленные против этого представителя авангарда, описывает Гжегож Воловец — главным образом в главе «О Пшибосе» (Wołowiec G. Nowocześni w PRL. Przyboś i Sandauer [Авангардисты в ПНР. Пшибось и Сандауэр]. Wrocław, 1999. S. 29–95).
[12]Лояльность Пшибося советской и просоветской власти подтверждается и его поведением во Львове в 1939–1942 годах, и его деятельностью в Люблине начиная с 1944 г. (см.: Urbankowski B. Czerwona msza…).
[13]Здесь имеется в виду не приверженность идеологическим лозунгам социализма (даже значительная часть членов ПОРП не вникала в идеологию или не относилась к ней всерьез — особенно в последнее десятилетие существования ПНР), но реальная поддержка партии. После 1956 года социализм в Польше представлял собой вполне прагматичную систему осуществления и удержания власти; важную роль при этом играла близость к «кормушке».
[14]Среди таких привилегий, кроме стипендий и премий, были поездки за границу на поэтические фестивали и финансируемые государством экскурсии.
[15]Речь идет об открытом «Письме тридцати четырех», см. List 34; https://www.polskieradio.pl/8/2384/Artykul/1071327,Trzydziestuczterech-przeciw-cenzurze (дата обращения:: 15.04.2014).
[16]Ibid. Из тридцати четырех человек, подписавших письмо, свою подпись не отозвали следующие: Ежи Анджеевский, Мария Домбровская, Станислав Дыгат, Кароль Эстрейхер, Мариан Фальский, Павел Херц, Павел Ясеница, Мечислав Яструн, Стефан Киселевский, Зофья Коссак-Щуцкая, Тадеуш Котарбинский, Ян Котт, Анна Ковальская, Мария Оссовская, Станислав Мацкевич (Цат), Ян Парандовский, Станислав Пигонь, Адольф Рудницкий, Артур Сандауэр, Вацлав Серпинский, Ежи Турович, Мельхиор Ванькович, Адам Важик, Ежи Загурский. Открытое письмо, первый со времен польской «оттепели» 1956 года явный протест интеллигенции против власти, вызвал оживленную реакцию на Западе. На страницах лондонской «Таймс» появился текст, критикующий польские власти и подписанный британскими интеллектуалами (21 человек, в том числе Артур Кёстлер и Алан Баллок), в Италии с похожим обращением выступил Альберто Моравиа, к которому присоединилось пятнадцать представителей интеллектуальной элиты. С поляками солидаризировались профессора Гарварда и Беркли, а слова поддержки печатались в итальянской Il Mondo и французской Le Figaro Litteraire. Польские власти в качестве ответных мер сократили тираж «Тыгодника повшехного», а Мельхиор Ванькович был арестован и обвинен в передаче текста, содержащего «фальшивую информацию, порочащую социалистическую Польшу». Писатель был признан виновным, но не отправлен отбывать наказание: власти опасались скандала.
[17]«Тыгодник повшехный» — еженедельный католический журнал общественно-культурного содержания (примеч. пер.).
[18]Свою подпись отозвал, в частности, профессор Конрад Гурский, работавший тогда над изданием собрания сочинений Норвида; он, кроме того, обвинил Ежи Туровича в уговорах подписать петицию. Некоторые, испугавшись угроз, отправили в «Таймс» коллективное обращение, в котором утверждали, что письмо было внутренним делом Польши, и выражали возмущение его использованием в пропагандистской деятельности радио «Свободная Европа» (Александр Гейштор, Конрад Гурский, Леопольд Инфельд, Юлиан Кшижановский, Кшиштоф Куманецкий, Эдвард Липинский, Вацлав Серпинский, Ян Щепанский, Владислав Татаркевич и Казимеж Выка).
[19]См.: Eisler J. List 34 [Письмо 34-х]. Warszawa, 1993. История подписантов «Письма тридцати четырех» и вопросы участия писателей в контрпротесте широко обсуждаются в кандидатской диссертации Конрада Рокицкого — в главе «1964 год» (Rokicki K. Literaci… S. 259–317).
[20]Т.е. через две недели после первой годовщины введения в Польше военного положения (примеч. пер.).
они пришли чтоб увидеть поэта
и что же увидели?
увидели человека
сидящего на стуле
закрывшего лицо
спустя минуту он сказал
жаль вы не пришли
ко мне двадцать лет назад
<…>
вижу что действуют они абы как
прежде чем абы как поразмыслить
абы какой Густав
перевоплощается
в абы какого Конрада
абы какой фельетонист
в абы какого моралиста
слышу
как абы кто говорит абы кому
абы что
массы и элиты охватывает абыкакость
ноэтолишьначало
(Różewicz T. Wiersze i poematy z „Twórczości“... S. 210–211).
Перевод Владимира Окуня
Стихотворение, ввиду обстоятельств и даты его публикации, было воспринято как отмежевание от антиправительственных протестов и пощечина заключенным, интернированным и уволенным с работы деятелям «Солидарности». Явная поддержка власти во время военного положения была редким явлением в кругах уважающих себя писателей. Текст не был интерпретирован в соответствии с авторской интенцией, особенно отсылка к «Дзядам» Мицкевича (кроме того, за пределами внимания остался фрагмент «жаль вы не пришли / ко мне двадцать лет назад», то есть в 1948 году!). Первоначальный замысел Ружевича был связан с 1968 годом — и стихотворение было написано тогда же, а молодые люди, которые навещают поэта, — это, как следует из замысла, студенты, участвующие в мартовских протестах (см.: Przyszli żeby zobaczyć poetę… Tadeusz Różewicz w zbiorach Działu Dokumentów Życia Społecznego ZNiO i Gabinetu Kultury Współczesnej Wrocławia [Пришли, чтоб увидеть поэта… Тадеуш Ружевич в коллекциях Отдела документов общественной жизни Национальной библиотеки им. Оссолинских и Отдела современной культуры во Вроцлаве]; https://ossolineum.pl/index.php/biblioteka-osolineum/dzialy-i-gabinety/dzial-dokumentow-zycia-spolecznego/zbiory/tadeuszrozewicz/ (дата обращения: 20.02.2019)). Произведение, написанное в 1968 году, позднее было использовано поэтом, чтобы отстраниться от подпольной деятельности «Солидарности». Важно, однако, отметить, что, кроме актуального политического звучания, стихотворение содержало также мотивы неверия в силу поэзии и ее возможность повлиять на равнодушное и вялое общество. В этом смысле перед нами «переработка» фрагмента IV поэмы «Разговор с принцем» (RZK):
Равнодушный говорит
с равнодушными
ослепленный подает знаки
слепым
<…>
он голос без эха
тяжесть без веса
шут без царя
[перевод мой. — Примеч. пер.].
[21]Ежи Пассендорфер снял фильм «Операция „Брутус“» в 1971 году по мотивам повести Збигнева Ненацкого «Операция „Хрустальное зеркало“» (Nienacki Z. Worek Judaszów. Warszawa, 1961). Ненацкий был широко известен как автор книг для детей и молодежи — и намного меньше как человек, сотрудничавший с Управлением безопасности. Фильм, используя факты, связанные с деятельностью отряда «Варшица», рассказывает об опустившихся лесных бандитах, которые борются с народной властью в 1946 году. В фильме командир отряда выступает под псевдонимом Борута, с ним отважно сражается начальник местного УБ — Яруга. Збигнев Ненацкий (настоящая фамилия — Новицкий) был активным членом ПОРП (с 1962), Добровольного резерва гражданской милиции (с 1963), Патриотического движения народного возрождения (с 1982) и Союза польских писателей. В 1950-х годах он участвовал в деятельности УБ. Еще до «Операции „Хрустальное зеркало“», в 1957 году, он под именем Эвы Поланецкой опубликовал цикл репортажей под названием «Варшиц!» (см. подробнее: Łopuszański P. Nienacki Zbigniew. Prawdziwe życie Pana Samochodzika [Ненацкий Збигнев. Настоящая жизнь пана Самоходика] // „Polityka“ 30 maja 2007; http://www.polityka.pl/tygodnikpolityka/kultura/219907,1,nienacki-zbigniew.read).
[22]Как утверждает выдающийся журналист и автор книг нон-фикшн Кшиштоф Конколевский, история, рассказанная Анджеевским, была заказана Якубом Берманом (который после 1945 года был правой рукой Сталина в Польше) с целью представить лживую картину «гражданской войны», то есть установления власти коммунистов в Польше. Прототипом главного героя повести (Мацея Хелмонского) был Станислав Косицкий, член скаутской подпольной организации «Серые шеренги» и солдат диверсионного отдела Армии Крайовой, носивший псевдоним Богун. Косицкий убил функционера УБ Яна Форемняка, келецкого воеводу, который был соучастником ограбления (в повести он превращается в героического Станислава Щуку, секретаря Воеводского комитета ПОРП). Косицкий, арестованный коммунистическими властями, был приговорен к смерти, но сумел выжить — он был освобожден из тюрьмы отрядом майора Антония Хеды, псевдоним Серый (см.: Kąkolewski K. Diament odnaleziony w popiele [Алмаз, найденный в пепле]. Warszawa, 2015).
